— Старая дура! Совсем крышу снесло! — Егор швырнул сумку прямо на пол в прихожей, даже не разуваясь. Грязь с ботинок размазалась по светлому линолеуму, который мать только вчера мыла. — Ты хоть понимаешь, что наделала?
Валентина Петровна сидела на кухне у окна, обхватив руками кружку с остывшим кофе. Она не обернулась. Просто смотрела на двор, где ветер гонял по асфальту жёлтые листья и пустые пакеты. Октябрь выдался промозглый, серый — такой же, как последние три года её жизни.
— Мам! Ты глухая стала, что ли? — Егор ворвался на кухню, лицо красное, глаза налиты злостью. — Ты в своём уме? Да как ты могла оформить дарственную на сиделку! Нашу квартиру ей подарила!
Он задыхался от ярости, слюна брызгала в стороны. Валентина медленно повернула голову. Посмотрела на сына — высокого, крепкого, в дорогом пиджаке и начищенных туфлях. Когда-то она вытирала ему сопли, учила завязывать шнурки, сидела ночами у постели, когда он болел. А теперь...
— Нашу? — тихо переспросила она. — Какую это нашу, Егор?
— Да не придуривайся! — Он ударил кулаком по столу, кружка подпрыгнула. — Эта квартира папина! Он всю жизнь вкалывал, чтобы её получить! А ты взяла и подарила какой-то чужой бабе!
— Галине Сергеевне, — поправила Валентина. — Её зовут Галина Сергеевна. Два года она за мной ухаживала, когда ты появлялся здесь раз в три месяца.
— Ухаживала! — передразнил Егор. — За деньги ухаживала, между прочим! Мы ей платили, неплохо платили!
— Ты платил, — усмехнулась Валентина. — Из папиных денег. Из той заначки, что он оставил на счёте. Только вот большая часть уходила не мне, правда? На твою новую машину, на отдых в Турции прошлым летом! Повеселился ты за папин счет!
Сын побагровел ещё сильнее. Отвернулся к окну, сжал челюсти.
— При чём здесь это? Речь не обо мне! Речь о том, что ты спятила окончательно! Продала квартиру за тарелку супа!
Валентина встала. Медленно, придерживаясь за спинку стула. После инсульта левая нога всё ещё плохо слушалась. Подошла к шкафу, достала папку с документами.
— Не продала. Подарила, — сказала она спокойно. — По доброй воле. У нотариуса. Полное медицинское освидетельствование прошла — никакого слабоумия. Так что можешь не надеяться оспорить.
Егор выхватил папку из её рук. Листал документы, и с каждой страницей лицо его становилось всё мрачнее.
— Да ты... ты... — он не находил слов. — Из-за чего? Потому что я редко приезжал? Так у меня дела! Бизнес! Семья!
— Семья, — эхом повторила Валентина. — У тебя теперь семья. А я что? Я уже не семья?
Она прошла мимо него к двери. Взяла с вешалки пальто.
— Ты куда? — растерянно спросил Егор.
— В поликлинику. На процедуры. Галина Сергеевна ждёт меня внизу.
— Мам, постой! — он схватил её за рукав. — Ну давай поговорим нормально. Без криков.
Валентина высвободила руку.
— Говорить поздно. Три года назад надо было говорить. Когда папа ушёл к своей Лилечке. Помнишь, как её звали? Двадцать восемь лет, беременная... А папе шестьдесят три было.
— Мам, ну это его жизнь...
— Его жизнь! — впервые за разговор Валентина повысила голос. — А моя что? Тридцать семь лет вместе! Я его штаны гладила, носки стирала, борщи варила! А он взял — и ушёл! К молодой! И ты, — она ткнула пальцем в грудь сыну, — ты его поддержал! Сказал, что мол, все мужики так делают, имеют право на счастье!
— Ну я не то имел в виду...
— А что ты имел в виду? — Валентина натягивала пальто дрожащими руками. — Ты же к нему ездил! В ту квартиру, которую он для неё снял! Играл в счастливую семью! А ко мне? Два раза за год заглянул! И то — документы какие-то привезти!
Егор молчал. Смотрел в пол.
