— Ну что, Ванька, как думаешь, сколько она ещё будет тут лежать? — голос свекрови Людмилы Петровны донёсся из коридора глухо, словно через вату.
Настя лежала неподвижно, уставившись в потолок спальни. Белые разводы на штукатурке напоминали карту неизведанных земель.
— Мам, тише ты, — проворчал муж. — Проснётся же.
— Да какое там проснётся! Врач сказал — минимум двенадцать часов.
Настя сглотнула. Горло саднило после интубационной трубки. Хотелось кашлянуть, но она сдержалась. Что-то в тоне свекрови заставило её замереть и слушать дальше.
За окном метель бесновалась. Декабрь выдался злым — снег валил третью неделю без передышки, город утопал в сугробах, а дворники не справлялись. Настя всегда любила зиму, но сейчас завывание ветра в форточке казалось зловещим.
— Ванечка, родной мой, — свекровь перешла на медовый тон, от которого у Насти всегда начинало сводить зубы. — Ты же понимаешь, что так жить нельзя? Вы с ней мучаетесь в этой крохотной однушке, а у неё — целых две комнаты в центре! Моя подруга Тамара... тьфу, не Тамара, Людка, в общем, знаешь, риэлторша, говорит, что такие квартиры сейчас на вес золота.
— Мам, это её квартира. От бабушки досталась.
— И что? — голос Людмилы Петровны стал жёстче. — Она теперь что, вообще с кровати не встанет? Слышал, что доктор говорил? Осложнения, реабилитация, может, инвалидность! Зачем ей такая жилплощадь? Ты что, собираешься всю жизнь за ней ухаживать, как за младенцем?
Настя почувствовала, как внутри разливается холод. Не от боли в животе, где ещё ныли швы после операции, а от этих слов. Операция была плановой — удаление кисты яичника. Врачи обещали, что через месяц она будет как новенькая. Откуда эта чушь про инвалидность?
— Врач не говорил про инвалидность, — голос Иван звучал неуверенно.
— Не говорил, потому что не хочет пугать! Но я-то видела, как её на каталке везли. Белая как мел, еле дышит. А ты знаешь, что моя соседка после такой операции...
— Мам, хватит страшилок.
— Да не страшилки это, Ваня! Это жизнь! — Людмила Петровна повысила голос, потом снова перешла на вкрадчивый шёпот. — Слушай, вот что я тебе скажу. У неё ведь нет родственников, правильно? Ни матери, ни отца, ни братьев-сестёр. Одна как перст. А квартира оформлена только на неё. Если что-то случится, нужно чтобы точно всё только тебе перешло!
— Мама, прекрати! О чём ты вообще говоришь?
— О твоём будущем говорю! — свекровь не отставала. — Ты подумай головой. Вот она сейчас лежит, беспомощная. Надо действовать быстро. Оформить доверенность, пока она в таком состоянии. Скажешь, что для оплаты коммуналки, для управления имуществом на период реабилитации. Она же сейчас ничего не соображает, подпишет что угодно. А потом уже можно будет и о продаже подумать.
Тишина повисла тяжёлая. Настя лежала, не смея пошевелиться. Сердце колотилось так, что казалось, его стук слышен по всей квартире. Неужели она правильно расслышала? Неужели они сейчас всерьёз обсуждают, как отнять у неё единственное жильё?
— Не знаю, мам, — Иван явно колебался. — Это как-то нечестно.
— Да что ты понимаешь в честности! — свекровь уже не сдерживалась. — Сколько лет вы женаты? Пять? И где дети? Она тебе родить не может, вон опять под нож легла. Бесплодная она, Ванечка! А ты хороший мужик, заслуживаешь лучшей жизни. С её квартирой ты сможешь всё начать сначала. Продашь эту двушку, купишь себе нормальное жильё, найдёшь здоровую женщину, которая родит тебе детей.
— Мама, я Настю люблю.
— Любовь, любовь... — Людмила Петровна фыркнула. — Любовь — это не про деньги и квадратные метры? Это когда молодые и глупые. А потом приходит жизнь, и надо думать о будущем. У меня подруга знает нотариуса, который может быстро всё оформить. Никто ничего не узнает. Скажем, что она сама попросила, на всякий случай.
Настя закрыла глаза. Боль в животе теперь казалась пустяком по сравнению с той болью, что разрасталась в груди. Пять лет. Пять лет она считала Ивана своим человеком, своей опорой. Терпела его мать, которая с первого дня невзлюбила невестку. Старалась быть хорошей женой, готовила, убирала, работала наравне с мужем. И вот оно — благодарность.
