Часть 10. Глава 1
Вот и новая смена. Ужасно спать хочется. Ночь пришлось провести в гостиной на диване в доме у отца и мачехи, Юлии Петровны. Вчера после смены я не захотел отправиться домой, потому что там… Алина. Да, еще Элла, но… присутствие жены куда весомее. Там тишина, которая давит сильнее любого крика, и невысказанный вопрос, на который я не никак не могу придумать ответа.
Посреди дороги развернул машину и покатил в сторону особняка Огнецвета. Жене отправил голосовое сообщение, что задержусь на работе. Она прочитала его пару часов спустя. Ну, понятно почему. Она не спала, ждала, но не стала звонить, чтобы не начинать новый виток ссоры. Или, может быть… Но я не стал дальше думать в этом направлении, неприятно.
Ворочался половину ночи, – не спалось на новом месте, да и диван там слишком маленький, не раскладывается. Казалось, даже стены этого ставшего чужим, а прежде родного и уютного дома давили на меня. Пришлось лежать полусогнувшись, к утру затёк весь, и только небольшая разминка помогла задействовать непослушное тело. Потом – быстрый завтрак, пока хозяева не проснулись, – не хотелось им ничего объяснять, видеть их сочувственных или, наоборот, осуждающих взглядов, – и сразу в машину и на работу.
Переодеваюсь, провожу планёрку, затем обход и включаюсь в работу рядовым врачом. Это всегда помогает – с головой уйти в чужие проблемы, чтобы на время забыть о своих. Сегодня документы немного подождут. Иду к фойе и вскоре встречаю у дверей первого пациента за сегодня. Мужчина лет пятидесяти с небольшим сидит на каталке, будто на лавке у подъезда после долгого трудового дня: настолько у него измученный вид. Только тут вместо запаха табака и алкоголя, который чаще всего сопровождает простых работяг, от него тянет едким дымом, а на одежде следы копоти. Лицо серое, тяжёлое, наружу периодически вырывается тяжёлый кашель, брови опалены.
Фельдшер со «Скорой помощи», прежде чем передать мне больного, коротко сообщает анамнез:
– Пожар на кухне. Угарный газ. Руки обжёг, пока сковородку тушил, пожар устроил и ещё надышался дымом.
Я киваю и, привычно представившись, спрашиваю, чтобы получить больше информации.
– Что у вас случилось?
Мужчина поднимает голову и отвечает сдавленным голосом:
– Да ничего особенного, доктор. Ерунда на пустом месте… буквально. Захотел картошку пожарить. Как я люблю, кхе-кхе… чтоб много подсолнечного масла, пожирнее мне нравится… Оставил нагреваться, да и забыл грешным делом. Когда почуял… кхе-кхе… побежал, схватил ручку сковородки, а она раскалилась. Не подумал, дёрнул, ну и масло плеснуло на огонь, вспыхнуло. Я думал, сам потушу… – он снова закашлялся. – Пока крышку в шкафу искал, уже занавеска вспыхнула.
Мне становится ясно. Типичная цепочка нелепых ошибок, где каждая следующая усугубляет предыдущую.
– И что было дальше?
– А потом… я понял, что не вижу ничего, только дым. Упал, в прихожую выполз и отключился.
Я представил себе эту кухоньку – тесную, как тысячи других в панельных многоэтажках, где по утрам пахнет колбасой, а вечером – жареной картошкой или супом. Теперь там, вероятно, царит хаос, а запах гари будет преследовать жильцов ещё долго. Чёрные стены, обуглившаяся мебель, закопчённый потолок. Из дальнейшего рассказа фельдшера, решившего немного задержаться, выясняется, что было дальше: жена пострадавшего, унюхавшая запах дыма, кинулась на кухню. Увидела мужа, оттащила в жилую комнату, заперла дверь на кухню, проявив удивительное хладнокровие, не решив самостоятельно бороться с пламенем, и вызвала спасателей и «Скорую».
Когда медики примчались, незадачливый любитель жареной картошки «пожирнее» пришёл в себя и стоял у распахнутой двери на балкон, вцепившись в косяк обожжённой рукой, пытаясь вдохнуть хоть что-то, не пропитанное гарью. Как результат – переохлаждение, ожоги кистей, отравление угарным газом средней тяжести – набор, который меня уже не удивляет, но всегда заставляет отнестись серьёзно: бывает, у людей последствия оказываются намного хуже, чем кажется на первый взгляд. Особенно при отравлении угарным газом, который называют «тихим убийцей». Да уж, умеет жизнь бить нелепо, наотмашь.
Пока общаюсь с пациентом, Сауле выясняет: сатурация 88%. Мужчина жалуется на головокружение. Кашель по-прежнему держит его горло в кулаке. Подключаем кислород, обрабатываем ожоги, запускаем инфузию. Спокойные, старомодные, проверенные временем действия: просто, но работает. В такие моменты рутина – лучшее лекарство от паники и усталости.
– Мне жена сказала, что надо бы на ожоги сметану приложить. Ну, или кефиром, – говорит пациент.
