Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 116
Игорь Сергеевич сдержал слово. Как только он получил аванс, которого бы хватило оплатить первоначальный взнос по ипотеке за однушку в Люберцах, тем же вечером прислал мне в мессенджере первый отчёт. Если бы это происходило полвека назад, я бы получила от курьера пергаментный конверт, а в нём – документ, напечатанный на пишущей машинке на тонкой белой, слегка шершавой бумаге, и по сути своей совершенно безэмоциональный. Сухой, как архивная бумага, на которую нанесены цифры и буквы.
И всё-таки отчёт меня заинтриговал. Прежде чем его прочитать, я представила себя исследователем, допущенным в старый архив, где в гробовой тишине можно услышать шорох старых страниц, скрывающих государственные тайны, и каждый абзац, если обнародовать его, может обернуться социальным взрывом.
В отчёте сыщика, в частности, говорилось: «Владимир Кириллович Леднев в период 1994–1996 гг. активно занимался приватизацией крупных промышленных объектов, находящихся прежде в государственной собственности, посредством участия в залоговых аукционах».
Я отложила чтение. Насколько помню, залоговые аукционы были не просто сделками, а настоящей, циничной игрой, где правила писались для избранных, а на кону стояла вся страна. Это был 1995 год – время, когда государство, как раненый зверь, отчаянно нуждалось в деньгах, чтобы закрыть дыры в бюджете, выплатить зарплаты, просто продержаться. И вот, на сцену вышли крупные коммерческие банки, те самые, что были тесно связаны с властью. Они предложили «спасение»: дать правительству кредиты.
Но это был кредит с дьявольским условием. В залог, как гарантию возврата, банки брали пакеты акций самых лакомых кусков отечественной промышленности: нефтяных гигантов, металлургических комбинатов, и предприятий из других отраслей, – то есть всё, что приносило валюту. Формально это был залог, но все понимали, что правительство не вернёт эти деньги. Это была заранее спланированная, элегантная схема, чтобы обойти закон и передать национальное достояние в частные руки за бесценок.
Аукционы были лишь ширмой, пылью в глаза. Победители были известны заранее, а деньги, которые банки «давали» государству, часто были его же собственными, размещёнными на счетах этих банков. Это был не рынок, а закрытый клуб, где за один вечер решались судьбы заводов, строившихся десятилетиями. Так, горстка людей, ставших потом олигархами, получила контроль над огромными богатствами, а в бюджет поступили крохи, неадекватные реальной стоимости активов.
Это была быстрая, хищническая приватизация, которая навсегда изменила экономическую карту России и породила глубокое чувство несправедливости. Судьбы заводов решались за один вечер, а капиталы рождались из воздуха. В ту пору основным партнёром Леднёва был некий Андрей Владимирович Звенигородский, который исчез в 1997 году при невыясненных обстоятельствах.
«Также в этот период Леднев был тесно связан с благотворительным фондом «Надежда», который занимался помощью социальным учреждениям. В частности, он был одним из главных меценатов детского дома № 115, в котором вы воспитывались», – прочитала и замерла. Воздух в кабинете, до этого казавшийся нейтральным, вдруг стал густым и холодным. Дыхание почти застыло, как лёд под тонкими лезвиями коньков, готовое расколоться от малейшего толчка.
Детский дом № 155 «Улыбка». Тот самый, в котором я прожила с момента, как меня привезли туда из Дома малютки в двухлетнем возрасте и до наступления 18-летия, когда Алину Романовскую сочли достаточно взрослой и самостоятельной, чтобы вручить документы, – свидетельство о рождении, аттестат и паспорт, а после помахать ручкой, фактически выпихнув, как и остальных сверстников, во взрослую жизнь. Дальше, мол, сами.
Детский дом № 115 «Улыбка». Этот факт был не просто строчкой в отчёте, а невидимой нитью, тянувшейся из глубин моего прошлого.
– Снежик! – позвала я, и голос вышел тише, чем планировала, едва слышным шёпотом, который, казалось, поглотил плотный ковёр.
Помощница вошла, лёгкая и внимательная. Я молча протянула ей распечатку.
– Прочитай, пожалуйста. Ты удивишься.
Она выполнила просьбу, потом удивлённо подняла на меня глаза.
– Леднёв был меценатом вашего детского дома? – спросила она.
– Да, здесь так написано, документам врать незачем, – ответила я, чувствуя, как слова словно царапают горло, оставляя после себя ощущение сухости и горечи. – Почему он мне об этом ничего не сказал?
– Может… это просто совпадение? – осторожно предположила она, её голос звучал слишком мягко для такой серьёзной информации, хотя сама в это, кажется, не верила.
– Нет, – я покачала головой. – Леднев не делает ничего случайно. Каждый его шаг – это шахматная партия, просчитанная на десятки ходов вперёд. Он знал, где я. Отслеживал мою судьбу. Видимо, с самого начала. От этого понимания по коже прошёл холодок, как будто кто-то раскрыл рядом окно в январскую ночь, и ледяной ветер ворвался в тёплое помещение. Значит, всё, что мне рассказал Леднёв, была не просто ложь, а многолетнее, методичное, скрупулёзное наблюдение, сплетённое из денег, связей и абсолютного контроля.
– Получается, Владимир Кириллович просто дождался удобного момента, чтобы познакомиться со мной, – прошептала я ошеломлённо. – И моя настоящая мать… связана либо с его прошлым, либо с его партнёрами, либо с этим фондом. Вся моя жизнь, которую я считала случайной, оказалась тщательно спланированной декорацией.
