Часть 5
Траектория – путь движения точки в пространстве. Эта траектория не всегда прямолинейна, но она всегда – путь.
Первое воссоединение Веры с семьёй произошло совсем не ее стараниями. Это была заслуга ее отца.
Второй раз Михаил возвращался домой – и оба раза к опустевшей разворованная избе. Первый раз – после Гражданской, а второй –теперь, после ссылки. Ветер хлопал полуоторванной дверью, гулял по окнам, крытый двор разнесен на дрова.
Таким был не только его дом. Деревня как-то осела, как будто спрятала голову в плечи от страха и навалившихся бед. Не ревела во дворах скотина, даже собаки и те лаяли мало.
Михаил знал, что семью его сослали через год после него. Но поехать их искать он не мог, нужно было специальное разрешение.
Ему хотелось глянуть, что стало с домом, он надумал себе в дороге разного, и сейчас был совсем не удивлен. Скорее наоборот – был рад, что стены дома вообще уцелели.
В тот приезд, после гражданской, он был моложе, сильнее, а сейчас... И дело не в том, что сил на восстановление дома у него не хватит, а в том, что даже если он найдет и вернёт сюда своих, вести хозяйство им не дадут. Нынче другое время.
Он уж многое передумал и решил, что, как только разрешат, отыщет жену и детей. А сейчас надо подаваться в город и наниматься на работу.
Он многое умел, лишь бы здоровье не подвело. А оно, после сибирской ссылки, как раз не радовало. Михаил кашлял надрывно, и этот кашель разбивал все тело. Уже не гудела та струна, которая звала жить, не лопнула, но и не хватало сил ее натянуть.
Он огляделся и направился к соседнему дому. Раньше там жила вдова Аксинья. Сейчас на ее избе колыхался красный флаг.
Но дом был закрыт. Во дворе пусто. Он присел на широкую скамью. Спешить ему было некуда. Просидел так с час, но вот в калитку вошла Галина. Он узнал ее. Отметил только грузность и утиную походку. Беременная – догадался.
Михаил поднялся, Галя увидела его.
– Ой! А Вы к кому?
–Я сосед, Михаил Иваныч. Не узнала, Галь?
– Михаил... Ох, Михаил Иванович! Надо же! Вы вернулись? – всплеснула она руками.
– Да, но уеду. Вот... Куда мои снялись узнать бы.
– Вы заходите, заходите...
В дощатых стенах висели ручки сухого иван-чая вперемешку с длинными косами лука и чеснока. А дальше, в горнице – портрет Ленина.
– А Аксинья-то где?
– Мама? Так в городе она. У нас ведь колхоз объединили с Покровским и ... Ой, дядь Миш, Вы ведь, наверное, ничего-ничего не знаете. А у нас тут... У нас многое изменилось, – она ходила от печки к столу, а тут села на скамью, чуть расставив ноги –живот уже мешал, – Кажется, что уже совсем другая жизнь.
– Так и есть. Другая, – кивнул он, от тепла печи захотелось ему кашлять и он вышел на улицу, а когда вернулся, успокоил, – Ты не бойся, не заразный я. Это мое уж...
Он сидел за столом не раздеваясь, только снял фуражку.
И Галя начала рассказывать. Говорила о том, что пришлось Аксинье и Ждане идти работать на льнозавод, потому что там хоть платили. Рассказала, как погиб брат Федя – учился на электрика, ремонтировали фонари уличные, убило его током. Рассказала, как увозили тетю Настасью...
– Дядь Миш, она ведь Сашку оставила.
– Сашку? Как это?
– Мне уж нельзя ездить-то. Вот-вот, – показала на живот, – В колонии он, в Веденском. Только...
– Что?
– Медведев он. Скрывали, что из раскулаченных. И Вас он не помнит. Веру помнит, а Вас – нет. Там женщина хорошая работает – тетя Валя. Она приглядывает. Сколько ему было-то, когда Вас...?
– Три... Три года.
– А сейчас восемь. Он вообще мало что помнит. Привык уж. Славный он у Вас. Мы ездим к нему, навещаем, подкармливаем.
И вдруг Галина увидела, что руки Михаила, которыми мял он фуражку, дрожат крупной дрожью.
– Поедим давайте, – положила она на стол мало и хлеб, – И вот что. Оставайтесь у нас.
– Не-ет... Дома заночую. Печь растоплю. А потом... Потом уеду. К Саньке.
Она положила перед ним еду, налила чаю, подвинула, посмотрела жалостливо.
– Дядь Миш. Нельзя же Вам.
Да, у него не было разрешения, чтоб ездить. В СССР в этот период действовал строгий контроль над передвижением. После окончания ссылки человек все равно находился под надзором и не имел полной свободы.
– Я должен его повидать. Забрать должен.
– Не знаю, – Галина очень сомневалась, – Что касается "забрать" – мал он. Вы б обустроились поначалу.
–Думаешь? – Михаил и сам сомневался.
