Часть 1. Визит цвета плесени
В мастерской пахло лаком, скипидаром и старой, благородной древесиной. Наталья любила этот запах. Он напоминал ей о том, что любую рухлядь, если приложить достаточно усилий и терпения, можно превратить в нечто ценное. С людьми это правило работало редко, но с мебелью — безотказно.
Она проводила шпателем по изогнутой ножке комода эпохи ампир, когда тяжелая входная дверь скрипнула. Наталья не обернулась. Клиенты обычно звонили заранее, а поставщики знали, где оставить товар.
— Я знал, что найду тебя в этой пыльной дыре.
Голос заставил её руку дрогнуть. Шпатель оставил глубокую царапину на полировке. Наталья медленно положила инструмент, вытерла ладони ветошью и только тогда обернулась.
На пороге стоял Павел.
Время обошлось с ним жестоко, но справедливо. Некогда лощеный мужчина, любивший рассуждать о «высоких материях» и «уровне соответствия», теперь напоминал побитую молью шубу. Пиджак висел мешком, словно Павел резко сбросил вес, но не успел сменить гардероб. Под глазами залегли темные тени — печать долгих, беспокойных ночей. Но хуже всего был взгляд: бегающий, липкий, оценивающий.
— Зачем пришел? — спросила Наталья. Тон её был ровным, как поверхность отреставрированного стола.
Павел криво ухмыльнулся, шагнув внутрь. Он по-хозяйски оглядел просторное помещение, уставленное антикварной мебелью. Его взгляд жадно зацепился за золоченую раму зеркала, потом перескочил на бронзовый канделябр.
— Не слишком гостеприимно, Наташа. — Он выделил её имя с той самой интонацией, от которой у неё раньше сводило желудок. — Мы же не чужие люди. Семья, как-никак. Бывшая, но семья.
— Семьи нет уже пять лет, Павел. С того самого дня, как ты выставил меня за дверь с одним чемоданом.
— Ой, да брось эти драматические этюды, — он отмахнулся, проходя глубже в мастерскую и касаясь пальцами обивки дорогого кресла. — Дело житейское. Кто старое помянет... Сама знаешь. Я смотрю, ты неплохо устроилась. Матушка моя, покойница, всё-таки помогла тебе?
Наталья напряглась. Упоминание Елены Сергеевны, матери Павла, всегда было болевой точкой. Свекровь оказалась единственным человеком, кто в тот страшный период подал Наталье руку помощи, отвернувшись от собственного сына-предателя.
— Это не твое дело, — отрезала она. — Говори, что нужно, и УБИРАЙСЯ.
Павел остановился возле массивного дубового стола, на котором лежали инструменты.
— Грубо, грубо... А я, может, с миром. Узнал, что ты теперь большая бизнес-леди. Решил проведать. Посмотреть, как ты тут... в грязи копаешься.
Он нарочито брезгливо стряхнул невидимую пылинку с рукава. Наталья видела его насквозь. Этот «павлиний хвост» он распускал только тогда, когда ему было страшно или очень нужны были деньги. Судя по его виду, и то, и другое.
— Денег НЕТ, — сказала она, опережая его просьбу.
Лицо Павла на мгновение перекосилось, маска успешности сползла, обнажив злобный оскал.
— А я не просить пришел, — процедил он. — Я пришел за своим.
Часть 2. Анатомия наглости
— За своим? — Наталья рассмеялась, но смех этот был сухим и трескучим, как ломающаяся ветка. — У тебя здесь ничего нет. Даже воздуха, которым ты дышишь, здесь для тебя нет.
Павел подошел ближе. От него пахло чем-то кислым и дешевым табаком. Он пытался нависать над ней, использовать свой рост как аргумент, как делай это раньше, чтобы подавить её волю.
— Ты забываешься, дорогая, — начал он вкрадчиво. — Этот бизнес... На чьи деньги он был открыт? Да, мать дала тебе старт, но чьи это были деньги? Моей семьи! Моего отца! А значит — мои. Ты просто управляющая, которая возомнила себя хозяйкой.
— Твоя мать оставила завещание, Павел. Там всё четко прописано. Ты не получил ни копейки, потому что прокутил всё, что можно было прокутить. Ты предал нас обеих.
— Бумажки! — рявкнул он, ударив ладонью по столу. Баночка с морилкой подпрыгнула. — Мать была не в себе! Ты её окрутила, настроила против родного сына. Воспользовалась моментом, когда у меня были временные трудности...
— Временные трудности? — Наталья прищурилась. — Ты называешь "временными трудностями" тот факт, что ты украл из сейфа матери накопления на операцию, спустил их на любовницу, а потом пришел к нам занимать на "новые проекты"? Твоя наглость, Павел, это единственное, что в тебе осталось неизменным.