– Никогда так не делайте, слышите? – спрашиваю его серьёзно. – Сметана, как и другие кисломолочные продукты, создаёт на коже плёнку, которая мешает охлаждению и удерживает тепло внутри, что способствует проникновению инфекции и углублению травмы. Это один из самых распространённых и опасных мифов.
Через полчаса дыхание у пострадавшего становится ровнее, кожа теплее, розовеет понемногу. Он смотрит на меня, будто ждёт приговора, и устало говорит:
– Доктор, я ведь просто хотел пожар потушить.
Я почти улыбаюсь. Люди всегда «просто хотели».
– Вы же собирались картошку пожарить «пожирнее», – напоминаю с лёгкой улыбкой.
– Ну да, это тоже…
– Знаете, есть один совет. Никогда не занимайтесь тем, что не сможете объяснить бригаде «Скорой помощи» в течение десяти секунд.
Пациент поднимает опалённые брови.
– Вот подумайте, и поймете. Выздоравливайте.
В коридоре встречаю жену пациента. Она спрашивает, как у него дела и, узнав, что всё обойдётся, говорит, приложив ладонь к груди, будто сердцу надо напомнить, что всё закончилось хорошо:
– Он у меня герой… но пусть лучше только еду разогревает в микроволновке.
– Не забудьте напомнить своему «герою», что туда нельзя класть металлические предметы. Всё, вы можете пока съездить домой, привезти вещи. Ваш супруг на пару дней останется у нас под наблюдением.
Возвращаюсь к нему. Он сидит с кислородной маской на лице, дышит глубже, на лице добрая улыбка.
– Доктор, от меня сильно гарью пахнет?
– Сильно. Но это ничего, – отвечаю. – Мы тут уже всякого нанюхались. И поверьте, «аромат» пригоревшего подсолнечного масла – не самое страшное, что может быть. Да и он выветрится. У нас тут хорошая вентиляция.
Привожу себя в порядок и возвращаюсь в кабинет. Занимаюсь бумагами, а память снова возвращает в тот самый день, когда я приехал к Алине, чтобы поговорить насчёт нашего общего прошлого и, возможно, будущего.
Помню, как я моргнул, будто по лбу стукнули, услышав её вопрос, что мне от нее нужно.
– Чего я хочу? – переспросил, потому что сначала даже не понял, к чему Алина ведёт.
Она смотрела не на меня, а куда-то мимо, будто собиралась с мыслями. И голос у неё стал другим – тише, строже, будто решилась задать вопрос, который долго носила в себе:
– От меня, – сказала она. – От неё. От нас.
В этот момент мне бы собраться, но я почувствовал только неприятное, тяжёлое сжатие внутри. Не драму – обычное, приземлённое чувство, когда понимаешь: человек рядом устал, загнан, и часть этой усталости – на твоей совести. В её тоне было слишком знакомое – не женская уверенность, а настороженность, как у человека, которого, вероятно, прижало обстоятельствами, и потому каждого, кто пытается влезть с ногами в его личное пространство, он воспринимает в штыки.
Я постарался говорить спокойнее, чтобы хоть как-то снять напряжение:
– Ничего, Алина. Я ничего от вас не хочу. Мне просто нужно знать правду. Вот и всё.
– Хорошо. Вот тебе правда. Элла – твоя дочь, – сказала она и потом выдохнула, но без облегчения – скорее как человек, который наконец сказал «ладно», хотя и не хотелось. Плечи у неё опустились, взгляд стал пустым, будто силы кончились внезапно, без предупреждения. – Я родила ее ровно через девять месяцев после той ночи, нашей с тобой единственной, – она горько усмехнулась, – и, как оказалось, неповторимой.
Между нами повисла тишина. Не значимая, не символичная – просто обычная пауза между людьми, которые начали разговор, для которого никто из них не был готов. Неприятная, слишком длинная тишина. Я сам не до конца понимал, что чувствую и как должен воспринять информацию. Оказывается, уже восемь лет почти являюсь отцом ребёнка. В подобных случаях говорят: к такому меня жизнь не готовила.
Постепенно приходя в себя, я захотел спросить обо всём сразу: почему Алина так долго молчала, почему пропала с радаров и не дала мне знать. Хотел, честно говоря, выругаться и спросить: «Что это вообще было?!» Но в ту секунду я ясно понимал, что требую от неё невозможного. Тогда, много лет назад, мы были почти незнакомыми людьми. Случайность, одна ночь – и вообще ничего, что связывало бы нас утром.
Предположим, найти меня она бы каким-то образом сумела. Не такой уж и громадный был медицинский факультет, а число студентов пятого курса ограничивалось полусотней человек. Но что бы она сделала? Пришла и заявила: «Я от тебя залетела. Сделай с этим что-нибудь». И что бы я тогда ответил? Покрутил пальцем у виска? Рассмеялся бы ей в лицо: мол, второй раз в жизни тебя вижу, и ты такое мне бросаешь?
Не знаю.
Да какая теперь разница, если в центре всей истории – маленькая девочка, которая вообще ни в чём не виновата. Маленькая очаровашка, которая держится за маму каждой клеткой, и сама Алина, у которой руки заняты настолько, что непонятно, где берёт силы: Николай во время того визита кратко мне рассказал, что она вкалывает в ресторане за троих, чтобы обеспечить себя и дочку.