Дарья Десса. Роман "Африканский корпус"
Глава 22
Рафаэль повернулся на бок, пытаясь улечься удобнее на скрипучей раскладушке. Бонапарт уже спал, растянувшись с солдатской прямотой, как будто даже сон у него был дисциплинированным. Его тяжёлое, равномерное дыхание звучало так привычно, так по-доброму, словно этот крупный мужчина всю жизнь провёл в этих стенах, потому его здесь всё полностью устраивает.
Испанец вспомнил, как весь этот непростой день вела себя Надежда. Её уверенность держала всю их команду, словно несгибаемый хребет. Усталость в голосе не скрывала силы – наоборот, подчеркивала её. И то, как быстро она нашла общий язык с местными, как легко Джамила и Хадиджа построили благодаря эпидемиологу хрупкий мост доверия… Рафаэль снова почувствовал благодарность. Здесь опыт значил больше, чем медикаменты и даже больше, чем ящики с вакцинами. Без доверия – хоть ты вези сюда караван аптек – всё впустую.
Он потянулся к фляге и сделал несколько долгих, тягучих глотков. Прохлада воды ударила в горло – почти блаженство. Тело, перенапряжённое и уставшее, благодарно отозвалось лёгкой дрожью. И всё же мозг не спешил сдавать позиции сну. Сцены дня ходили по кругу, как молчаливые тени: лица учителей, их спокойная, сдержанная гордость; голубые, пронзительные глаза Мехди, в которых отражалась и пустыня, и небо; собранная решимость Нади, когда она говорила о завтрашнем дне.
Креспо услышал шаги и тихие голоса. Надежда говорила Хадидже:
– Давай накроем стол и поедим в большом зале. Я сейчас просто рухну, честное слово.
Коллега вошла в «мужскую» комнату, подошла к испанцу и попросила:
– Рафаэль, пойдём, обработаем комнаты репеллентом. Если сейчас этого не сделать, завтра с утра набьётся всякая живность, потом работать не даст нормально.
Доктор молча поднялся. Слова не требовались – только действие. Он взял баллончик с репеллентом, и они быстро обошли комнату за комнатой. Воздух мгновенно наполнился удушливой химической волной, от которой защипало глаза. Они с Надеждой почти выскочили наружу, хлопнули дверями, словно закрывали за собой не классы, а клетки с демонами.
– До завтрашнего утра всё передохнет, – сказала Надя, морщась и растирая переносицу. – Штука хорошая. Но ее хватит только до вечера. Завтра повторим.
Они направились в просторный класс, который днём должен был превратиться в центр вакцинации. Доски были исписаны мелом, буквы и слова, которые изучали школьники и оставили, не прибрав за собой, теперь служили графическим фоном для их скромного ужина.
Девушки уже сдвинули школьные парты и соорудили из них длинный, немного кривоватый, но вполне удобный стол. На нём стояли вскрытые банки тушёнки, извлечённой из жестяных банок, которая выглядела грубо, но питательно, консервированные овощи, пакетированный хлеб – не праздник желудка, конечно, но в дороге любая еда становится частью ритуала. Консервированные огурцы и помидоры, казалось, принесли с собой отголоски далёкого дома. Рядом – ящики с водой.
За окном, в непроглядной африканской ночи, царила тишина, нарушаемая лишь стрекотом насекомых и тарахтением генератора, рокот напоминал не звук машины, а ровный, упрямый пульс цивилизации. Генератор был их якорем, маленьким, жужжащим сердцем, отгоняющим тьму и все её потенциальные угрозы. Свет лампы заливал стены мягким, тёплым сиянием. Воздух в классе был тяжёлым, пропитанным запахом старой пыли, но свет делал его почти уютным. После нескольких часов утомительного пути, разгрузки и прочей суеты это казалось почти роскошью.