Павел побагровел. Он не ожидал отпора. В его памяти Наталья оставалась тихой, покорной женщиной, которая боялась повысить голос, чтобы не рассердить "кормильца". Он не понимал, что перед ним стоит совершенно другой человек.
— Не смей говорить о моей личной жизни! — взвизгнул он. — Ты, серая мышь, которую я подобрал! Да если бы не я, ты бы так и сидела в своем захолустье! Ты мне обязана по гроб жизни! И сейчас ты вернешь мне долг. С процентами.
Он начал расхаживать по мастерской, хватая предметы без разбору.
— Вот это, — он ткнул пальцем в антикварные часы, — стоит тысяч двести? А этот комод? Полмиллиона? Продашь. Мне нужны наличные. Срочно. Три миллиона. И мы в расчете. Я даже подпишу тебе какую-нибудь бумажку, что претензий не имею.
— Ты бредишь, — спокойно произнесла Наталья, хотя внутри у неё начинал разгораться пожар. — Иди проспись.
— Ах, я брежу? — Павел резко развернулся. В его глазах мелькнуло безумие загнанной крысы. — Если ты не дашь мне денег по-хорошему, я устрою тебе ад. Я затаскаю тебя по инстанциям. Я напишу везде, что ты мошенница. Я сожгу эту халупу вместе с твоими деревяшками!
Он схватил со стола тяжелое пресс-папье в виде бронзового льва и взвесил его в руке, явно угрожая.
— Ты думаешь, я шучу? У меня ничего не осталось, Наташа. Мне нечего терять. А у тебя есть всё это, — он обвел рукой комнату. — Делись. Быстро.
Его уверенность строилась на старом фундаменте: он думал, что она испугается. Что она начнет лепетать оправдания, плакать, предлагать компромисс, лишь бы он перестал кричать. Так было раньше.
Но Павел не учел одного нюанса. Страх Натальи давно выгорел. В том костре, который он сам разжег пять лет назад, сгорели и страх, и уважение, и жалость. Оставшееся место заполнила холодная, кристально чистая ярость.
Часть 3. Искусство ярости
Что-то щелкнуло в голове Натальи. Будто лопнула перетянутая струна. Она смотрела на этого жалкого человека, который смел угрожать ей в её же доме, в её святилище, и чувствовала не испуг, а прилив дикой, необузданной энергии.
— Делиться? — переспросила она. Голос прозвучал неожиданно громко, отражаясь от высоких потолков.
Наталья шагнула к нему. Не отступила, а именно шагнула навстречу.
— ТЫ ХОЧЕШЬ ДЕЛИТЬСЯ?!
Она схватила со верстака тяжелую банку с растворителем и с размаху швырнула её в стену рядом с головой Павла. Стекло разлетелось со звоном, едкая жидкость брызнула во все стороны, пятно начало расползаться по обоям.
Павел отшатнулся, выронив бронзового льва. Лев с глухим стуком упал ему на ногу. Павел взвыл.
— Ты что, больная?! — заорал он, прыгая на одной ноге.
— МОЛЧАТЬ! — Наталья не кричала, она ревела, как сирена. Это была не истерика жертвы, это был гнев фурии. Она схватила первое, что попалось под руку — массивный деревянный подлокотник, ожидавший полировки, — и замахнулась им, как дубиной.
— Ты пришел в мой дом! Ты смеешь открывать свой рот про мою свекровь! Ты, ничтожество, профукавшее свою жизнь, думаешь, что можешь меня пугать?!
— Наташа, успокойся, ты...
— ПОШЁЛ К ЧЁРТУ СО СВОИМ "УСПОКОЙСЯ"! — Она швырнула подлокотник. Он пролетел в сантиметре от уха Павла и с треском врезался в стеллаж с красками. Банки посыпались вниз, создавая грохот, подобный канонаде.
Павел вжался в угол. Он впервые видел её такой. Ее лицо не было красным или искаженным плачем — оно было белым, как мрамор, а глаза горели совершенно безумным огнем. Он понял, что она его сейчас ударит. И не просто ударит, а покалечит.
— Ты хотел долю? — Наталья металась по мастерской, хватая предметы. — Вот твоя доля!
В него полетела пачка старых квитанций. Скомканная ветошь. Пустая коробка.
— Твоя доля — это грязь! Это пустота! Ты паразит! Ты думал, я буду дрожать? Думал, я откуплюсь?!
— Наташа, прекрати! Я уйду! — Павел закрылся руками, когда в него полетела книга по истории искусств. Твердый переплет больно ударил по плечу.