–Уверена, – она говорила бойко, – Повезло ему. Снабжение там плохое, конечно, но директриса у них хорошая, пробивная. Одеты дети добротно, да и кормить стараются. Колония-то всего – тридцать пацанов. Ну, и мы с Пашей, это муж мой, не забываем. Он у меня в райкоме, так тоже помощь они колонии возят. Вот недавно парты новые выбили, чтоб уроки не на коленках учили. А он способный, Сашка-то. Учится хорошо.
– Учится?
–Ага. Книжки любит. Говорю же – славный.
***
Михаил в колонию все же поехал. Это недалеко. Явился туда на следующий же день. Его провели в кабинет директора. Директор – женщина маленького роста, похоже инвалид – короткая шея и руки. Но взгляд уверенный, даже железный.
– Документов с ним не было. Никаких документов, — она говорила медленно – Имя и фамилию отца назвал. Но не Вашу.
– Маленький он был, не запомнил, наверное.
– Наверное, – спокойно кивнула она, – Так Вы говорите, сейчас не будете забирать?
–Мне б устроиться, жену дождаться ... Но я его заберу потом все равно.
–Верю, – спокойно кивнула она и полезла в карман. Она достала папиросы, закурила, предложила ему, задымили оба. И вот тут отчего-то Михаил почувствовал, что сын его в руках заботливых.
– Вы знаете, как они все отцов ждут? Ооо. Это не просто ожидание – это мечта жизни. Папка приедет и ... А недавно прибежал один обратно, от папки. С такой гордостью от нас уезжал: ну-ка, отец нашелся. С голодухи прибежал потом, поесть просил. Я его в комнате заперла и никуда больше не отпустила. Вот, наверное, только он один к папке и не рвется. А остальные...
Михаил понимал, о чем она.
– Поэтому и не хочу сейчас брать. Сам ещё не устроен.
– Так и устраивайтесь. Может и семья вернётся. А сейчас зачем его обнадёживать? Зачем душу рвать? Пусть учится, пусть живёт спокойно и надеется, что его найдут. Они же живут с этим стержнем надежды внутри, и он им уже только помогает. А вот разбередишь...
– Ну как? Сын ведь. Пять лет не видел, и не обнять?
– Так я покажу. Посмотрите. Он Вас все равно не помнит. Только виду не подавайте. А как обустроитесь, добро пожаловать за сыном.
И Михаил согласился. В конце концов ей виднее. Он ничего не понимал в детях, ими всегда занималась жена. Да и был, по сути, простым крестьянским малограмотным мужиком, которому не так легко все давалось.
Они пошли по коридору, она попросила отойти его в сторону, сделать вид, что осматривает окно и велела позвать ей Медведева Сашу.
Михаил не узнал бы его. По коридору шел белоголовый мальчик, довольно высокий, поджарый, неплохо одетый. Шел спокойно. Директриса что-то говорила ему, поручала. Он кивал, повернул голову к Михаилу, и только тут тот увидел, как похож он на мать – на Настасью. У него даже закружилась голова от нахлынувшего воспоминания, он схватился за подоконник.
– Вам плохо?
Саша убежал, директриса подошла к нему.
– Не здоровится. Он так на Настю похож, – выдохнул Михаил.
– Ну, вот и хорошо. Значит, никаких ошибок. А то, у нас всякое случается. Он еще часто о Вере говорит, о сестрёнке. Есть такая?
– Есть, – Михаил приходил в себя.
– Держитесь, Михаил, нам это надо пережить, – напутствовал она его, а потом долго смотрела из окна на его сутулую спину.
Очень помог Михаилу Павел. И с работой в городе, и с запросами о семье. Из ответов узнали они, что Настасья умерла. А вот о детях – никаких сведений.
Михаилу нездоровилось, часто попадал он в больницу. Зашевелилось ранение гражданской.
Но однажды не выдержал и опять отправился в колонию. На этот раз их представили.
Саша его не узнал. Смотрел как на постороннего, стеснялся и робел.
– Саш, я пока не нашел никого, но найду. А ты как тут?
– Хорошо, – голова опущена, кивает.
– Поедешь со мной?
– А Вера тоже? – поднял глаза, смотрит с надеждой.
– Нет пока. Я ещё не нашел их.
И опять Михаил долго беседовал с директрисой и с Валентиной. Он доверился им. Жил он в общежитии в комнате ещё с тремя мужиками, работал на заводе, часто болел – его лёгкие сдавались. Здесь, как ни странно, Саше было лучше. Но он ещё надеялся, что заберёт его.
Он ездил в деревню, приводил в порядок свой дом.
И лишь весной 37-го Михаил, наконец, смог поехать на место ссылки жены и детей. Ехал на перекладных, объезжая пункты досмотра. Он не имел паспорта, не имел особого разрешения на передвижение по стране. Но добрался.
Он поселился в поселке неподалеку от лагеря. И только через неделю смог узнать, что в лагере Воюшины и не жили – они жили на поселении в поселке рядом.
Ему удалось найти дом Василины, поговорить с ней. Только от нее он и узнал, что Полину, дочку, потеряли они уж здесь в дебрях казённых учреждений, а Веру забрала квартирантка.