— Да ладно тебе колебаться! — продолжала свекровь. — Что тут такого? Она всё равно сейчас ничего не понимает. Придём завтра с бумагами, скажем, что для её же блага. Пока она слабая, пока соглашается на всё. А потом уже и передумать не сможет. Дело-то сделано будет.
— Завтра? — Иван будто проснулся. — Так быстро?
— Чем быстрее, тем лучше. Мой знакомый нотариус работает в субботу. Никаких очередей, никаких лишних глаз. Тихо, быстро, и дело в шляпе.
Шаги приблизились к двери спальни. Настя мгновенно расслабила тело, прикрыла глаза. Дверь приоткрылась, и в комнату проник холодный коридорный свет.
— Спит как младенец, — удовлетворённо прошептала Людмила Петровна. — Видишь? Ничего не слышит, ничего не понимает. Идеальный момент.
Дверь закрылась. Шаги удалились. Настя услышала, как хлопнула входная дверь — свекровь ушла. Но Иван остался. Она слышала, как он ходит по квартире, что-то бормочет себе под нос. Потом заскрипел диван в гостиной — устроился смотреть телевизор.
А Настя лежала в темноте и думала. Думала о том, как наивна она была. Как верила в любовь, в семью, в то, что люди не предают. Бабушка оставила ей эту квартиру — единственное, что у неё осталось от семьи. Двухкомнатная хрущёвка в старом доме, но в самом центре города, в десяти минутах от Красной площади. Бабушка всю жизнь там прожила, берегла каждый уголок. А теперь...
«Нет, — подумала Настя, сжимая кулаки. — Этого не будет».
Боль в животе усилилась, но она не обратила внимания. Злость оказалась сильнее любых анестетиков. Она вспомнила, как Людмила Петровна с первого дня начала вить верёвки из сына. Как намекала, что Настя не ровня их семье. Как брезгливо морщилась, когда приходила в гости. Как постоянно твердила про детей, хотя прекрасно знала, что у Насти проблемы со здоровьем.
И Иван. Её муж. Который сейчас сидит в соседней комнате и думает — соглашаться или нет на аферу. Даже не пришёл проверить, как она себя чувствует после операции. Не принёс воды, не поправил одеяло. Зато с мамочкой своей строит планы.
За окном завывал ветер, швыряя снег в стекло. Старые рамы поскрипывали. Батарея шипела, гоняя горячую воду. Обычные звуки родной квартиры, которые Настя знала наизусть. И никто, слышите, никто не заберёт у неё этот дом.
Настя дождалась, когда за стеной стихнет бормотание телевизора и послышится сопение Ивана — уснул на диване. Только тогда она осторожно приподнялась на локте. Голова закружилась, перед глазами поплыли чёрные пятна. Она замерла, пережидая приступ слабости.
Тело не слушалось, словно чужое. Каждое движение отзывалось острой болью в животе. Но надо было встать. Надо было добраться до телефона, до документов. Надо было что-то предпринять, пока эти двое не привели завтра своего нотариуса.
Она спустила ноги с кровати. Холодный пол обжёг ступни. Комната поплыла перед глазами, но Настя вцепилась в спинку кровати и удержалась. Ночная рубашка прилипла к вспотевшей спине. Медленно, держась за стену, она добралась до комода, где лежали документы.
Свидетельство о праве собственности было на месте. Настя прижала папку к груди и услышала, как в соседней комнате что-то упало. Она замерла. Но нет — Иван просто перевернулся во сне, смахнув с дивана пульт.
Утро началось с того, что в дверь позвонили. Настя проснулась от резкого звонка и голоса свекрови в прихожей.
— Ванечка, открывай! Я с Евгенией Борисовной! Всё, как договаривались!
Настя резко села. Боль пронзила живот, но она не обратила внимания. Значит, они правда пришли. Привели своего нотариуса. Думали, что она беспомощная овца, готовая подписать всё что угодно.
— Настя ещё спит, наверное, — донёсся голос Ивана. — Может, не стоит её будить?
— Да что ты мямлишь! — рявкнула Людмила Петровна. — Евгения Борисовна специально в выходной пришла, время своё тратит! И вообще, чем быстрее всё оформим, тем спокойнее всем будет.
В спальню ввалилась свекровь, а за ней — полная женщина лет пятидесяти с надменным лицом и дорогой сумкой. Волосы уложены в тугую причёску, на губах — ядовитая помада цвета бордо. Евгения Борисовна оглядела комнату взглядом оценщика.
— Так-так-так, — протянула она. — Значит, это наша больная? Ну что, голубушка, как самочувствие?
Голос у неё был сладкий, но фальшивый. Настя видела, как глаза нотариуса скользят по комнате, прикидывая стоимость имущества.
— Самочувствие нормальное, — Настя села ровнее, игнорируя боль. — Только вот не понимаю, зачем вы здесь.