— Когда у меня инсульт случился, кто приехал? — продолжала Валентина, застёгивая пуговицы. — Галина Сергеевна. Соседка вызвала её. Она меня в больницу отвезла, документы оформила. А ты где был? В командировке! В Сочи, кажется? Или в Питере?
— Мам, я же не знал...
— Не знал, — кивнула она. — Потому что не интересовался. Звонил раз в месяц — «как дела, мам?» — и сразу «ладно, мне бежать». А Галина Сергеевна каждый день приходила. Уколы делала, еду готовила, бельё меняла. Когда мне было так плохо, что сама в туалет не могла дойти — она меня вела. Под руку. И ни разу не поморщилась, не вздохнула.
Валентина взяла сумку.
— Так что квартира теперь её. Заслужила. А ты... ты найдёшь, где жить. У тебя же бизнес. Деньги. Семья.
Она вышла на лестничную площадку. Егор выскочил следом.
— Погоди! А где ты жить будешь?
— Здесь же, — ответила Валентина, спускаясь по ступенькам. — Галина Сергеевна разрешила. Одна комната моя, вторая её. До конца моих дней. Всё честно.
— Да это унижение какое-то! — закричал Егор с площадки. — Жить с чужой женщиной в своей квартире!
Валентина остановилась на пролёте. Обернулась. Посмотрела на сына снизу вверх.
— Не в своей. В её. И она мне не чужая. Она ближе, чем ты за последние три года.
И пошла дальше вниз, придерживаясь за перила. Шаги давались тяжело, но спина была прямая.
Егор стоял у двери, сжимая в руках папку с документами. Потом развернулся, зашёл обратно в квартиру. Прошёлся по комнатам — везде чисто, уютно, пахнет свежестью. На подоконнике герань цветёт. На столе в гостиной альбом с фотографиями. Он открыл — детские снимки, свадьба родителей, школьные линейки...
Телефон зазвонил. Жена.
— Ну что? Решил вопрос с квартирой? — бодрый голос Светланы резанул по ушам.
— Не решил.
— Как это не решил? Ты же говорил, уговоришь мать отменить дарственную!
— Не получилось.
— Господи, Егор! Ты понимаешь, сколько эта квартира стоит? Двухкомнатная, центр города! Мы могли бы продать, первый взнос за дом внести!
— Знаю, Света.
— Тогда что ты стоишь? Действуй! Через суд можно! Пусть экспертизу назначают — старуха явно не в себе, раз имущество раздаривает!
Егор молчал. Смотрел на фотографию — он, маленький, сидит на плечах у отца. Мама рядом улыбается. Все счастливые.
— Света, я перезвоню.
— Егор!
Он сбросил звонок. Сел на диван. Папка выскользнула из рук, документы рассыпались по полу.
Во дворе хлопнула дверь машины. Егор подошёл к окну. Мать садилась в старенький «Логан», за рулём сидела женщина лет пятидесяти пяти, в вязаной шапке. Галина Сергеевна. Она помогла матери пристегнуться, бережно поправила воротник её пальто. Они о чём-то говорили, и мать — впервые за сегодня — улыбнулась.
Машина тронулась с места.
Егор стоял у окна и вдруг понял — он даже не знает, какие лекарства мать принимает. Какой у неё врач. Куда она ходит на процедуры. Что болит. О чём думает по вечерам, оставшись одна.
Ничего не знает.
Телефон снова зазвонил. Егор посмотрел на экран — Света. Не взял трубку. Собрал с пола документы, аккуратно сложил в папку. Положил на стол.
В кармане завибрировал телефон — сообщение: «Ты вообще адекватный? Я тебе серьёзные вещи говорю, а ты трубку не берёшь! Позвони немедленно!»
Егор выключил звук. Прошёл на кухню. Налил себе воды из-под крана. Выпил залпом. Посмотрел на холодильник — весь в магнитиках из разных городов. Это мать собирала, когда они с отцом ездили в отпуска. Сочи, Ялта, Пятигорск... Последний магнит — Санкт-Петербург — датирован двенадцатым годом. Тринадцать лет назад. Потом отпуска закончились. Отец стал задерживаться на работе. Потом появилась Лиля.
Егор вышел из квартиры. Запер дверь. Спустился вниз, сел в свою машину. Завёл мотор. Куда ехать — не знал. Домой не хотелось. К жене, которая уже успела подсчитать прибыль от продажи маминой квартиры.
