Полотенце в руках Елены было старым, вафельным, с выцветшими петухами по краям. Она машинально протирала одну и ту же тарелку уже минуту, глядя в окно, где серый ноябрьский дождь смывал остатки уюта с городского пейзажа. На кухне пахло жареным луком и почему-то валерьянкой, хотя флакон она закрыла ещё час назад.
За спиной, в гостиной, бубнил телевизор. Геннадий смотрел новости. Этот звук — низкий, уверенный баритон ведущего, перекрываемый иногда кашлем мужа или звоном ложечки о стакан, — был фоном её жизни последние тридцать лет.
— Лен! — крикнул он, не оборачиваясь. — Чай остыл. Подлей кипятка.
Елена моргнула, возвращаясь в реальность. Поставила тарелку в сушилку. Взяла чайник. Всё как обычно. Привычные движения, отработанные до автоматизма. Чайник щёлкнул, закипая. Она вошла в комнату, взяла его кружку — с отбитой ручкой, которую он запрещал выбрасывать, потому что «она удобная», — и пошла на кухню.
Вернулась, поставила перед ним.
— Слушай, — Геннадий оторвался от экрана, почесывая живот под растянутой домашней футболкой. — Я тут подумал насчёт дачи.
Елена внутренне напряглась. Разговоры о даче в ноябре никогда не предвещали ничего хорошего. Обычно это означало, что он придумал очередную грандиозную стройку, руководить которой будет с дивана, а разгребать последствия придётся ей.
— И что ты подумал? — спросила она, присаживаясь на край кресла.
— Баню надо переделывать. Печь ни к чёрту, да и пол прогнил. Я с мужиками говорил, бригада есть толковая. За полмиллиона сделают конфетку.
Елена едва не поперхнулась воздухом.
— Гена, какие полмиллиона? У нас на счетах дай бог двести тысяч «подушки» лежит. И то, это на чёрный день, на здоровье. Нам зубы лечить надо, ты забыл?
— Зубы подождут, — отмахнулся он, словно от назойливой мухи. — А сруб гниёт. Я уже договорился, они в понедельник приедут смотреть. Снимем с накопительного, плюс я кредит возьму небольшой.
— Кредит? — тихо переспросила она. — На твою пенсию? Или ты думаешь, что я со своей учительской надбавки буду его гасить? Гена, нам не нужна новая баня. Мы в старой моемся три раза за лето.
Геннадий медленно повернул к ней голову. В его глазах, когда-то любимых, голубых, сейчас плескалось холодное раздражение. То самое, которое появлялось каждый раз, когда кто-то смел сомневаться в его авторитете.
— Ты опять начинаешь? — процедил он. — Вечно ты всем недовольна. То тебе забор не тот, то машина старая, теперь баня. Я хозяин в доме, я решаю, что нужно, а что нет.
— Хозяин должен считать деньги, а не разбрасываться ими, — парировала Елена, чувствуя, как внутри поднимается давно забытая волна обиды. — Мы машину в прошлый раз чинили в долг. Я полгода репетиторством отрабатывала, чтобы отдать соседу. Ты забыл?
— Не попрекай меня куском хлеба! — он стукнул ладонью по подлокотнику. — Я всю жизнь пахал!
— А я отдыхала? — голос Елены дрогнул. — Я за твоей матерью пять лет ходила, пока ты в командировках был. Я детей тянула, когда ты карьеру строил. Я работу бросила перспективную, чтобы с тобой по гарнизонам мотаться. Это не считается?
Геннадий усмехнулся. Недобро так, криво. Осмотрел её с ног до головы — старый халат, уставшее лицо, руки без маникюра.
— А твои деньги здесь где? — прозвучало ядовито. — Командовать – это да, а больше от тебя толку нет.
В комнате повисла тишина. Она была плотной, ватной, звенящей в ушах. Елена смотрела на мужа и видела не того бравого офицера, за которого выходила замуж, и даже не того усталого пенсионера, с которым делила быт. Она видела чужого, наглого человека, уверенного в своей безнаказанности.
— Что молчишь? — он победно отхлебнул чай. — Крыть нечем? Вот и сиди, не отсвечивай. Баню будем строить. Точка.
Елена встала. Очень медленно. Колени предательски дрожали, но спина сама собой выпрямилась.
— Хорошо, — сказала она совершенно бесцветным голосом. — Строй.
Она развернулась и вышла из комнаты. В спальне было темно. Елена не стала включать свет. Она села на кровать, глядя на смутные очертания шкафа. Слова «толку от тебя нет» пульсировали в висках, как зубная боль. Тридцать лет. Борщи, наглаженные рубашки, вымытые полы, уроки с детьми, экономия на колготках, чтобы купить ему хороший спиннинг на юбилей. Бессонные ночи у постели его лежачей матери. Всё это он сейчас смахнул одним махом, как крошки со стола.
