– Я подам на неё в суд за клевету! Я не позволю так обращаться с пожилым человеком! Как можно писать такие грязные сплетни! Я ей покажу! Я ей покажу, как марать моё доброе имя! – верещала и кипятилась Зинаида Владимировна, то и дело потрясая перед неподвижным мужчиной стопкой бумаг.
Участковый смотрел на старуху исподлобья, нехорошо, как на осу, что залетела в дом и кружит над сладким арбузом.
– Это безобразие! Просто безобразие! Так неуважительно относиться к пожилым людям! Я пенсионерка! Я ветеран труда! Я почти инвалид! А обо мне распространяют такие гадости!
Широкое, массивное лицо участкового не шелохнулось.
– Я подам на неё в суд за клевету! Я не позволю так обращаться с пожилым человеком! Как можно писать такие грязные сплетни! Я ей покажу! Я ей покажу, как марать моё доброе имя! – верещала и кипятилась Зинаида Владимировна, то и дело потрясая перед неподвижным мужчиной стопкой бумаг.
– Смотрите, какое дело, – наконец смог вклиниться в брань участковый. Он говорил холодным, равнодушным голосом, но в глубине тёмно-синих глаз играло раздражение. – Предположим, делу дадут ход. Тогда будут проверять, насколько это всё, – он кивнул на распечатанный дневник Надежды, – соответствует действительности.
– Ничего не соответствует! Гнусность и ложь! – тут же гавкнула Зинаида, чувствуя полную правоту и уверенность.
– Вы женщина умная, пожилая, многое повидали на своём веку, – убаюкивающим, но не менее строгим тоном продолжал он, – вам, наверное, хочется покоя? Но покоя не будет. Начнут копать, ходить, узнавать, со внуком вашим познакомятся, проверят, где он учится или учился, на кого...
Пенсионерка вздрогнула и невзначай коснулась груди.
– Да-да, как же без внука, раз он тут фигурирует? Вам оно надо? – бесстрастно спросил мужчина.
– Внука не трожьте! – повелительно разрешила она, и её лицо стало таким серьёзным, будто она действительно на что-то могла повлиять.
– К тому же, есть у меня, например, некоторые сведения от соседей о фее. И я буду вынужден о них сообщить.
– О фее?..
– Да. Якобы Надежда Ивановна видела фею, разговаривала с ней и всячески взаимодействовала, но некоторым, – он сделал акцент на слове, – это очень не понравилось.
Зинаида притаилась и промолчала.
– Конечно, следствие начнёт выяснять: кому не понравилось поведение полоумной, но безобидной старушки? Какие были предприняты меры этим некоторым? Нужно будет искать свидетелей, доказательства, и не сомневайтесь, всё это найдётся. Вам это надо?
Старуха молчала.
– Мы ж всё понимаем, тут не дураки сидят, как вы думаете. К чему вам лишнее беспокойство?
– Да, ни к чему, – нехотя, скрепя сердце, согласилась Зинаида и потянулась за стопкой «клеветы».
– А вот это останется у меня, – широкоплечий участковый неожиданно проворно схватил бумаги и убрал их в ящик. – Вы же понимаете, если кто-то из неравнодушных жителей придёт и поднимет шум, у меня уже должен быть один экземпляр.
Сердце пенсионерки замерло на миг, а затем лениво, тяжело, с неподъёмным грузом продолжило биться.
Она вышла от участкового растерянная, растревоженная, навеки потерявшая покой. Как же Сашечка? Как же её любимый внучок? А вдруг его дёрнут? А вдруг арестуют? Помилуй, Господи! Зинаида с мольбой посмотрела в синее небо, совершенно забыв, что она коммунистка. Что же делать? Что предпринять? Ах ты, как неудачно попалась эта девка! Сидела бы за своим бугром и носа не казала! Нет, нарисовалась! Здрасьте-мордасти! Да и Надежда хороша! Ей руку помощи протянули, а она эдаким злом отплатила, неблагодарная! Сумасшедшая! Что с неё взять?
Старуха вернулась в подконтрольный двор, оглядела его как-то скованно и робко. Ей почудилось, что прохожие смотрят, прохожие знают, осуждают, судачат! Не приведи Господь ещё удумают вытворить чего!
Неподалёку показалась знакомая согнутая фигура, что мирно шествовала вдоль оранжевого заборчика.
– Мария Захаровна! Мария Захаровна! – выкрикнула Зинаида прежде, чем успела хорошенько всё обдумать. Её старое сердце заколотилось в страшном нетерпении, в ожидании поддержки и сочувствия.
Скрюченная соседка с перевязанной поясницей не обернулась и не остановилась, а продолжила с безмятежностью огромного лайнера неколебимый уверенный ход.
– Мария Захаровна! Что это ты не откликаешься? – догнала женщину Зинаида Владимировна и оцепенела: обычно водянистые, не занятые никакими мыслями глаза вдруг полоснули нескрываемым презрением. – Ты представляешь, – предпочла не заметить этого пенсионерка, – полиция совсем обнаглела! Ничего не хочет делать! Не пойми что пишут, воротят, марают честное имя, а им хоть бы хны!
Мария Захаровна отвернулась и поплелась дальше, но неугомонная старушонка не отставала.