Поехал наугад. Через центр, мимо драмтеатра, где в детстве мать водила его на ёлки. Мимо школы — окна светились, наверно продлёнка ещё не закончилась. Мимо того самого дома на Заречной, где снимает квартиру отец. С Лилей. И с ребёнком.
Егор притормозил у светофора. Барабанил пальцами по рулю. Думал. Нет, мать не права. Совсем не права. Квартира — это деньги. Капитал. Будущее его детей. Какое право она имела распоряжаться тем, что по сути принадлежит семье? Сиделка... Ну да, ухаживала. Но ведь ей платили! Работа есть работа.
Он набрал номер. Длинные гудки.
— Папа? Это я, Егор.
— Сынок! — голос отца прозвучал удивлённо. — Что-то случилось?
— Мать совсем спятила. Квартиру сиделке подарила. По дарственной.
Пауза. Потом сдавленное:
— Что?!
— То и говорю. Оформила всё официально, через нотариуса. Я сегодня узнал.
— Валя... — отец явно растерялся. — Но это же... как она могла?
— Вот и я о том же. Слушай, пап, давай вместе к юристу съездим? Может, есть способ оспорить? Ты же собственником был, наследство...
— Погоди-погоди, — отец заговорил быстрее. — А она в своём уме? Может, экспертизу провести? После инсульта-то...
— Уже проходила. Всё чисто. Документы железные.
Отец выругался сквозь зубы.
— Специально! Назло мне специально сделала!
— Ну, папа, скорее назло мне, — усмехнулся Егор. — Ты-то свободен, живёшь с Лилей. А мне теперь что? Света с ума сходит, мы на этот первый взнос рассчитывали...
— Слушай, а может, через суд? — подал идею отец. — Недостойный наследник там, неблагодарность какая-нибудь?
— Думаешь, прокатит?
— Попробовать надо! Я знаю одного адвоката, хорошего. Борис Глебович, серьёзный мужик. Давай завтра встретимся, всё обсудим?
Егор почувствовал, как внутри что-то потеплело. Вот оно — отцовская поддержка. Не то что материнские обиды и упрёки.
— Давай. Где встречаемся?
— В «Прага-кафе», на Советской. В два часа удобно?
— Подойдёт.
Егор положил трубку и развернул машину. Поехал домой уже в хорошем настроении. Да, есть решение. Есть план. Адвокат, суд, экспертиза. Докажут, что старуху обманули, надавили на неё. Сиделки такие хитрые, всем известно — втираются в доверие, а потом имущество переписывают на себя.
Света встретила его на пороге с каменным лицом.
— Ну что?
— Всё решаемо, — бодро ответил Егор, снимая куртку. — Завтра с отцом к адвокату поедем.
— К адвокату? — она прищурилась. — То есть ты сразу не решил?
— Света, там не так всё просто...
— Понятно, — она развернулась и пошла на кухню. — Значит, опять я должна всё придумывать. Как всегда.
Егор последовал за ней. Жена демонстративно гремела кастрюлями, доставая ужин.
— Не начинай, — устало попросил он.
— Что не начинай? — Света повернулась к нему. — Я что, не права? Твоя мать выкинула фокус, а ты руками развёл! Мы год копили на первый взнос! Год! А тут — на тебе! — готовое решение проблемы, и что? Ты даже настоять не смог!
— Она не обязана мне ничего давать.
— Как это не обязана? — голос Светы стал пронзительным. — Ты её сын! Единственный! Кому, как не тебе, должна квартира достаться?
— Ну, она считает, что я не заслужил, — буркнул Егор, открывая холодильник.
— Не заслужил! — передразнила Света. — А кто заслужил? Чужая тётка? Которая просто работу свою делала?
— Мы ей платили копейки, если честно.
— И что с того? — Света поставила тарелку на стол с грохотом. — Работа есть работа! Врачам мы тоже платим, когда лечимся, но квартиры им не дарим!
Егор молчал, жевал бутерброд. Понимал, что спорить бесполезно. Света, когда заводилась, могла часами долбить одно и то же.
— Позвони ей, — вдруг сказала жена.
— Кому?
— Матери своей. Скажи, что ты против. Что подашь в суд.