Людмила Петровна захлопотала, расставляя на тумбочке какие-то бумаги.
— Настенька, родная, мы же о тебе заботимся! Ты сейчас больная, слабая. Вдруг что-то случится, а документы не оформлены. Мы решили, что Ваня должен иметь доверенность на управление твоей квартирой. Чисто для подстраховки! Вдруг тебе в больницу опять придётся, вдруг коммуналку надо будет оплатить...
— У меня онлайн-банкинг работает, — сухо ответила Настя. — Всё оплачивается автоматически.
Евгения Борисовна присела на край кровати, от неё несло приторными духами.
— Деточка, ну что вы так сопротивляетесь? Это же стандартная процедура. Многие супруги оформляют доверенности друг на друга. Это удобно, практично. А вдруг вам станет хуже? Врачи ведь не давали гарантий полного восстановления, правда?
— Какие врачи? — Настя нахмурилась. — Врачи сказали, что через месяц я буду полностью здорова.
— Ну-ну, конечно, — закивала свекровь слишком бойко. — Но мало ли что! Жизнь непредсказуема! Давай-давай, распишись вот тут и тут. Евгения Борисовна всё уже подготовила, нам только подписи поставить.
Настя взяла протянутые бумаги. Глаза ещё плохо фокусировались после лекарств, но она заставила себя читать внимательно. И то, что она увидела, заставило кровь застыть в жилах.
Это была не просто доверенность на оплату коммуналки. Это была генеральная доверенность с правом продажи недвижимости. Иван получал право продать её квартиру без её согласия.
— Вы что, спятили? — Настя швырнула бумаги на пол. — Вы хотите отнять у меня квартиру!
— Да что ты такое говоришь! — заголосила Людмила Петровна. — Мы о твоём благе стараемся!
— О моём благе? — Настя попыталась встать, но закружилась голова. — Я вчера слышала, как вы с Иваном обсуждали, как меня обмануть! Как забрать квартиру, пока я после наркоза!
Лицо свекрови исказилось. Маска заботливой родственницы слетела мгновенно.
— Слышала? Ну и что с того! — она шагнула ближе, нависая над кроватью. — Да кто ты такая вообще? Никто! Ни детей тебе не родить, ни семью создать! Пять лет моего сына мучаешь! А квартирка твоя — это единственное, что от тебя толку!
— Мама, тише! — Иван наконец влез в разговор, но голос его дрожал.
— Не тише! — рявкнула Людмила Петровна. — Надоело! Сколько можно церемониться! Евгения, давай оформляй через суд. Скажем, что она недееспособна после операции, что не понимает, что творит.
Нотариус поджала губы.
— Людмила Петровна, я не могу так действовать. Женщина явно в сознании, адекватна...
— Да что вы понимаете! — свекровь развернулась к ней. — Вы же сами говорили, что есть способы! Что можно через справки, через врачей!
— Я говорила о законных процедурах, — холодно ответила Евгения Борисовна, собирая бумаги. — А это уже откровенное давление. Извините, но я ухожу. Не хочу проблем с лицензией.
Она быстро вышла из комнаты, стуча каблуками. Хлопнула входная дверь.
Людмила Петровна осталась стоять посреди спальни, тяжело дыша. Лицо её налилось багровым цветом.
— Ну и отлично! — выплюнула она. — Значит, так просто не получится. Ничего, найдём другие способы. У меня есть знакомые, которые за деньги любую справку достанут. Объявим тебя психически больной, недееспособной. Иван — твой законный муж, ему опекунство дадут. И тогда...
— Вы думали, что я сплю и ничего не слышу? — голос Насти окреп, прорезая воздух. — Ошибаетесь, бездари! И квартиру мою не заберёте!
Настя встала с кровати. Ноги дрожали, но она заставила себя стоять прямо. Боль в животе пульсировала с каждым вдохом, но ярость оказалась сильнее.
— Знаете что, Людмила Петровна? — она шагнула к свекрови, глядя ей прямо в глаза. — Вы ошиблись. Не я беспомощная. Это вы — глупая жадная женщина, которая переоценила свои возможности.
— Ты как разговариваешь со старшими! — взвилась свекровь, но в её голосе прорезались нотки неуверенности.
— Я разговариваю с людьми, которые хотели меня ограбить, — Настя достала телефон из тумбочки. — И знаете, что самое интересное? Я всё записала. Вчерашний разговор в коридоре, сегодняшние угрозы. Всё.
Людмила Петровна побледнела.
— Ты... ты блефуешь!
— Хотите проверить? — Настя нажала на экран, и из динамика полился голос свекрови: «Оформить доверенность, пока она в таком состоянии... подпишет что угодно... а потом уже можно будет и о продаже подумать».
