Дарья Десса. Роман "Африканский корпус"
Глава 21
Работа началась. Без пафоса, без вступительной речи, как начинается жара после рассвета: сразу и надолго. Рафаэль забрался в кузов «Рено» вместе с учителем – молодым парнем по имени Мехди. Металл машины раскалился так, что через тонкую ткань рубашки обжигал руки – солнце стояло в зените, жарило сверху, будто проверяло их на прочность. Они двигались быстро, почти танцуя между ящиками.
Рафаэль показал на один из них, с виду тяжёлый ящик.
– Celui-là, – сказал он и повторил зачем-то по-русски: – Вон тот.
Они подняли его вдвоём. На мгновение их руки соприкоснулись: ладонь молодого малийца была сухой, как кора баобаба, но сильной. Снизу ждали ещё двое, готовые подхватить груз.
– Numéro trois! (На три!) – крикнул Рафаэль. – Un deux trois! (Раз, два, три!)
Ребята кивнули, приняли ящик и понесли осторожно, будто держали что-то живое. Лёгкие коробки с медикаментами Креспо передавал женщинам – те ловко подставляли ладони, подхватывали и тут же исчезали в дверном проёме. Они были выносливы, крепки, с движениями людей, для которых тяжёлая работа – часть жизни, как дыхание.
Вакцины, упакованные в серые ящики с красными крестами, лежали в дальнем углу. Их испанец оставил напоследок. Этот груз был священным, и требовался второй охранник – Бонапарт, чтобы обеспечить максимальную безопасность. Один ящик с водой Рафаэль поставил сбоку, на пол кузова. Поднял крышку и приглашающе махнул ребятам:
– Prenez-le! (Берите!)
Те благодарно улыбались, принимали бутылки обеими руками – как будто держали не воду, а сладость или экзотическое кулинарное изделие. Пили шумно, с наслаждением, зажмурив глаза. Испанец вспомнил слова Нади в дороге: «Они считают воду в бутылках лакомством. Для них она сладкая, представляешь? Как сок для нас». Он тогда удивился, а теперь увидел и понял.
Постепенно в кузове остались только серые ящики с красными крестами, – символами обещанного спасения. Их выгрузили особенно бережно, чтобы не дай Бог не уронить и не расколотить самое ценное, что привезли с собой, ради чего вся эта поездка и совершалась.
Потом в мужской комнате Рафаэль расставлял раскладушки. Его спина уже ныла – непривычная физическая работа давала о себе знать. Но испанец работал упорно, понимая, что потом времени на обеспечение быта не останется, когда наступит ночь и захочется повалиться на койку и забыться глубоким сном.
Алитер и Апи помогали испанцу разносить ящики с пайками, водой и частью медикаментов по нужным комнатам. Молодые, жилистые, они работали быстро, легко, как будто и не замечали жары. Девушки же, наоборот, помощь отвергли категорически. В дверях перехватили раскладушки и мешки с бельём.
– Non, non, Monsieur Raphaël! Nous pouvons le faire! (Нет, нет, мсье Рафаэль! Мы справимся). – воскликнула Зизи, и они залились хохотом, поглядывая на него так весело, что испанец даже смутился немного: их энергия была как весенний ветер – быстрый, дерзкий, и совершенно неуместный в этом жарком краю, но всё же освежающий. «Какие же они огненные», – с почти нежной насмешкой подумал Рафаэль и неожиданно по сравнению с ними почувствовал себя старым доктором, хотя его возраст до дряхлости был ещё ох как далёк.
Когда работа почти закончилась, в голове невольно возникла мысль о Наде. Пойдёт ли она в женскую комнату вместе с остальными? Или найдёт укромное место? Эпидемиолог, насколько Рафаэль смог убедиться за недолгое время пребывания рядом с ней, всегда держала дистанцию. Но это было не проявление снобизма, нет, а какая-то тихая, внутренняя собранность командира, которому нужно своё пространство, чтобы думать, принимать решения и потом вести других. «Ладно, сама скажет, когда вернётся», – решил он, стряхивая лишние мысли, будто песок с ладоней. Работа ещё не закончена, а значит думать нужно только о деле.
Рафаэль подошёл к Мехди и тихо, почти шёпотом, спросил, как будто боялся спугнуть надежду:
– Le toilette? (Где здесь туалет?)
Мехди кивнул – его голубые глаза блеснули, как вспышка света в глубокой колодезной воде, и он молча жестом позвал его за собой. Они пошли по длинному коридору. Слева и справа – двери классов, тёмные прямоугольники, будто спящие. Коридор пах старой краской, пылью и чем-то известковым. В конце – две двери. Мехди толкнул левую. Надпись на местном наречии, а ниже аккуратной рукой – «Toilette Homme».
Рафаэль приоткрыл дверь… И остановился. Да быть того не может! Биотуалет. Настоящий, чистый, аккуратный. Да ещё и не внутри – дверь вела во двор. Прямо к стене школы прижимались две зелёные пластиковые кабины. После двух суток в пустыне, где нужду справляли за камнями, после базарной сутолоки, шума, вони, – увидеть это было почти мистическим откровением.
– Mon Dieu… (Боже мой), – прошептал Креспо, стараясь подражать настоящему, с прононсом и грассированием, французскому выговору. – C’est magnifique… (Удивительно).
Ну да, он был взрослым мужиком, который ради испытания себя на прочность отправился в Африку, оставив работу в одной из лучших клиник родной страны, и невесту – дочь олигарха, и теперь дошёл до такого состояния, что был готов обнять эту белую зелёную будку, – признак высокоразвитой человеческой цивилизации.