— Зачем?
— Чтобы она поняла — с ней шутки плохи. Может, сама откажется от этой дурацкой затеи. Пока не поздно.
Егор покачал головой.
— Света, ты её не знаешь. Она упёртая, как... Не отступит.
— Тогда запугай! — глаза жены загорелись азартом. — Скажи, что признаешь её недееспособной. Что засудишь эту сиделку за мошенничество. Пусть знает, что будет, если не одумается!
Егор посмотрел на жену. Красивая, ухоженная, в новом халате. Маникюр, причёска. Всегда всё идеально. Только вот глаза... холодные какие-то. Он раньше не замечал.
— Ладно, — согласился он. — Позвоню.
На следующий день Егор сидел в «Прага-кафе» напротив отца и Бориса Глебовича — мужчины за шестьдесят, с брезгливо поджатыми губами и умными глазами.
— Значит, так, — адвокат листал бумаги, которые принёс Егор. — Дарственная оформлена правильно. Медицинское заключение есть. Нотариус всё зафиксировал.
— Но можно же оспорить? — не унимался отец. — Ну там, недостойный получатель дара?
— Можно попробовать, — протянул Борис Глебович. — Но доказать надо, что получатель дара совершил в отношении дарителя какие-то противоправные действия. Или угрожал. У вас есть доказательства?
— Ну... она же втёрлась в доверие, — начал Егор. — Это разве не манипуляция?
— Это работа сиделки, — сухо ответил адвокат. — Если докажете, что она принуждала, угрожала — тогда да. Свидетели есть?
Егор и отец переглянулись.
— Нет, — признался Егор.
— Тогда сложно, — развёл руками Борис Глебович. — Но попытаться можно. Соберём документы, подадим иск. Будем утверждать, что имело место злоупотребление доверием. Процесс долгий, затратный. Тысяч триста на старте положить придётся. Если дело до суда дойдёт — ещё столько же. Плюс экспертизы, если понадобятся.
— Шестьсот тысяч? — присвистнул Егор.
— Минимум. А результат не гарантирую. Судебная практика по таким делам неоднозначная.
Отец нахмурился, потёр переносицу.
— Дорого...
— Зато квартира-то сколько стоит? — напомнил адвокат. — Я оценил — миллионов семь минимум. Центр города, хорошее состояние. Может, и больше.
— Это да, — оживился отец. — Семь миллионов. Вложить шестьсот, чтобы вернуть семь — выгодно.
Егор молчал. Считал в уме. Шестьсот тысяч. Можно взять кредит. Потом продать квартиру, расплатиться. Останется ещё прилично.
— Я согласен, — сказал он. — Давайте начинайте.
— Хорошо, — кивнул Борис Глебович. — Завтра приезжайте ко мне в офис с оригиналами документов. Подпишем договор, я запрошу у нотариуса все материалы по сделке. Начнём работать.
Они пожали руки. Отец похлопал Егора по плечу.
— Молодец, сын. Правильно делаешь. Нельзя позволять старой... то есть матери твоей, — поправился он, — творить такое безобразие.
— Да уж, — поддержал Егор. — Галина эта Сергеевна ещё пожалеет, что связалась с нами.
Они вышли из кафе. Отец сел в свою иномарку — новенькую, блестящую. Егор проводил его взглядом. Интересно, откуда у отца деньги на такую тачку? Пенсии хватает? Или Лиля подрабатывает?
Впрочем, неважно. Главное — план есть. Адвокат будет действовать, мать образумится или суд решит всё правильно. Квартира вернётся в семью. Как и должно быть.
Егор сел в машину и набрал номер матери. Длинные гудки. Наконец взяла.
— Да?
— Мам, это я.
— Слушаю.
Голос холодный, отстранённый.
— Я хотел тебе сказать... мы с отцом к адвокату ездили.
Молчание.
— Будем оспаривать дарственную. Через суд.
— Ясно, — только и сказала Валентина.
— Мам, ну ты же сама понимаешь, это неправильно! Отдать квартиру чужому человеку!
— Галина не чужой человек.
— Для тебя, может быть! А для семьи — чужой! — сорвался Егор. — Мам, одумайся! Пока не поздно! Отмени эту дарственную, и мы забудем весь этот кошмар!
