Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 122
…смотрела не на кривые домики и разноцветных котиков. Мой взгляд скользил по знакомым до боли дверям в спальни, по тем самым окнам, рядом с которыми я когда-то, свернувшись калачиком на подоконнике, часами мечтала совершенно о другой жизни. Вон там, в самом конце коридора, была наша комната, где стояли рядышком десять одинаковых железных кроватей. А вот здесь, у этого широкого подоконника с чугунным и вечно пыльным радиатором, который становился чистым лишь раз в год во время генеральной уборки, я часто сидела, уткнувшись в романы, которые брала в местной библиотеке одну за другой, поражая библиотекаря своей всеядностью.
Защемило сердце, заныло по-старому. Сколько лет, Боже, сколько лет я ходила по этим самым коридорам в роли воспитанницы! Сколько раз бежала здесь, чтобы успеть на завтрак и ухватить кусок послаще, или, наоборот, пряталась в укромных уголках от слишком назойливых воспитателей или чтобы не огрести от старших. И вот, я здесь, в дорогом, отлично сидящем пальто, с ключами от собственной просторной квартиры и машины в кармане, а они – эти несчастные дети без родителей, авторы счастливых рисунков – всё так же здесь, за этими дверями. Наверное, так будет всегда.
Мы прошли мимо нескольких педагогов, которые, узнав меня, заулыбались и закивали.
– Здравствуйте, Алина Дмитриевна! – почтительно здоровались они, и в их голосах я слышала не столько радость, сколько подобострастие.
Отвечала односложно: «Здравствуйте», «Добрый день», и в голове всплывали картинки из прошлого: как я, маленькая и испуганная, так же, но с трепетом и затаенной робостью, здоровалась с ними. Правда, среди воспитателей и педагогов оказалось довольно много лиц. Что поделаешь, за одиннадцать лет некоторые ушли на пенсию.
Наконец мы дошли до кухни. Хлебопечь, огромная, промышленная, блестела нержавеющей сталью и сияла чистотой, как монумент моей благотворительности.
– Вот она, ваша красавица! – гордо произнесла директор, словно представляла мне почетного гостя. – Наш повар, Марья Ивановна, просто не нарадуется! Говорит, будто на двадцать лет помолодела с такой техникой!
Я осмотрела агрегат, деловито кивнула, пробормотала пару правильных фраз о том, как важно для растущего организма получать свежий, качественный хлеб, и мы, совершив этот небольшой ритуал, пошли обратно. Моя официальная, «хлебопечная» миссия прикрытия была выполнена. Теперь можно было, наконец, переходить к главному, ради чего и приехала.
Вернувшись в кабинет, Анна Григорьевна усадила меня в мягкое кресло для гостей, стоявшее напротив такого же, между ними расположился низенький журнальный столик.
– Сейчас Наташа, моя секретарша, принесет нам чайку, – сказала директор, нажимая кнопку на селекторе. – С дороги-то, наверное, устали. Осень, слякоть, пробки...
Через пару минут в кабинет вошла молодая, скромно одетая девушка с подносом, на котором стояли фарфоровые чашки с позолотой, вазочка с малиновым вареньем и тарелка с простым песочным печеньем – все, как полагается для встречи с важным гостем. Когда дверь за секретарем закрылась, я сделала небольшой глоток горячего, крепкого, почти горького чая, собралась с духом и решила, что пора.
– Анна Григорьевна, спасибо за чай. Я хотела у вас кое-что спросить. Вопрос... довольно личный.
– Конечно, Алина Дмитриевна, родная вы наша! Спрашивайте что угодно! – она наклонилась вперед, сложив руки на столе, всем видом выражая готовность помочь.
– Вы помните... Елену Романовскую?
Директор замерла на секунду, затем медленно, со звоном поставила свою чашку на блюдце. В ее глазах, обычно таких суетливых, промелькнуло что-то отдаленное, похожее на погружение в давние воспоминания.
– Романовская... Елена Владимировна? Да, конечно, помню. Как же не помнить. Это ведь наша... – она запнулась, подбирая слова.
Я напряглась, вцепившись пальцами в ручку своей чашки, стараясь не выдать бушующего внутри волнения.
–… завхоз.
– Расскажите о ней, пожалуйста. Все, что помните. Мне это... очень важно.