Вскоре Рафаэль услышал голоса Нади и Хадиджи, – они наконец вернулись. Испанец вышел во двор, и действительно – они подъехали. С ними были двое молодых военных. Крепкие парни в безупречно выглаженной форме, ботинки сияют так, будто их натирали до состояния зеркала. Двигались точно, спокойно – видно, обучены. Они бросили быстрый взгляд на Бонапарта, который стоял у стены, опершись на автомат, словно на тросточку. Лицо его было каменным, как у старого сержанта, который всё уже всякое повидал на своём веку.
Надя, не теряя времени, сразу начала:
– Договорились. С утра подъедут местные военные, нам выделили четыре человека. Вот их командир.
Хадиджа показала на одного из парней. Тот коротко кивнул:
– Командир М’Гона.
Высокий, уверенный, с прямой спиной, будто стержень у него внутри был сделан из стали.
– В общем, у нас сильная поддержка, – сказала Надя. В её голосе прозвучала усталость, но и удовлетворение. – Начинаем завтра в восемь. Сейчас – ужин и спать.
Хадиджа перевела приглашение, военные синхронно покачали головами. М’Гона ответил коротко, но уважительно.
– У вас мало времени. Отдыхайте, – перевела Хадиджа. – Мы должны вернуться на базу.
Они приложили руки к головным уборам, отдавая воинское приветствие, и ушли быстро, почти бесшумно, словно растворились в наступающем вечере. Следом попрощались и местные учителя.
– Будете завтра помогать? – спросила Хадиджа.
– Придём сюда с первыми лучами солнца, – сказала Джамила. Испанец обратил внимание, что голос у нее твёрдый, как у женщины, привыкшей много лет нести ответственность за эту школу на своих плечах. Остальные закивали, их лица светились гордостью.
– Так она здесь простой учитель или как? – поинтересовался Рафаэль, когда педагоги ушли.
– Скажем так, исполняет обязанности директора, – ответила Надя.
– Почему и.о.?
– Потому что местные власти считают, на такой должности должен находиться мужчина. – Она вздохнула. – Здесь равноправие полов не в ходу. Но беда в том, что отыскать мужчину с достаточным опытом и образованием невозможно. Никто не хочет школой руководить.
– Это почему? Разве не престижно?
– Престижно, а еще смертельно опасно.
– Да ладно. Почему? – удивился Креспо.
– Потому что некоторые ультрарадикальные исламские группировки считают, что детям образование давать нужно только начальное, да и то – в медресе. Если кто талантлив, сможет стать муллой. Остальным довольно умения читать, считать и писать. Да и то лишь мальчикам. Были случаи, когда руководителей образовательных учреждений убивали за светские взгляды. Вот никто в директоры и не рвётся, – заметила Хадиджа.
– А как же Джамила? Разве она ничего не боится?
– Очень боится, но знаешь, когда всё время страшно, начинаешь к этому привыкать, – ответила переводчица. – К тому же люди боятся за свои семьи, а у Джамилы все близкие погибли во время столкновений. Никого не осталось, для нее теперь дети – это ученики, а школа – дом родной.
Ночь наступила не постепенно, она рухнула на землю, как тяжёлое одеяло. Чёрная, густая, сухая. Тропическая ночь, в которой воздух будто вязнет между пальцев. Из темноты возникли насекомые – огромные серые бабочки, летающие, будто маленькие летучие мыши; мелкая дрожащая мошкара; жужжащие твари, чьи звуки создавали непрерывную вибрацию в воздухе. За окном это походило на снежную метель, только тёмную, жаркую – малийскую. Но внутрь они не залетали – репелленты сделали своё чудо, стены и рамы были обработаны добросовестно.
Рафаэль лег на раскладушку. Тонкая ткань прогнулась, едва слышно скрипнула, и звук эхом разошёлся по пустой комнате, как вздох дома, который давно не видел гостей. Испанец закрыл глаза. Воздух был сухой, горячий, пах пылью и чем-то терпким, африканским. Усталость давила на плечи, будто мешок с песком. Но мозг отказывался выключиться. Кадры дня проносились один за другим: лица местных учителей – спокойные, стойкие, голубые глаза Мехди – неестественно яркие на тёмной коже, уверенность Нади – жёсткая, собранная, будто из камня выточенная.
Завтра будет долгий день. Возможно – очень важный. Рафаэль глубоко вдохнул, позволил телу провалиться в тепло ночи… Но сон всё не приходил. Ночь здесь не наступала – она нападала. Обрушивалась сразу, как тяжелая бархатная завеса, за которой дышит иной, древний мир. Всего минуту назад за окном еще дрожал расплавленный, густой закат, – и вот уже чёрная, плотная тьма взяла верх, как если бы кто-то погасил небесный светильник одним резким взмахом ладони.
За тонкой стеной класса, где они устроили лагерь, начиналась своя собственная симфония. Не тихий деревенский стрёкот, к которому можно привыкнуть, а живой хор – властный, пульсирующий, будто саму землю пробрал жар ночного нетерпения. Цикады тянули свой низкий, вибрирующий вой, упругий, почти металлический. Поверх него – редкие резкие выкрики ночных птиц, напоминающие чьи-то предупреждения с верхних ветвей, и ещё какие-то бегающие, шуршащие звуки, от которых у непривыкшего человека поднимались мурашки. Рафаэль снова поймал себя на том, что вслушивается, пытаясь угадать: зверёк ли это, птица ли, а может, и хищник?
Запахи тоже жили здесь своей жизнью. В воздухе висел терпкий дух репеллентов – едкий, химический, но сейчас казавшийся почти благословением. Он смешивался с ароматом раскалённой земли, которая за день напиталась солнцем до самого сердца, и с тонкой нотой дыма – где-то далеко что-то готовили на очаге. Лёгкий ветерок врывался в класс и приносил с собой эту сухую, горячую смесь, как подарок пустыни, который нельзя принять без опаски.