Толку нет.
Денег нет.
Значит, всё это время она была просто бесплатным приложением к его жизни. Удобной функцией. Бытовой техникой с голосовым управлением.
Елена легла, накрылась одеялом с головой. Плакать не хотелось. Внутри, где обычно жило сочувствие и желание сгладить углы, выжгло всё дотла. Осталась только холодная, прозрачная ясность.
Утро следующего дня началось как обычно, но только для Геннадия. Он проснулся от будильника, пошлёпал в ванную, ожидая, что на кухне уже шкварчит яичница с салом, а свежая рубашка висит на спинке стула.
На кухне было пусто и тихо. Плита холодная. Стол чистый, но пустой.
— Лен! — крикнул он. — А завтрак?
Тишина.
Он заглянул в спальню. Постель заправлена. Елены нигде не было. На тумбочке лежала записка. Не длинное письмо с объяснениями и упрёками, как пишут в романах, а клочок бумаги из блокнота.
«Ушла искать толк. Буду поздно».
Геннадий хмыкнул. Подумаешь, характер показывает. Побегает и вернётся. Он полез в холодильник, нашел кусок колбасы, отрезал криво, сделал бутерброд. Рубашку пришлось искать в шкафу самому — она оказалась неглаженной. Чёрт с ней, под свитером не видно.
Елена в это время сидела в маленьком кафе в центре города. Перед ней стояла чашка дешёвого кофе и ноутбук, который она тайком от мужа купила год назад с тех самых «репетиторских» денег. Она тогда сказала, что ей отдали старый на работе.
Она открыла сайт с вакансиями. В 54 года искать работу сложно, но Елена знала то, о чём Геннадий давно забыл: она была блестящим бухгалтером до того, как их жизнь превратилась в бесконечные переезды. Да, навыки устарели, но последние три года она потихоньку брала подработки у знакомых, восстанавливая знания. Просто никогда не говорила мужу о суммах. Считала, что это «на булавки», на подарки внукам.
Теперь это был её капитал.
Звонок. На экране высветилось «Наташа (однокурсница)».
— Ленка, привет! Ты всё ещё ищешь подработку? — голос подруги был бодрым. — У нас тут главбух в декрет сваливает экстренно, а отчётный период на носу. Нам нужен человек на «удалёнку» плюс пару раз в неделю в офис. Зарплата серая, но хорошая. Потянешь?
Елена посмотрела на дождь за окном. Вспомнила лицо мужа.
— Потяну, Наташа. Ещё как потяну. Когда выходить?
Домой она вернулась в восемь вечера. Геннадий сидел перед телевизором, злой и голодный. В раковине горой лежала грязная посуда — он даже чашку за собой не сполоснул.
— Ты где шляешься? — набросился он сразу. — Я голодный, как собака. Ужин где?
Елена спокойно сняла пальто, повесила его в шкаф. Прошла в комнату, села в кресло напротив него.
— В холодильнике пельмени. Магазинные.
— Пельмени? — он вытаращил глаза. — Ты издеваешься? Я что, студент? Я нормальной еды хочу!
— Хоти, — пожала плечами Елена. — Еда стоит денег. А готовка стоит времени и сил. От меня же толку нет, ты сам сказал. Значит, и ужина нет.
— Ты что, обиделась? — он скривился. — Ну ляпнул и ляпнул. Чего трагедию устраивать? Давай, иди грей, я с мужиками договорился, завтра предоплату везти за баню. Сними деньги с утра.
Елена достала из сумки свою карту. Покрутила её в пальцах.
— Нет, Гена.
— Что «нет»?
— Денег не дам. Карточка на моё имя. Там лежат мои накопления. Те, которые я откладывала с подработок, и то, что удалось сэкономить на хозяйстве. Это, как выяснилось, не «наши» деньги, раз моего вклада ты не видишь.
Геннадий побагровел. Он вскочил с дивана, нависая над ней.
— Ты совсем сдурела? Это семейный бюджет! Ты обязана!
— Я обязана была только детям, пока они не выросли. Тебе я ничего не должна. Хочешь баню? Бери кредит на себя. Плати сам. И питайся сам.
— Ах так? — он задохнулся от возмущения. — Ну и катись! Посмотрим, как ты запоёшь через неделю, когда жрать нечего будет. Квартира, между прочим, на меня записана!
— А это мы ещё посмотрим, как суд решит при разделе, если до этого дойдет, — спокойно ответила Елена. — Совместно нажитое, Гена. Половина моя.