– Ты, небось, не видала ещё, а я вот с самого утра маюсь! Какое безобразие удумала эта девка! Как мать д*ра д*рой, вот на честных людей клевету и наводит! А полиция бездействует, да! Просто безобразие!
Мария Захаровна насмешливо фыркнула и съязвила:
– Говорила я тебе, Зинка, говорила! Худо будет! Нечего совать нос, куды не нать! Теперь грех на тебе большой!
– И ты туда же! – взъерепенилась старуха, и на миг её снова захлестнула неуёмная энергия! Тревога и зудящий страх отступили, и вернулся прежний боевой настрой. – Это ты накаркала, старая к*рга! Из-за тебя всё! Вякала ходила, дела тебе ни до чего не было! Подзуживала!
– Ага! Нашла крайнего! Это тебе у нас до всех дело есть! – раздражённо крякнула Мария Захаровна. – Виноватая вон – в зеркале твоём сидит! Нечего на других грех свой перекладывать! В церковь иди, отмаливать! Не то ждёт тебя кипящий котёл!
– Тьфу ты, мал*хольная! – ещё сильнее разозлилась Зинаида.
– Мал*хольная или нет, но плохого никому не сделала! И ты ко мне, Зинка, не подходи больше! – ощерилась соседка и удивительно проворно отскочила в сторону.
– Ах ты... Ах ты... – вдруг задохнулась от негодования старуха и растеряла все острые слова. – Ну я тебе покажу!
– Я в милицию пойду, ясно?! – сипло заверещала перепуганная Мария Захаровна. – Всем расскажу, кто ты такая! Всем! Скажу, ты давно это планировала! И внук твой, увал*нь, тебе помогал!
– Да не ори ты! – прижала руки к груди Зинаида Владимировна и испуганно заозиралась. Упоминание о любимом Сашечке мгновенно окатило ледяной водой.
– Только тронь меня! Только тронь! – раздавался на весь двор сорванный, негодующий, испуганный голос, и соседка, чьи гордые перья только что ощипала старая перепёлка, вынужденно отступила.
А двор продолжал жить своей жизнью: сверкало сквозь начавшую желтеть листву солнце, так что щурились глаза и щипало в носу, неторопливо катили разноцветные коляски мамочки, малыши постарше возились в песочнице, а дошкольники весело визжали на синих горках. И тут зоркий, ядовитый, престарелый глаз наткнулся на старую живучую грушу и рассохшийся стол. За ним сидел дядя Коля с обёрнутой в газету бутылкой. И старуха полетела в праведном гневе, полная сил и уверенности! Но чем ближе она становилась к Николаю, тем быстрее ускользала решимость. Мужчина был абсолютно трезв, побрит, а местная газета с бутылкой оказалась приманкой с лимонадом. Точно ловушка на мух...
– Ну здравствуй, Зинаида Владимировна, – отчего-то медленно, проговаривая каждую буковку начал дядя Коля. – Как, довольна собой? – Его глаза, обычно растерянные, виноватые и покорные, сейчас смотрели зло, сухо и решительно.
– Довольна, – струхнула женщина, сама не зная, почему. Весь этот упорядоченный мир – обширный двор, давным-давно ставший подвластной территорией, – будто пропитался скверной.
– Чем она тебе мешала? Ну чем?
– Никто мне не мешал! Нечего верить всему, что на заборе написано!
– Да не на заборе. А в почтовом ящике и дочерью!
Мужчина стал медленно подниматься, не спуская тяжёлого взгляда с соседки. Зинаида Владимировна подскочила и припустила до подъезда позорной рысцой. У двери она остановилась, задыхаясь и обливаясь липким потом, и обрывисто заголосила:
– Я-те дам, алк*ш пр*клятый! Я милицию вызову, понял?! Пр*пойца в*нючий... – добавила она уже себе под нос. – Я на тебя управу найду! Я это так не оставлю!
А дядя Коля не спеша выкинул бутылку с лимонадом, поддёрнул сползшие, растянутые спортивки и направился к палисаднику. Тяжко ему было смотреть, тошно. Грудь стискивала тоска, глаза затуманивались от кипучих слёз, а сердце билось так отчаянно и сильно, как, наверное, не билось никогда. Странное ему открылось чувство, непонятное... Нет больше тёплого и доброго взгляда. Такого мягкого и ласкающего, всеобъемлющего! От него одного становилось ему легко и свободно, он один приводил его в чувства после тяжелых загулов... Нет заливистого, звонкого смеха, нет чудачества и доверчивого шёпота, обращённого к фее. Кто его знает, может, она и вправду была? Нигде он не видал таких цветов и никогда...
Николай тяжело вздохнул, посмотрел на засохшую сирень, на объеденные, драные листья тюльпана – на руины... Перед глазами стояла Надя. Маленькая, собранная в комочек, аккуратно лежавшая вокруг ствола. Она почти улыбалась... Как будто спит, а не умерла вовсе...
Дядя Коля шумно потянул носом воздух, отгоняя давящие слёзы. Жить бы ей и жить, веселиться с невидимой феей, радовать соседей добрым словом, работать в палисаднике, дышать, любить!..
Он размашисто смахнул рукавом слёзы.
Но нет больше палисадника, нет больше сирени, нет цветов. Нет человека. Потому что другой человек решил, что он исключительно прав.
Карта канала.
А также приглашаю в мой Телеграм-канал - закулисье автора☺️