Через окно, – уровень пола в школе был лишь на полметра выше уровня земли, – заглянул второй охранник, Андре. Пока Бонапарт отдыхал, его коллега дежурил около школы, обходя ее по периметру. Теперь остановился, вытер пот со лба и усмехнулся, оглядев прибранный, освещённый класс:
– Ну вот, дамы и господа. Сегодня – праздник. Хоть раз поедим при свете, не при свечках. Завтра, – добавил он, его голос стал чуть тише, – будет суматоха. А сейчас... сейчас можно просто посидеть.
Рафаэль вдохнул, поймал этот мирный, почти домашний момент и почувствовал, как что-то внутри него медленно, нехотя отпускает. Его плечи, которые он непроизвольно держал напряжёнными последние двое суток, наконец опустились. Можно по-человечески подкрепиться. Завтра будет долгий день, а теперь им предстоит ужин.
– Рафаэль, позови Бонапарта, а я схожу за девушками, – сказала Хадиджа, испанец кивнул и вскоре вернулся с дюжим охранником.
– А как же Андре? – спросил Креспо. – Он разве к нам не присоединится?
– У него еще час до окончания смены, – напомнил Бонапарт. – Потом поест.
Испанец обратил внимание, как все расселись: мужчины, в количестве двух человек, с одной стороны, а все женщины – с противоположной. Он удивился этому и предложил девушкам перебраться к ним, но те смутились и отрицательно покачали головами.
– У нас так не принято, – сказала Хадиджа. – Женщинам вообще полагается сидеть за отдельным столом от мужчин. Но в этих условиях, поскольку иначе не получится… в общем, мы здесь.
Креспо не стал спорить и уговаривать. Надя посмотрела на него одобрительно.
Приступили к трапезе. Одна из девушек, Зизи – та самая, что каждый раз смущённо улыбалась, лишь только встречаясь взглядом с Рафаэлем, и мгновенно краснела, будто закат над саванной, – наклонилась к Хадидже и что-то тихо пропела на своём мягком, певучем наречии. Испанец услышал нечто непонятное – «ти атай».
– Что такое ти атай? – спросил он, наклонившись к сидевшей напротив Наде.
– Ти – чай по-английски, атай – о, это в Северной Африке штука особая. Хадиджа, расскажи, пожалуйста, Рафаэлю. У тебя лучше получится.
– Конечно, – она отложила галету, которую старательно намазывала куриным паштетом. Ее лицо стало романтичным. – Я помню первый глоток, как будто это было вчера. Сладкий горячий чай с легкой прохладой мяты ворвался во вкус моей жизни и остался навсегда. У нас в Мали чай не просто напиток. Он ритуал, дыхание дома, тишина между словами. Его называют атаем, а есть еще другое название: аш-шай аль-магриби или чай Магриба. Говорят, он дарит сладость беседе, но мне атай даёт гораздо больше – ощущение уюта, принадлежности к чему-то древнему и живому.
– Как красиво… – прошептал Рафаэль.
– Готовят его просто, но с особым уважением. В медный чайник кладут горсть зеленого чая, свежие листья мяты и сахар. Много сахара – пять кусочков на одну ложку заварки. Всё это томится в кипятке, медленно отдавая свои ароматы. А потом наступает самый важный момент – разлив. Чайник поднимают высоко над чашками, и струя, падая с высоты ударяется о дно, взбивая густую белоснежную пену. Чем пышнее пена, тем уважительнее чай к тем, кто его пьет. Этот напиток – спутник утра и вечера. Он согревает в сухур, готовит к посту, а на ифтар мягко встречает после долгого дня. Атай не требует повода, просто появляется на столе, и все собираются вокруг, даже если не собирались разговаривать.
Креспо зачарованно слушал.
– У каждой семьи свой чайник. У меня медный, с потемневшими от времени узорами и отполированной до блеска ручкой. В нём не просто чай, – память о том, как учили заваривать, как смотрели на пену, как молча кивали, когда всё получалось. Готовить атай – всё равно что вести диалог с домом. И если в чашке много пены, значит, дом доволен, – девушка замолчала, кивнула и вернулась к своему угощению.
Надя, улыбнувшись, подмигнула испанцу:
– Ну что, хочешь отведать настоящий атай?
– Конечно! Еще спрашиваешь! – воскликнул он.
