Знаете, в нашей профессии часто приходится разгребать завалы из сухих отчетов, наградных листов и послевоенных мемуаров, где каждый второй — стратег, а каждый первый заранее знал, как будем брать Берлин. Но иногда среди этой пыльной макулатуры натыкаешься на эпизоды, от которых мороз по коже. Не от масштаба сражений, не от количества танковых клиньев, а от того, насколько тонкой была грань. Грань, отделяющая катастрофу от возможности хоть как-то огрызнуться. История, о которой я хочу рассказать, произошла за несколько часов до того, как мир перевернулся. И если бы один конкретный человек в ту ночь решил просто выспаться, как все нормальные люди, юго-западное направление рухнуло бы еще быстрее, чем это случилось в реальности.
Речь пойдет о Николае Попеле. Фигура в военной историографии известная, местами мифологизированная, местами оболганная. Но давайте отбросим шелуху и посмотрим на факты. Июнь сорок первого. Граница. 8-й механизированный корпус. Это была силища, по крайней мере, на бумаге. И вот в этом корпусе Попель служил бригадным комиссаром. Не тем политработником из дурных анекдотов, который только газеты вслух читает, а настоящим «хозяином» по духу, человеком тяжелым, жестким, но с фантастическим, звериным чутьем.
Итак, представьте себе декорации. Суббота, 21 июня 1941 года. Район Перемышля. Лето, жара спала, вечер обещает прохладу. Это была последняя мирная суббота, но никто из тысяч людей, находившихся там, этого еще не знал. В воздухе висит то самое расслабленное, тягучее настроение, которое бывает только перед выходным днем в гарнизоне.
В штаб 34-й танковой дивизии прибывает наш герой, Николай Попель. Прибывает, замечу, с инспекцией. Казалось бы, рутина. Что он там видит? А видит он идиллию. Дивизия готовится отдыхать. Машины командиров уже стоят с работающими двигателями — не для того, чтобы рвать в бой, а чтобы везти офицеров к семьям, в город, в театры, в парки. Назначены дежурные, наглажены кители, в казармах бойцы предвкушают воскресное увольнение. Благодушие разлито в воздухе, его можно ложкой черпать. Война? Какая война? Ну, пишут в газетах, ну, бродят слухи, но ведь завтра воскресенье. Законный выходной.
Я много раз пытался поставить себя на место Попеля в тот момент. Ты приезжаешь в часть, видишь уставших людей, которые хотят просто пожить человеческой жизнью. У тебя нет прямого приказа из Москвы «Ждать нападения завтра в 4 утра». У тебя есть только тревога, висящая на кончиках пальцев, и понимание, что обстановка на границе накалена до предела. Любой нормальный чиновник в погонах прочел бы лекцию о международном положении и поехал бы ужинать.
Попель сделал иначе. Он собирает командный состав. Я прямо вижу эти лица офицеров. Они поглядывают на часы, переминаются с ноги на ногу. «Ну давай уже, комиссар, заканчивай, жены ждут». Они кивают, соглашаются, что «порох надо держать сухим», но все их мысли уже там, в завтрашнем дне, в пикниках и киносеансах.
И тут комиссар ломает сценарий. Оценив это расслабленное, почти курортное настроение, он понимает: если завтра начнется, их всех перебьют прямо в кроватях. Он требует немедленной, настоящей боевой тревоги. Не учебной, когда выбежали и построились, а полной. С выводом техники, с загрузкой боекомплекта, с топливом под завязку. И главное — этой же ночью.
Вы можете представить уровень возмущения? Генерал-лейтенант Рябышев, командир 8-го мехкорпуса, в своих воспоминаниях описывает это довольно сдержанно, но за строками сквозит настоящая буря. По приказу Попеля командир дивизии дает команду на вывод полков. Час ночи. Темнота. Сигналы тревоги разрывают тишину спящего военного городка.
Это не было героическим порывом в духе кино. Это был хаос, злость и матерщина. Представьте солдат, которых выдернули из сна. «Да вы с ума сошли? Выходной же!», «Нельзя было до понедельника подождать?», «Опять эти комиссарские штучки!». Никто не верил в войну. Никто не хотел таскать ящики со снарядами посреди ночи. Это была ненависть к начальству в чистом виде. Люди хотели спать, а их заставили вскрывать склады НЗ, грузить тяжеленные снаряды, заправлять баки.
Началась суматоха. Но это была та самая спасительная суматоха, которая отличает живую армию от мертвой. Два с половиной часа ушло на то, чтобы огромная махина 34-й танковой дивизии зашевелилась, выстроилась в походные колонны и начала выползать из мест постоянной дислокации. Техника ревела моторами, лязгала гусеницами и уходила в предрассветную мглу, в районы сосредоточения. В казармах остались только пустые койки, эхо да, может быть, забытая кем-то махорка на тумбочке.
Дивизия ушла. Опустевший военный городок погрузился в тишину. Оставалось совсем немного времени.
Знаете, что самое страшное в этой истории? Тайминг. Прошло всего двадцать минут. Двадцать минут, черт возьми. Если бы Попель поддался уговорам, если бы он разрешил отложить тревогу «на часок», если бы он просто пожалел людей...
Через двадцать минут в небе появились «Юнкерсы». Немецкая авиация работала с немецкой же пунктуальностью. Они зашли на цели и начали методично, с чувством выполненного долга, смешивать военный городок с землей. Бомбы сыпались на казармы, на ангары, на парки техники.
Пилоты люфтваффе, должно быть, были довольны. Сверху все выглядело идеально: казармы стоят, ангары на месте. Они не знали, что бомбят пустоту. Сотни бомб разнесли в щепки пустые кровати. Все, что осталось в городке, было уничтожено. Те немногие, кто замешкался, кто остался в наряде или не успел выйти — погибли под завалами. Но главные силы, тысячи людей и сотни машин, были уже в лесах, рассредоточены и готовы к бою.
Это решение, принятое одним неудобным человеком вопреки общему мнению, имело колоссальные последствия. Сохранив 34-ю танковую дивизию, командование получило инструмент для борьбы. Именно эти танки, которые должны были сгореть в боксах под Перемышлем, потом нанесли контрудар, ставший легендарным. Разгром тылов 11-й танковой дивизии вермахта, пленение офицеров штаба 14-й танковой дивизии — все это стало возможным только потому, что в ночь на 22 июня танкистов выгнали на мороз, фигурально выражаясь.
Мы часто ищем причины поражений сорок первого года в плохой технике или отсутствии связи. Но забываем, что война — это прежде всего люди и время. Попель выиграл для своих людей самое ценное — время. Он подарил им жизнь, а фронту — боеспособное соединение.
История не терпит сослагательного наклонения, я знаю. Но иногда полезно задуматься: а сколько таких дивизий мы потеряли просто потому, что кто-то постеснялся испортить выходной? Кто-то решил, что понедельник — отличный день для войны, а воскресенье создано для сна.
Немцы на понедельник войну не отложили. Они пришли тогда, когда их ждали меньше всего. И только благодаря таким вот «самодурам», как бригадный комиссар Попель, у нас оставалось кому их встречать огнем и броней, а не сгоревшими остовами в разрушенных боксах. Жесткий урок. И, боюсь, он актуален не только для сорок первого года.
---