– Можно узнать почему? – спросила директор.
– Если честно, то я лишь недавно о ней узнала и удивилась, что у нас одинаковые фамилии.
– Ах, это! – директор хихикнула и махнула рукой. – Так это традиция здесь такая. Иногда давать фамилии детишкам, которые круглые сироты, фамилии сотрудников детдома. Теперь, конечно, так уже не делаем, но когда-то…
– И тем не менее.
– Ох, – Анна Григорьевна тяжело вздохнула, откинулась на спинку своего кожаного кресла и устремила взгляд куда-то в потолок, словно пытаясь рассмотреть на нем кадры из старой, потускневшей кинопленки. – Это было давно... Я, если память не подводит, в 1996 году устроилась сюда бухгалтером, только после института, зеленая девчонка совсем. А Романовская уже была здесь заместителем директора по АХЧ, солидная такая, серьезная. Она стала моим непосредственным руководителем.
Директор помолчала, собирая мысли в нить повествования.
– Хорошая была женщина. Очень хорошая. Добрая, но при этом строгая, справедливая до педантичности. Умная, невероятно интеллигентная, видно было, что с хорошим образованием. Всегда сдержанная, невозмутимая, я ни разу не слышала, чтобы она на кого-то повысила голос. Елена Владимировна была из тех людей, знаете, кто умеет держать лицо при любых обстоятельствах. Даже… немного загадочная какая-то.
– А в работе? – не унималась я, чувствуя, как от этого вопроса зависит всё.
– В работе… – Анна Григорьевна покачала головой, и на ее лице появилось что-то вроде благоговения. – Да, она была гением организации, настоящим финансовым стратегом. Буквально по крупицам вытащила наш детский дом из той финансовой ямы, в которой мы тогда находились. Это были лихие девяностые, денег из бюджета не приходило месяцами, мы выживали, как могли. А она каким-то чудом сумела найти меценатов, вышла на крупный благотворительный фонд для системной помощи нашему учреждению. Название, кажется, было… «Надежда».
Мое сердце пропустило удар, замерло и забилось с новой, бешеной силой. «Надежда». Тот самый фонд, тот самый лабиринт, в котором сейчас копался Игорь Сергеевич. Совпадение? Не верю.
– Фонд «Надежда»? – переспросила я, сжимая под столом пальцы в кулак, чтобы они не дрожали, и стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, почти безразлично.
– Да, кажется, так и назывался, – кивнула директор. – Она как-то вышла на них, провела переговоры, и они начали нам помогать. И не разово, а на постоянной основе. Ремонты в спальнях и классах, новая мебель, теплая одежда и обувь для детей зимой, даже первые наши компьютеры появились благодаря этим средствам! До нее мы сидели на голодном пайке, перебивались с хлеба на квас, а при ней детский дом просто расцвел.
– А что с ней стало? – это был главный, выстраданный вопрос, который мучил меня все эти годы и гнал сюда сегодня. – Куда она исчезла?
Анна Григорьевна тяжело вздохнула, и в её глазах промелькнула тень беспомощности.
– Вот этого, Алина, я вам, к сожалению, не скажу. И, боюсь, никто не знает. Она ушла в 1997 году. Совершенно внезапно. В один день. Написала заявление по собственному желанию, за пару дней сдала всё дела и… уехала. Никаких объяснений. Ходили слухи, конечно, что у нее какие-то сложные личные обстоятельства, но что именно – никто не знал.
– И никто не поддерживал с ней связь? Не знает, куда она уехала? – не сдавалась я, чувствуя, как горький комок разочарования подкатывает к горлу.
– Нет, – покачала головой директор. – Она была очень закрытым, приватным человеком. Ни с кем из коллег особенно не сближалась, в сплетнях не участвовала, личной жизнью не делилась. Просто исчезла, как призрак. Я потом, когда стала директором, даже пыталась её разыскать через старые контакты, хотела поблагодарить за все, что она сделала, но… следы простыли. Как в воду канула.
Разочарование было острым и горьким, но я не собиралась сдаваться. Не сейчас, когда была так близко.
– А может, кто-то еще вспомнит? Кто-то из самых старых сотрудников? Кто работал здесь еще до 1996 года, бок о бок с ней? – в голосе моем прозвучала отчаянная надежда.