В тот вечер он орал ещё долго. Хлопал дверьми, гремел кастрюлями, демонстративно варил себе пельмени, разбрызгивая воду по всей плите. Елена молча ушла в спальню, вставила беруши и впервые за много лет уснула мгновенно, без тревожных мыслей о том, не забыла ли она погладить ему брюки.
Началась странная жизнь. Квартира разделилась на невидимые зоны. Елена жила в режиме «соседа». Она покупала продукты только для себя — йогурты, фрукты, куриную грудку, овощи. Готовила маленькими порциями. Стирала только свои вещи.
Геннадий сначала храбрился. Демонстративно заказывал пиццу, покупал дорогие нарезки. Оставлял коробки и обёртки на столе, ожидая, что у Елены сдадут нервы и она уберет. Но Елена проходила мимо мусора, как мимо пустого места.
Через неделю в квартире запахло несвежим бельём и застоявшимся мусором. В раковине завелась жизнь. Пол в прихожей покрылся песком и грязью.
— Ты что, не видишь, во что дом превратила? — не выдержал Геннадий, когда у него закончились чистые носки. Он стоял в одних трусах посреди коридора, держа в руках пару разного цвета.
Елена, одетая в строгий костюм (она собиралась в офис к Наташе), поправляла причёску у зеркала.
— Вижу, — кивнула она. — Грязно. Неприятно. Но я здесь только ночую. А днём я работаю. Там, где от меня есть толк. И где мне платят.
— Кем ты там работаешь? — фыркнул он. — Полы моешь?
— Ведущим бухгалтером в строительной фирме. Кстати, Гена, я посчитала твой проект с баней. Тебя обманывают. Смета завышена раза в полтора. Но это так, бесплатный совет.
Она ушла, цокая каблуками, оставив его с открытым ртом.
Дни складывались в недели. Ноябрь сменился декабрём. Геннадий осунулся. Пицца и пельмени быстро надоели, да и желудок начал бунтовать — гастрит, о котором он не вспоминал годами благодаря диетическим супчикам жены, вернулся с новой силой. Кредитку он опустошил быстро, а пенсия уходила сквозь пальцы на готовую еду и лекарства.
Он пытался давить на жалость.
— Лен, спина прихватила, — жаловался он вечером, кряхтя. — Намажь мазью.
— Мазь в аптечке, аптечка в шкафу, — отвечала она, не отрываясь от ноутбука.
Он пытался давить на совесть через детей. Позвонила дочь, Алиса.
— Мам, папа говорит, ты совсем с катушек слетела? Не кормишь его, дома срач. Что происходит?
— Алиса, папа взрослый дееспособный мужчина, — ответила Елена. — Если он хочет чистоты, он может взять тряпку. Если он хочет еды, он может её приготовить. Я ему не прислуга.
— Ну мам, он же мужчина… Он не умеет.
— Научится. Жизнь заставит.
Перелом наступил перед Новым годом. Геннадий заболел. Обычный грипп, но для мужчины, привыкшего, что при температуре 37.2 вокруг него водят хороводы с морсом, это было катастрофой. Он лежал пластом, потный, жалкий, в несвежей постели.
Елена вернулась с работы поздно. В доме было тихо и холодно. Она зашла в спальню. Геннадий спал, тяжело дыша. На тумбочке стояла пустая кружка с засохшим на дне чаем и блистер от таблеток.
Она постояла над ним минуту. Жалость шевельнулась где-то глубоко, но Елена тут же её придушила. Стоит дать слабину, стоит один раз принести бульон с ласковым словом — и всё вернётся. Опять «подай-принеси», опять «твоего здесь ничего нет».
Она вышла на кухню, сварила себе кофе. Потом всё-таки налила в термос клюквенный морс, который купила в кулинарии, и поставила его молча на тумбочку рядом с мужем. И ушла спать в гостиную на диван.
Утром Геннадий выполз на кухню. Бледный, небритый, в мятой пижаме. Елена завтракала — тост с авокадо и красной рыбой. Она теперь покупала себе то, что любила, а не то, что было по акции.
Он сел напротив. Долго смотрел на её тарелку. Потом на свои руки.
— Лен, — голос его был хриплым. — У меня деньги кончились. Совсем. До пенсии ещё неделя.
Елена аккуратно отрезала кусочек рыбы.
— Бывает.
— Займи тысячу. На продукты.
— Я не банк, Гена. И процентов не беру, так что мне это невыгодно.
Он молчал минуту.
— А баню я отменил. Позвонил, сказал — не будет стройки.
— Разумно.
— Лен… ну хватит уже. Я понял. Правда, понял. Ну перегнул я палку. Ну дурак старый.