— Не отменю.
— Тогда мы подадим в суд! Докажем, что она тебя обманула, использовала!
— Подавайте, — спокойно ответила мать. — Только учти, Егор. Я всё расскажу. И о том, как ты три года не появлялся. И о том, как деньги с папиного счёта снимал. Всё.
— Это... это ты не докажешь!
— Докажу. У меня выписки есть. И свидетели. Соседи видели, как я одна мучилась, как Галина ко мне каждый день ходила, а ты — ни разу.
Егор почувствовал, как холодеет спина.
— Мам...
— До свидания, Егор.
Гудки.
Он сидел в машине, сжимая телефон. Старая упрямая... Думает, запугала? Ничего подобного. Адвокат справится. Он же профессионал. Найдёт способ.
Егор завёл мотор и поехал домой — рассказать Свете, что всё идёт по плану.
Прошло четыре месяца
Февральские морозы сменились мартовской слякотью. Суд состоялся — долгий, изнурительный. Адвокат старался, но доказательств манипуляции так и не нашёл. Галина Сергеевна оказалась на удивление подготовленной — принесла расписки о том, что работала бесплатно последние полгода, показания соседей, медицинские карты. А Валентина держалась на заседаниях так спокойно и достойно, что даже судья смотрела на неё с уважением.
Егор проиграл. Дарственная осталась в силе.
Шестьсот тысяч — псу под хвост. Плюс кредит, который теперь придётся выплачивать три года. Света неделю не разговаривала с ним, а потом выдала ультиматум — или он находит деньги на дом, или она подаёт на развод.
— Понимаешь, мне уже тридцать четыре! — кричала она, собирая вещи. — Я не собираюсь всю жизнь в этой двушке ютиться! Мои подруги в коттеджах живут, а я где? Здесь!
— Света, ну дай время...
— Времени нет! Я устала ждать! — она захлопнула чемодан. — Живи со своей драгоценной мамочкой. Раз она тебе дороже семьи.
Хлопнула дверь. Егор остался один. Посидел в тишине, потом налил себе виски. Потом ещё. К вечеру бутылка опустела.
Он набрал номер отца.
— Пап, Света ушла.
— Ну... бывает, — отозвался отец неопределённо. — Переживёт, вернётся.
— Не вернётся. Она серьёзно.
— Тогда и не надо, — философски заключил отец. — Если любит — вернётся. Нет — значит, не твоя женщина.
— Легко тебе говорить, — огрызнулся Егор. — У тебя новая семья, ребёнок...
— Вот и ты найдёшь, — успокоил отец. — Ты же молодой ещё. Кстати, слушай, мне бежать надо. Лиля на УЗИ записалась, везти надо.
— У вас что, ещё один?
— Ага, — в голосе отца прозвучала гордость. — Второй будет. Пацан. В мае родится.
Егор положил трубку. Сидел, смотрел в стену. Отцу шестьдесят шесть. Второй ребёнок. А первый, выходит, не очень-то и нужен.
Телефон завибрировал — сообщение от неизвестного номера. Открыл. Фотография. Мать с Галиной Сергеевной стоят на фоне моря. Обе улыбаются, загорелые, в лёгких платьях. Подпись: "Анапа. Спасибо за заботу. Валя и Галя".
Егор уставился на экран. Мать в Анапе? Она же после инсульта почти не выходила из дома. А тут — море, курорт...
Он увеличил фотографию. Мать действительно улыбалась. Не той натянутой улыбкой, что была раньше, когда они с отцом приезжали. А по-настоящему. Легко. Свободно.
Что-то сжалось в груди. Неприятное, колючее.
Ещё через месяц позвонила соседка матери — тётя Люба.
— Егор? Ты почему не приезжаешь к матери?
— А зачем? — огрызнулся он. — Она квартиру чужой тётке отписала. Пусть та и заботится.
— Дурак ты, — вздохнула тётя Люба. — Совсем дурак. Мать-то твоя плохая совсем. Слегла.
Сердце ёкнуло.
— Что случилось?
— Да второй инсульт у неё был. Неделю назад. В больнице лежала, теперь домой выписали. Галина Сергеевна говорит, совсем плохо. Не встаёт почти.
— Почему мне не сообщили?