— ТЫ НЕ ПРОСТО УЙДЕШЬ! ТЫ ИСЧЕЗНЕШЬ! — Она подскочила к нему, схватила за лацканы того самого мешковатого пиджака и с силой, неожиданной для её комплекции, встряхнула. — Ты думал, я забыла, как ты выгонял меня? Как ты смеялся? А теперь ты приполз, вонючий, жалкий, и требуешь деньги?!
Она с силой оттолкнула его. Павел споткнулся о ножку стула и бесформенной кучей рухнул на пол.
— Вон! — рявкнула она, тяжело дыша. Грудная клетка ходила ходуном. — Чтобы духу твоего здесь не было!
Павел ползком добрался до стены, пытаясь встать. В его глазах застыл животный ужас. Он не ожидал этой бури. Он рассчитывал на "женскую логику", на слезы, на увещевания. Но столкнулся с чем-то первобытным.
— Ты... ты сумасшедшая, — прошелестел он, прижимаясь к стене.
— Да! — Наталья схватила с полки тяжелую керамическую вазу. — Я безумная! И сейчас эта ваза окажется у тебя на голове, если ты не исчезнешь через секунду!
— Стой! Подожди! — Павел выставил руки вперед. Его наглость испарилась, остался только липкий страх и всё та же неизбывная жадность. — Я уйду, клянусь! Но, Наташа... мне правда некуда идти. У меня долги. Меня убьют. Дай хоть что-нибудь. Хоть безделушку какую-нибудь! Мы же люди!
Часть 4. Сделка с совестью
Наталья замерла с вазой в руках. Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из её горла. Она смотрела на мужчину, который когда-то был её мужем. Сейчас он напоминал раздавленного таракана.
— Долги? — переспросила она, немного понизив тон, но не опуская вазу.
— Да... серьёзные люди. Я вложился, прогорел... Они не будут ждать. Мне нужно отдать хотя бы часть.
— И поэтому ты решил ограбить меня?
— Я не грабить... Я думал, у тебя есть. Мать ведь оставила те облигации... Или фамильное серебро... — Он облизнул пересохшие губы. — Наташа, вспомни, я ведь тебе эту мастерскую помог найти когда-то. Косвенно. Дай мне что-то, что можно продать. И я исчезну. Навсегда. Клянусь, ты меня больше не увидишь. Я уеду в другой город.
Наталья смотрела на него, и новая мысль, холодная и острая, как скальпель, пронзила её разгоряченный мозг. Он не уйдет. Такие, как он, не уходят, пока чувствуют, что можно чем-то поживиться. Он будет возвращаться, ныть, угрожать, давить на жалость, караулить у подъезда.
Единственный способ избавиться от него — дать ему то, чего он так жаждет. Но сделать это так, чтобы он пожалел, что вообще протянул руку.
Её взгляд скользнул по стеллажам. В углу, на самой высокой полке, стоял небольшой, обитый темной кожей ларец. Старинная вещь, тяжелая, солидная. Павел проследил за её взглядом и его глаза алчно блеснули.
— Что там? — спросил он, приподнимаясь. — Драгоценности матери? Я помню этот ларец. Она хранила там свои "камушки".
Наталья медленно опустила вазу. Лицо её приняло странное, непроницаемое выражение.
— Да, — тихо сказала она. — Это наследство Елены Сергеевны. То, что она просила передать тебе только в крайнем случае. Если ты окажешься на самом дне.
— Так я на дне! — воскликнул Павел, поспешно отряхивая брюки. — Наташенька, это же спасение! Я знал, что мама не могла оставить меня ни с чем. Она любила меня!
— Она тебя жалела, — поправила Наталья. — Это разные вещи.
Она подошла к стремянке, поднялась и сняла ларец. Он был тяжелым. Внутри что-то глухо перекатывалось. Павел тянул к нему руки, как голодный к хлебу. Его пальцы скрючились в ожидании прикосновения к богатству.
— Здесь то, что решит твои проблемы, — сказала Наталья, держа ларец перед собой. — Но у меня условие.
— Какое? Любое!
— Ты берешь это и исчезаешь. Прямо сейчас. Ты не открываешь его здесь. Ты выходишь за дверь и бежишь так далеко, как сможешь. И никогда, слышишь, НИКОГДА больше не появляешься в моей жизни.
— Да-да, конечно! — Павел уже почти вырывал ящик из её рук. — Я уеду! Я сделаю всё! Давай сюда!
Наталья разжала пальцы. Павел схватил ларец, прижал его к груди, словно любимого ребенка.
— Ключ! Где ключ? — засуетился он.
— Он не заперт. Просто защелка тугая. Иди.
— Спасибо, Наташа! Ты... ты настоящая женщина! — Павел уже пятился к выходу, не сводя глаз с добычи. — Я знал, что мы договоримся!