Узнал и то, что других детей тут не было. Ничего конкретного про Колю и маленькую Марину старушка сказать не могла – не знала. Зато достала из-под аккуратно сложенных книжек бумажку с адресом Инны в Ленинграде.
– Вот там и ищите свою Веру. Но Инна уж ей за мать. Так и знайте. Вот ведь горе-то... Пятеро детей и все разбросаны! Сироты при живом отце..., – качала головой старая Василина.
Но въезд в Ленинград ему был закрыт. Не было у него на то разрешения, да и паспорта тоже.
Он мог только написать. Он написал раз, потом второй, но ответа не было.
А через пару месяцев, уже осенью, в больничную палату, где лежал он в очередной раз, заглянул мужчина.
– А Михаил Воюшин не здесь?
Михаилу на этот раз было совсем нехорошо, он задыхался, готовили его к операции.
Мужчина прошел к его койке, выложил на тумбочку какие-то уж совсем невиданные угощения: консервы в ярких банках, колбасу, монпасье.
– Я – Юрий. Я Вам дочку привез.
– Какую? – Михаил растерялся.
– Веру. Мы из Ленинграда приехали. Вы нам писали.
Встреча с Верой совсем не была похожа на встречу с Сашкой. Она чуть не сбила его с ног, налетела в светлом больничном коридоре неожиданно, обняла. Михаил пошатнулся. Дочь была почти с его ростом, красивая, благоухающая и свежая.
Он застеснялся больничной несвежей своей пижамы, смутился, сильно закашлялся.
– Прости, пап...
–Да что ты... Просто... Оперируют завтра, разболелся вот.
Вера говорила много. Рассказала историю их ссылки. Вот только конкретно ничего о сестрах-братьях она не знала. Марину оставили по пути до станции. Кому? Она не помнила. Колю мама отправила уже на станции, чтоб он куда-то к родне вернулся, но Вера не помнила – к кому конкретно. Полину увезли из больницы, когда умерла мама. А куда ...
– А Саня тут, в Веденском. Болею, вот и не забрал, – виновато оправдывался Михаил.
– Пап, – Вера взяла его за руку, он не привык, стеснялся таких нежностей, но было приятно, – А мама, когда болела, сказала, что мы все встретимся. Значит, встретимся. Они найдутся. Вот увидишь. И ещё – она велела передать тебе, что спасала детей, оттого и раздала. Она хотела, как лучше и просила прощения.
– Да что ты, Верочка. Разве я не понимаю. Разве могла она бросить? Она спасала. Так может и спасла. Себя вот только ..., – он хвалился, вспомнил, взял ее за локоть, – Вы вот что. Я, хоть и немного, но дом в порядок привел. Ставни заколотил, замки везде навесил. Устоит теперь. Может пригодится кому? Ваш дом. Жалко, дом-то хороший.
Вообще, Михаил и правда очень постарался. Что он мог сделать для детей? Что сделал его отец? Построил дом. И он решил, что должен сохранить его для своих детей.
Денно и нощно ремонтировал, забивал огромными гвоздями, чтоб труднее было растащить дом на части.
Он закрывал дом на будущее. Ведь нельзя жить без мечты о будущем. И дом не должен пустовать. Он очень надеялся – вернутся сюда когда-нибудь его дети.
***
А Вера с Юрием поехали к Саше в Веденское. Шла осень, дети были в школе, они переговорили с сотрудницей ( директор была в отъезде), ждали детей из школы на улице.
Юрий устало сидел на стульях в коридоре, а Вере не сиделось. Она вышла на улицу и пошла по аллейке к школьному зданию. Ходила туда-сюда, нетерпеливо ждала.
Она смотрела на жёлтые листья на ветвях, и думала о том, что они, как и люди, ещё не готовы сдаться. Они крепко держатся за прошлое, сражаются за место, которое так долго служило им домом.
На ней было серое длинное пальто, зелёный берет, теплые шнурованные высокие ботинки. Иногда прохожие оглядывались на нее – дети здесь одеты были по-другому.
Наконец, толпа мальчиков с портфелями появилась в конце аллеи. Шли шумно, болтали, перекрикивались. На нее показывали пальцем, хихикали. От такого чрезмерного внимания она стушевались, и ничего не спросила, хоть и собиралась спросить про Сашу Медведева. Впрочем, Саша, должно быть, помладше.
Толпа уже проплыла мимо, когда один из мальчишек вдруг замедлил шаг, отстал и оглянулся. Вера смотрела в сторону школы, продолжала ждать, но как будто почувствовала взгляд, оглянулась тоже.
Медленно они двинулись навстречу друг другу, а потом рванули бегом. Но друг перед другом встали столбиками.
– Верочка?
– Сашка?
Шумные пацаны остановились вдали, потому что услышали резкий короткий крик. Крикнул их друг Медведь, как звали его тут, тихий, молчаливый, он закричал перед тем, как броситься в объятия сестры.
Он так ждал этого! Это было чудо! Мечта! Это была его Вера!
***