Анна Григорьевна задумалась, постукивая подушечкой пальца по столешнице.
– До 96-го… Из старых кадров, переживших те времена… Почти никого не осталось. Все на пенсии, многих уже, увы, с нами нет… – Она замолчала, и вдруг ее лицо озарилось. – Но есть одна. Васса Агаповна.
– Васса Агаповна?! – я почувствовала, как в груди, словно крошечный росток сквозь асфальт, пробилась и замерцала живая искорка надежды.
– Да, именно, – подтвердила директор. – Она была у нас нянечкой, отработала здесь, представляете, чуть ли не с пятидесятых годов. Она, кажется, и вас еще маленькую помнит, Алина. Она была для всех нас как живая история, ходячая летопись детского дома.
– Так она до сих пор жива?! – не скрыла я изумления. Васса Агаповна! Ее образ смутно всплыл в памяти: очень древняя, сгорбленная, но невероятно добрая женщина с морщинистым лицом и лучистыми глазами, которая всегда пахла свежим постиранным бельем и домашними пирожками с капустой.
– Да, ей уже, наверное, 87 или 88 лет, – улыбнулась Анна Григорьевна. – Она давно на заслуженном отдыхе, но живет там же, в Королёве, в своем маленьком домике, который ей когда-то выделили. Мы ей иногда звоним, не забываем, поздравляем с большими праздниками.
– Анна Григорьевна, – я наклонилась вперед, и мой голос стал тише, но в нем зазвучала твёрдая уверенность, – это очень и очень важно для меня. Вы не могли бы дать мне её адрес?
Она не стала задавать лишних, неуместных вопросов. Видимо, что-то в моем напряженном взгляде, в дрогнувшем голосе подсказало ей, что мое любопытство к Елене Романовской – не праздное. Директор молча открыла нижний ящик стола, достала потрепанную, засаленную записную книжку в клеенчатой обложке, порылась в пожелтевших страницах и аккуратно, четким почерком переписала адрес на чистый квадратный листок.
– Вот. Улица Ленина, дом 17, квартира 4. Город Королёв. Только вы ей, пожалуйста, позвоните сначала, предупредите старушку, – попросила она, протягивая мне листок. – Она уже совсем старенькая. Не напугайте её внезапным визитом, – и добавила номер телефона.
– Обязательно, конечно, – тут же пообещала я, хотя внутренне уже знала, что не позвоню. Мне нужно было застать ее врасплох, увидеть первую, самую искреннюю, неотрепетированную реакцию, выбить из памяти самые сокровенные, не приглаженные годами рассказы.
Я горячо поблагодарила Анну Григорьевну, пожала ее теплую, узловатую руку, пообещала приехать еще раз, уже с подарками для детей, и почти выпорхнула из кабинета.
Бумажка с адресом Вассы Агаповны была зажата в моей ладони, словно самый главный в жизни ключ, способный открыть наконец-то дверь в мое прошлое. Елена Романовская, фонд «Надежда», загадочный уход в 1997 году, Королёв. Все нити, все обрывки сведений сейчас сходились в одной точке в маленьком домике на улице Ленина.
Я выскочила из здания, помахав на прощание тёте Вале, которая что-то радостно кричала мне вслед. Влетела в машину, бросила заветный листок на пассажирское сиденье и с силой нажала кнопку запуска двигателя. Мотор отозвался уверенным рычанием.
Королёв. Это было совсем недалеко, на самой границе с Москвой. Я рванула с места, чувствуя, как адреналин бьет в виски и горячей волной растекается по венам. Я была так невыносимо близка к тому, чтобы узнать, кто же такая Елена Романовская на самом деле, и почему её судьба так причудливо и прочно переплелась с моей.
Я мчалась по загруженной трассе, обгоняя фуры и легковушки, и в голове стучала, как набат, одна и та же мысль: Васса Агаповна. Простая нянечка. Человек, который видел всё и всех. Человек, который качал меня на руках, вытирал мои детские слезы и знал все тайны детского дома № 115. Она должна знать и не может не помнить.
Моя личная история, моя зарытая правда, мое потерянное прошлое – всё это ждало меня сейчас в маленьком стареньком домике в тихом подмосковном Королёве. Я не могла позволить себе ждать ни секунды.