Эпидемиолог мотнула головой.
– Вон в том ящике газовые горелки и чайник.
Рафаэль, чувствуя неожиданное тепло, подошёл к ящику. Нашёл горелку, чайник – старый, металлический, тугоплавкий, переживший не одно путешествие. Девушки наблюдали, как он аккуратно устанавливает прибор, будто волшебник, который собирается вызвать огонь из воздуха. Синее пламя горелки, такое маленькое и сосредоточенное, казалось, втягивало в себя всю темноту. Когда испанец повернул вентиль, и вспыхнуло синее ровное пламя, глаза девушек округлились, засветились.
«Первый раз газовую горелку видят», – подумал Рафаэль, глядя, как Зизи внимательно смотрит за каждым его движением. Тянуло сказать что-то доброе, но он лишь улыбнулся, по-мужски кратко и мягко, поймав себя на мысли, что этот простой акт – кипячение воды – стал своеобразным мостом между их миром и его. Ведь в России тоже без чая не обходится ни один приём пищи.
Креспо наполнил чайник доверху, поставил. Синий огонь лизнул металлическое брюхо, и спустя десять минут уже послышалось тихое, тревожное дрожание – предвестник кипения.
– К сожалению, атай сделать не получится, у нас для него ничего, кроме сахара, – смущённо улыбнулась она. – Зато я прихватила вот это, – и она достала из рюкзака небольшую коробочку с чёрным байховым чаем, название которого напомнило Рафаэлю родные места, – такие он часто видел на прилавках магазинов. Надпись казалась здесь, в глубине Мали, чем-то невозможным, случайно занесённым ветром цивилизации.
Когда чайник засвистел, выпуская пар из носика, Хадиджа подошла, взяла тряпицу, перенесла чайник на деревянную подставку, открыла крышку и засыпала внутрь заварку. Аромат бергамота, этот неожиданный, элегантный гость, на мгновение перенёс Рафаэля куда-то далеко от Мали. Приятный запах мягко, властно заполнил комнату, смешиваясь с запахами пыли, репеллента, тепла человеческих тел. Он был символом уюта, который они создали сами.
Потом разлили чай в алюминиевые кружки. Девушки, обернув их маленькими полотенцами, чтобы не обжечь пальцы, взяли их обеими ладонями, как нечто драгоценное. Добавили сахар, старательно размешивая. Пили медленно, с таким почтением, словно это был не обычный напиток, а обряд. Что-то заговорили на своём языке, цокая языками и закатывая глаза.
Хадиджа тихо заметила:
– Они говорят, что это самый ароматный чай, который им довелось попробовать.
– Даже лучше, чем атай? – спросил испанец.
Переводчица хихикнула, прикрыв рот ладонью.
– Ты что! Атай, он… вкус Родины. С ним ничто не сравнится.
Надя, уже клюющая носом от усталости, всё же подняла взгляд:
– Ну что, господа медработники, вкусим цивилизацию – и спать. Завтра день будет тяжёлый.
Когда ужин закончился, и последние остатки чая были допиты, все разошлись по комнатам. Лампа под потолком мерцала, генератор тарахтел на улице, но в этом теперь было даже что-то родное, привычное. Всё лучше, чем звенящая тревогой тишина пустыни.
Рафаэль уже был у выхода, когда вспомнил.
– Надя, – тихо спросил он, – мы тебе раскладушку в женской комнате поставили. Если хочешь…
Она махнула рукой, будто отгоняла назойливую муху:
– Да ладно. Не впервой. Мне и на коврике хорошо будет. Главное – выспаться. Удобства потом, когда домой вернёмся.
– Надя, прости, что спрашиваю. Но местные врачи будут?
Она обернулась, глаза усталые, но спокойные:
– Вот этого я не знаю. Завтра начнём – увидим. Скорей всего, будут. Очень надеюсь. Без них будет тяжело.
– Ну что ж… Спокойной ночи.
– Спокойной.
Ночь Мали сомкнулась вокруг них, тёплая, древняя, как сама африканская земля.