— А ты номер-то свой не менял? Галина звонила, не брал ты. Три раза звонила.
Егор полез в телефон — точно, три пропущенных с незнакомого номера. Он не перезванивал, думал, спам какой-то.
— Приезжай, — посоветовала тётя Люба. — Пока не поздно. А то потом жалеть будешь.
Он приехал вечером. Поднялся на четвёртый этаж — лифт, как всегда, не работал. Позвонил в дверь. Открыла Галина Сергеевна. Постарела за эти месяцы, осунулась.
— Здравствуйте, — сказал Егор тихо.
— Проходите, — кивнула она без особых эмоций.
Квартира была та же, но как-то иначе расставлена мебель. В комнате матери горел ночник. Валентина лежала на кровати, маленькая, худая, почти прозрачная. Глаза закрыты.
— Мам, — позвал Егор.
Она открыла глаза. Посмотрела на него долгим взглядом. Узнала — он видел это по тому, как дрогнули губы.
— Егор...
Он сел на стул рядом с кроватью. Взял её руку — такая холодная, тонкая. Кожа как пергамент.
— Прости, мам.
Она молчала. Просто смотрела. И в этом взгляде было всё — боль, разочарование, усталость. Но не было ненависти. Это поразило его больше всего.
— Я... я неправильно поступил. С судом этим. С адвокатом. Прости.
— Поздно, — прошептала Валентина.
— Знаю.
Они сидели молча. За окном темнело. Галина Сергеевна принесла чай, поставила на тумбочку. Проверила капельницу.
— Вы... вы хорошо за ней ухаживаете, — сказал Егор.
— Стараюсь, — просто ответила Галина. — Она мне как родная стала.
Егор кивнул. Понял вдруг — вот это и есть настоящая забота. Не деньги переводить раз в месяц. Не звонить из вежливости. А быть рядом. Каждый день. В болезни, в слабости, в страхе.
— Можно я... посижу немного?
— Сидите, — разрешила Галина. — Только долго не утомляйте её. Ей тяжело говорить.
Она вышла. Егор остался с матерью вдвоём. Держал её руку. И не находил слов. Какие слова тут найдёшь? Не вернёшь же ничего.
Валентина закрыла глаза. Дыхание стало ровным — заснула. Егор сидел ещё час. Потом осторожно высвободил руку, встал. Вышел на кухню.
Галина Сергеевна мыла посуду.
— Сколько ей осталось? — спросил Егор прямо.
Та обернулась. Вытерла руки полотенцем.
— Врачи говорят — недели две, может, три. Может, меньше.
— Понятно.
— Если хотите попрощаться как следует — приезжайте чаще. Пока она вас узнаёт.
Егор кивнул. Оделся, вышел. Спустился по лестнице, сел в машину. И только тогда, в темноте салона, позволил себе заплакать. Тихо, без всхлипов. Просто текли слёзы — горькие, бесполезные.
Он потерял мать давно. Три года назад, когда выбрал сторону отца. Когда перестал приезжать. Когда посчитал квартиру важнее человека.
А теперь терял окончательно. И ничего уже не исправить.
Валентина умерла через девятнадцать дней. Тихо, во сне, под утро. Галина Сергеевна позвонила Егору в шесть утра.
Похороны были скромными. Человек двадцать пришло — соседи, дальние родственники, знакомые Галины. Отец не явился — сослался на то, что Лиля рожает как раз в эти дни.
Егор стоял у могилы и смотрел, как опускают гроб. Вспоминал детство — как мать учила его кататься на велосипеде, как водила в цирк, как лечила разбитые коленки. Вспоминал её молодую, смеющуюся, живую.
И понимал — он предал всё это. Ради денег, которых так и не получил. Ради квартиры, которая никогда не будет его. Ради отца, который уже завёл новую семью и забыл о старой.
После похорон Галина Сергеевна подошла к нему.
— Валентина Петровна просила передать вам это.
Протянула конверт. Егор открыл. Внутри фотография — он, маленький, на руках у матери. На обороте неровным почерком: "Я всё равно люблю тебя. Прости, что не смогла быть лучше. Мама".
Егор сжал фотографию в руке и отвернулся, чтобы никто не видел слёз.
Он получил прощение. Но простить себя не мог.