Елена подняла на него глаза. В них не было торжества. Только усталость.
— Ты не просто перегнул, Гена. Ты сломал. Ты тридцать лет моей жизни обесценил одной фразой. Ты правда думаешь, что можно сказать «ну извини» и я снова побегу жарить тебе котлеты?
— А что мне делать-то? — он развёл руками, и в этом жесте было столько беспомощности, что Елена едва сдержала усмешку.
— Договариваться. Как деловые партнёры. Раз уж мы делим жилплощадь.
Она достала из сумки лист бумаги. Распечатанный договор.
— Что это? — Геннадий прищурился.
— Соглашение о разделении бытовых обязанностей. Читаем по пунктам. Пункт первый: уборка общих мест пользования (кухня, ванная, коридор) производится по очереди, по графику. Неделя — ты, неделя — я. Пункт второй: готовка раздельная, либо, если ты хочешь, чтобы я готовила на двоих, ты вносишь в бюджет сумму, покрывающую продукты и стоимость моих услуг повара. Тарифы рыночные.
— Ты что, с мужа деньги брать будешь? — опешил он.
— С мужа — нет. А с человека, который считает, что от меня нет толку, кроме как командовать — буду. Пункт третий: стирка. Стиральную машину запускает тот, чья очередь. Развешивает тоже.
Геннадий читал, шевеля губами. Лицо его вытягивалось.
— Да я же не смогу… Я не умею готовить, Лен! Ну свари ты борщ, я продукты куплю!
— Услуга «приготовление борща» — 500 рублей за кастрюлю. Плюс продукты. Оплата вперёд.
— Ты издеваешься… — прошептал он.
— Нет. Я монетизирую свой «бестолковый» труд. Твои деньги — это деньги. А моё время — это тоже деньги. И теперь я знаю им цену.
Геннадий сидел, сгорбившись. Он смотрел на этот листок, как на приговор. Вся его картина мира, где жена — это бесплатный и бесконечный ресурс, рухнула. Оказалось, что уют стоит дорого. Что чистые носки не растут в шкафу. Что вкусный ужин — это не магия, а работа.
— Хорошо, — буркнул он наконец. — Я согласен. Только давай… давай сегодня в долг? Борщ. Я с пенсии отдам.
Елена посмотрела на него долго, изучающе. Видела, как ему стыдно, как ломается его гордыня.
— В долг не работаю, — сказала она твердо. — Но могу предложить бартер. Ты моешь окна. Во всей квартире. И стираешь шторы. А я варю борщ.
Геннадий посмотрел на окно, заляпанное осенним дождем. Работы там было на полдня. Спина ныла. Но желудок ныл сильнее.
— Договорились, — выдохнул он.
Жизнь не стала прежней. Романтика не вернулась, да и любовь, наверное, тоже осталась где-то там, в прошлом, до той роковой фразы. Но появилось уважение. Странное, колючее, выросшее на руинах скандала, но настоящее.
Геннадий научился запускать стиралку. Он узнал, сколько на самом деле стоит говядина и почему дешёвый порошок — это плохо. Он перестал разбрасывать носки, потому что собирать их самому с больной спиной было тяжело.
Елена расцвела. Работа дала ей не только деньги, но и ощущение своей нужности. Она купила себе новые сапоги, записалась на массаж. Дома она больше не суетилась. Она приходила, ужинала (иногда тем, что приготовил Геннадий — у него неплохо получалась жареная картошка, хоть он и сжигал половину) и отдыхала.
Однажды весной, когда они сидели на кухне — каждый со своим планшетом, мирно попивая чай, — Геннадий вдруг сказал:
— А знаешь, Лен… ты была права насчет бани. Сосед построил за полмиллиона, так она у него поехала по весне. Фундамент не тот. Деньги на ветер.
Елена оторвалась от экрана.
— Я знаю, Гена. Я же считала.
Он помолчал, крутя в руках чашку — ту самую, с отбитой ручкой.
— Может… это… Давай новую купим? Кружку. А то эта губу режет.
— Купи, — кивнула она. — С пенсии.
— Куплю, — согласился он. — И тебе куплю. Красивую. Видел тут в магазине, с цветами. Тебе понравится.
Елена едва заметно улыбнулась.
— Спасибо. Мне пригодится.
За окном светило солнце, подсушивая лужи. На холодильнике висел график дежурств, заполненный почерком Геннадия. В графе «суббота» напротив его имени стояло: «Генеральная уборка кухни». И он знал, что если не сделает, то в воскресенье обеда не будет.
И это был самый честный порядок в их жизни за все тридцать лет. Потому что теперь каждый стоил ровно столько, сколько он делал. И ни копейкой меньше.