Я взяла ручку и обвела имя: Андрей Звенигородский. Чёрная паста оставила на серой бумаге жирный, решительный след. Имя словно выпрыгнуло из бумаги, как ключевой персонаж старого дела, который слишком долго молчал и теперь требовал внимания.
Снежана стояла и ждала моих указаний. Я отпустила её, поскольку и так уже наговорила лишнего. Пора слишком рано делать выводы, но мне слишком сильно хотелось поделиться с кем-нибудь своим невероятным открытием. Дальше пусть действует сыщик. В ответ на его доклад я написала, что мне необходима максимальная информация об Андрее Владимировиче Звенигородском и о благотворительном фонде «Надежда».
Притом я желаю видеть не газетные публикации из девяностых. Мне нужны документы из архивов. Протоколы, журналы поступлений, списки спонсоров, бухгалтерские книги. Если фонд был оформлен как НКО, значит, они направляли отчёты в контролирующие организации. Даже если фонд давно закрыли, сами бумаги не исчезли. Они где-то лежат: в подвале, в коробах, в тех самых папках, покрытых толстым слоем забвения.
«Ну что, господин Леднев. Пора вынимать скелеты из вашего шкафа. Посмотрим, сколько из них упадут на пол, когда мы откроем дверь», – подумала я.
Поздно вечером, я к тому времени уже находилась дома, пришло сообщение от Снежаны по поводу клиники «Геном-Эксперт»: «Есть контакт. Лаборант. Готов помочь за большую сумму. Нужен твой образец ДНК для сравнения. Я сказала, что это для частного расследования по наследству».
Я почувствовала себя дичью, которой наконец-то удалось обмануть хитрого зверя. Это было не просто торжество, а холодная, расчётливая уверенность, что игра теперь идёт по моим правилам. Моя свобода, которую обрела, когда поняла ложь Леднёва, теперь требовала действия. Я больше не была маленькой девочкой, ищущей маму. Я – Алина Романовская, топ-менеджер, чья репутация хорошо известна в нашей отрасли, которая собирается разоблачить самого влиятельного человека в своей жизни.
На следующий день Игорь Сергеевич прислал информацию. Я стала читать про Андрея Владимировича Звенигородского. Биография его оказалась довольно стандартной для той эпохи. Родился и вырос в Москве, после окончания средней школы с отличием поступил в МГИМО, и родители (оба профессоры МФТИ, мама преподавала физику, отец - математику) мечтали увидеть сына в форме дипломатического работника, поскольку он с детства проявлял большую склонность к изучению языков, и побеждал на олимпиадах по английскому и французскому языкам.
Но когда Андрей окончил вуз, наступил 1992 год, огромная страна СССР развалилась, и во всех сферах, не исключая внешнеполитическое ведомство, начался форменный бардак. Менялись люди, концепции, взгляды, вчерашние друзья становились врагами и наоборот. Платили мало и плохо, и Звенигородский, чтобы прокормить не только себя, но и внезапно ставших полунищими родителей, устроился переводчиком в модные тогда совместные предприятия. Суть их была проста: заключали договоры с российскими предприятиями и под видом лома вывозили из страны ресурсы.
Андрей быстро разобрался, как «дела делаются», и стал сначала помощником своего первого босса, затем – первым замом, а после и сам возглавил фирму, отправив шефа, старого партаппаратчика, на пенсию. Затем бизнес Звенигородского пошёл в гору. Он стал стремительно богатеть, участвовал в разных схемах, в 1996-м активно участвовал деньгами в проекте «Голосуй или проиграешь», после чего ему открылись двери больших кабинетов.
К этому времени его партнёром стал Леднёв, – выпускник Московского авиационного института, ни дня не проработавший в отрасли: она к моменту получения диплома испустила дух. Вместе они трудились три года, и Владимир за это время, как и сам Звенигородский, быстро прошёл путь от менеджера до заместителя, а после того, как самостоятельно провернул пару удачных сделок, выбился в партнёры.
В 1997-м, когда выборы главы страны прошли, и ситуация более-менее нормализовалась, между Звенигородским и Леднёвым словно чёрная кошка пробежала. Они решили разделить совместный бизнес. Притом Андрей задумал забрать себе благотворительный фонд «Надежда», созданный совместными усилиями, но больше в нём, как ни странно, старался Владимир. В общем, открыть такой фонд было его идеей, и Звенигородский сначала не понимал, зачем это, но партнёр объяснил: «Посмотри, что вокруг делается. В стране, как после Гражданской, миллионы беспризорников. Это ведь жуть какая-то! С этим надо что-то делать, а у государства закрома разворованы».
Андрей махнул рукой: «Хочешь – делай». Леднёв принялся создавать фонд, затем его поддерживать, собирать деньги и так далее. Первым крупным проектом стала помощь детскому дому № 115 «Улыбка». Я вспомнила тот момент. Однажды приезжали какие-то важные дяди на крутых тачках – пацаны с восхищением говорили о «шестисотых мерсах» и в окружении охраны.
Потом прибыла большая бригада строителей, заворочались бетономешалки, застучали молотки, зашипели пилы. Вскоре преобразился пищеблок, который собирались уже было закрывать из-за ветхости. Когда мы туда вошли после ремонта, – этому предшествовала церемония торжественного открытия с разрезанием красной ленточки и болтовней снова приехавших тех самых важных дяденек, много говоривших на телекамеры и диктофоны, – ахнули. Всё сверкало чистотой, красиво было, как в музее.
Да, я всё это помню. Если бы кто сказал мне тогда, что самый важный дядя из тех, что к нам пожаловали, спустя много лет назовётся моим отцом, – не поверила бы, в лицо рассмеялась, а потом врезала бы в нос.