Он развернулся и почти выбежал из мастерской, забыв про больную ногу. Хлопнула тяжелая дверь.
Наталья осталась стоять посреди разгромленной комнаты. Она медленно выдохнула, чувствуя, как адреналин отступает, оставляя после себя звенящую пустоту. Она подошла к столу, подняла бронзового льва и поставила его на место.
— Скатертью дорога, — прошептала она.
Часть 5. Свинцовый куш
Павел бежал по улице, прижимая ларец к животу. Ему казалось, что прохожие смотрят на него, что кто-то уже хочет отобрать его сокровище. Он свернул в подворотню, где было потише. Сердце колотилось где-то в горле.
"Дура, — думал он, ухмыляясь. — Полная дура. Истеричка. Отдала всё сама. Там наверняка бриллианты. Мать любила хорошие камни. Или золотые монеты. Тяжелый, зараза!"
Он присел на грязный бетонный выступ фундамента. Руки тряслись от нетерпения. Сейчас. Сейчас его жизнь изменится. Он расплатится с долгами, снимет номер в отеле, купит нормальную одежду... А Наталья пусть гниёт в своих опилках.
Павел нащупал хитрую бронзовую защелку. Она поддалась с трудом, издав жалобный скрип. Крышка откинулась.
Внутри не было бархата. И не было блеска бриллиантов.
Ларец был доверху набит ржавыми, старыми дверными петлями, гнутыми гвоздями и свинцовыми грузилами для рыбалки. Сверху, придавленный куском кирпича, лежал пожелтевший конверт.
Павел оцепенел. Он порылся в железяках, царапая пальцы до крови. Ржавчина. Свинец. Мусор.
— Нет... — просипел он. — Не может быть...
Он схватил конверт. На нём почерком матери было написано: «Моему сыну Павлу».
Он разорвал бумагу. Внутри лежал сложенный вчетверо лист.
«Паша, — писала мать. — Я знаю, что ты это прочтешь только тогда, когда придешь грабить Наташу. Потому что по-другому ты не появишься. Ты не пришел ко мне в больницу, не пришел на похороны. Ты пришел за деньгами.
Все мои сбережения, квартиру и дачу я переписала на Наталью еще три года назад. Официально и без права оспаривания. Ты знаешь, почему. Но я не хотела оставлять тебя совсем без наследства.
Этот ларец — всё, что осталось от мастерской твоего отца, которую ты продал за долги десять лет назад. Этот мусор — это всё, что ты не смог продать тогда. Это цена твоей совести. Носи его с собой. Это твой крест.
Прощай. Живи так, как заслужил.
Твоя мать».
Павел перечитал письмо дважды. Буквы прыгали перед глазами.
— Будь вы прокляты! — заорал он, швыряя ларец об асфальт. Железяки с грохотом рассыпались по бетону. — Твари! Ведьмы!
Он вскочил, желая бежать обратно, разнести эту мастерскую, задушить Наталью, вытрясти из неё настоящие деньги.
Он выбежал из подворотни и нос к носу столкнулся с тремя крепкими мужчинами, выходившими из черного внедорожника. Лицо одного из них показалось Павлу смутно знакомым. Это были люди того самого "инвестора", которого Павел "кинул" месяц назад, обещая золотые горы.
— Опа, — сказал один из них, широко улыбаясь. — Паша! А мы тебя по всему городу ищем. Соседка сказала, ты к бывшей жене направился. Решили подождать.
Павел попятился.
— Ребята, я... у меня деньги есть! У меня наследство!
— Да? — верзила кивнул на рассыпанный в подворотне ржавый хлам. — Вот это? Ты нас за идиотов держишь, Паша?
— Нет, я... это ошибка! Она меня обманула!
— Ошибка была — у нас деньги брать, — спокойно сказал второй, заходя Павлу за спину. — А теперь поехали. Отрабатывать будешь. Долго. На стройке кирпичи таскать. Нам как раз бесплатная рабочая сила нужна.
Павел попытался рвануться, но тяжелая рука легла ему на плечо, прижав к земле, как то самое пресс-папье.
— Пустите! ТВОЮ МАТЬ, ПУСТИТЕ! — завизжал он.
Но его никто не слушал. Его затолкали в машину, как мешок с мусором. Дверь захлопнулась, отрезая его от мира, где были теплые мастерские, мягкие кресла и женщины, которых можно было унижать.
На асфальте, среди ржавых гвоздей и свинца, остался лежать лист бумаги, который медленно намокал под начинающимся мелким дождем. Ветер подхватил его и понес в сторону мусорных баков. туда, где ему и было место.
Автор: Елена Стриж ©