Иван опустился на диван, закрыв лицо руками.
— Настя, прости... я не хотел... мама меня уговорила...
— Уговорила? — Настя посмотрела на мужа с презрением. — Тебе тридцать два года, Иван. Ты взрослый мужчина. А ведёшь себя как маменькин сынок, который не может сказать нет.
— Да как ты смеешь! — взревела Людмила Петровна, делая шаг вперёд.
— Стоять! — резко бросила Настя. — Ещё один шаг, и я вызываю полицию. У меня есть запись вашего сговора, есть свидетель — ваша драгоценная Евгения Борисовна, которая всё слышала. Попытка мошенничества, психологическое давление на больного человека. Статья готова.
Свекровь застыла. Лицо её перекосилось от злости и страха.
— Ты... ты не посмеешь! Это семья!
— Какая семья? — голос Насти стал жёстче. — Семья — это когда муж приходит после операции жены и спрашивает, как она себя чувствует. А не строит планы, как обобрать её, пока она беспомощна. Семья — это когда свекровь помогает, а не пытается выкинуть невестку на улицу.
Она подошла к шкафу, достала сумку и начала складывать вещи Ивана.
— Что ты делаешь? — пролепетал он.
— Собираю твои вещи. У тебя десять минут, чтобы убраться отсюда. И чтобы ноги вашей больше здесь не было, — она кивнула на свекровь.
— Да ты с ума сошла! — завопила Людмила Петровна. — Это твой муж! Ты не можешь его выгнать!
— Могу. Это моя квартира, — Настя швырнула сумку Ивану. — Завтра подам на развод. И если попытаетесь хоть как-то помешать или продолжить свои грязные делишки, запись отправится в полицию и прокуратуру. А ещё я знаю, Людмила Петровна, что вы работаете в районной администрации. Интересно, что ваше начальство скажет о попытке мошенничества?
Свекровь открыла рот, но ничего не сказала. Она действительно дорожила своей должностью — небольшой, но престижной.
— Настя, давай поговорим, — Иван попытался приблизиться, но она отступила.
— Мне не о чём с тобой говорить. Пять лет я считала тебя порядочным человеком. Ошибалась. Ты слабак, который готов предать жену ради квадратных метров и маминого одобрения.
— Но я люблю тебя!
— Любовь? — Настя усмехнулась горько. — Ты даже не поинтересовался вчера, как прошла операция. Не принёс воды, не спросил, нужна ли помощь. Зато с мамочкой своей весь вечер шептался, как бы меня обмануть. Это не любовь, Иван. Это удобство.
Людмила Петровна схватила сына за руку.
— Пойдём, Ванечка. Нечего тут стоять. Она ещё приползёт на коленях, когда поймёт, что одна никому не нужна!
— Не приползу, — спокойно ответила Настя. — И знаете почему? Потому что я лучше буду одна, чем с людьми, которые готовы воткнуть нож в спину при первой возможности.
Иван медленно взял сумку. Он выглядел растерянным, жалким. Людмила Петровна тащила его к выходу, не переставая что-то шипеть ему на ухо.
У двери свекровь обернулась.
— Пожалеешь! Ещё пожалеешь, что связалась с нами!
— Единственное, о чём я жалею, — это о потраченных пяти годах, — ответила Настя.
Дверь захлопнулась. Тишина обрушилась на квартиру. Настя прислонилась к стене и медленно сползла на пол. Боль в животе стала невыносимой, руки тряслись, по щекам текли слёзы. Но внутри разливалось странное облегчение.
За окном метель стихла. Зимнее солнце пробилось сквозь тучи, залив комнату холодным светом. Настя вытерла слёзы и посмотрела на свою квартиру. На старый паркет, который бабушка натирала до блеска. На книжный шкаф с бабушкиными книгами. На фотографию на стене — бабушка улыбалась с неё молодая, счастливая.
— Спасибо, бабуля, — прошептала Настя. — Спасибо, что оставила мне не просто квартиру. А крышу над головой, которую никто не сможет отнять.
Она достала телефон и набрала номер подруги Светы.
— Света? Привет. Да, я после операции. Слушай, мне нужна помощь. И хороший адвокат. Да, есть что рассказать...
Через окно было видно, как внизу, у подъезда, Людмила Петровна что-то яростно доказывала Ивану, размахивая руками. Он сгорбился, кивал. Жалкое зрелище.
Настя отвернулась от окна. Впереди были развод, восстановление после операции, новая жизнь. Но она не боялась. Потому что самое страшное уже позади — она узнала правду о людях, которых считала семьёй. И сделала выбор.
Выбор в пользу себя.