Вы наверняка видели эти кадры. Киношники их обожают. Оборванные, злые мужики в ватниках бредут по колено в грязи, а за спиной у них — сытые морды НКВДшников с пулеметами. Штамп на штампе, но образ советского штрафбата въелся в подкорку намертво. Спроси любого на улице, и он тебе расскажет: вот, дескать, наши гнали людей на убой, а у немцев — там порядок, там дисциплина, там «цивилизованный подход». И знаете, что меня в этом больше всего раздражает? Не само незнание, нет. А вот это благоговейное придыхание перед «немецким порядком».
Я полжизни провел в архивах, листая пожелтевшие приказы с готическим шрифтом, и могу сказать одно: если советский штрафбат был адом, то немецкая штрафная система была преисподней, из которой выхода не предусматривалось вовсе. Мы часто слышим про наш Приказ № 227 «Ни шагу назад!», про 1942 год. Но почему-то забываем, или просто не знаем, что вермахт начал перемалывать своих же людей гораздо раньше. Первые «исправительные» части у них появились еще в 1936-м. За шесть лет до того, как Сталин подписал свою знаменитую директиву. Машина смерти была отлажена, смазана и готова к употреблению задолго до первых выстрелов на Восточном фронте.
Давайте сразу расставим точки над «i» в вопросе гуманизма, чтобы больше к этому не возвращаться. Разница между советским и немецким подходом была не в калориях и не в качестве сукна на шинелях. Разница была философская, если позволите так выразиться применительно к мясорубке. В Красной Армии штрафбат был инструментом — пусть жестоким, кровавым, но инструментом возвращения в строй. Ты провинился, ты идешь в пекло, но у тебя есть контракт с государством: искупи кровью. Получил ранение? Считай, смыл вину. Госпиталь, восстановление в звании, возвращение в нормальную часть. Да, выживали не все, потери чудовищные, до пятидесяти процентов в месяц. Но надежда была. Она грела, она заставляла ползти вперед.
У немцев философия была другой. Для Третьего рейха штрафник — это уже не солдат. Это биомусор, отработанный материал, который должен принести пользу Рейху своей смертью. И желательно — мучительной.
Посмотрите на тех, кто наполнял эти батальоны. Если у нас это были в основном дезертиры, паникеры, уголовники с нетяжкими статьями или офицеры, накосячившие с приказами, то немецкий «ассортимент» поражает воображение. Там, конечно, хватало и трусов, и мародеров, и пьяниц. Но огромный пласт составляли те, кого нацистская верхушка просто хотела стереть в порошок. «Политические». Коммунисты, социал-демократы, люди, неосторожно пошутившие про фюрера в пивной. Интеллигенты, журналисты, писатели. Вдумайтесь: врач, осужденный за «членовредительство» (читай — спасал не того, кого надо, или слишком жалел раненых), крестьянин, опоздавший из отпуска, полковник, спасший людей вопреки идиотскому приказу стоять насмерть.
Особенно показательны так называемые 999-е батальоны. Туда сгребали «недостойных носить оружие» — политзаключенных прямо из концлагерей. Через эти формирования прогнали около тридцати тысяч человек. Им не обещали ни званий, ни наград. Для них война была просто формой отложенной казни.
Теперь о быте, о том самом «немецком порядке». Когда мне начинают рассказывать про то, что немецкие штрафники жили лучше наших, я достаю цифры пайков. И тут романтика заканчивается. Советский штрафник получал боевой рацион. Да, не ресторан, но это были 800–900 граммов хлеба, мясо, рыба — около трех тысяч калорий. Потому что командованию нужен был боец, способный держать винтовку и бежать в атаку.
Немецкий подход — это рацион медленного умирания. Полевые штрафные лагеря выдавали 650 граммов эрзац-хлеба в одни руки. Мяса — практически ноль. Полторы тысячи калорий в день. Знаете, что это такое для взрослого мужика, который по четырнадцать часов в сутки таскает трупы, роет мерзлую землю или разминирует поля собственными руками? Это дистрофия через пару недель. Расчет был циничный и простой: голод должен сломать волю. Голодный человек не бунтует, он думает только о куске хлеба. Шведский посланник в 1943 году писал в докладе, что эти люди просто умирали от истощения. Им даже после работы запрещали всё: книги, игры, разговоры. Выключили свет — лежи в темноте и жди завтрашнего ада.
А условия? Земляные норы. Зимой. Без отопления. Палатки без дна прямо на снегу. Вши, дизентерия, туберкулез косили людей чище любого пулемета. Смертность в этих частях достигала девяноста процентов. Вдумайтесь в эту цифру. Девять из десяти не возвращались. И это не всегда боевые потери. Это просто износ человеческого организма, доведенного до скотского состояния.
Но самое страшное даже не это. Самое страшное — это отсутствие выхода.
В вермахте существовала изощренная градация наказаний. Были полевые особые батальоны, были испытательные части. В «пятисотых» батальонах (500, 540, 560, 561) людей хотя бы вооружали. Тот же 561-й батальон дрался на Синявинских высотах под Ленинградом, и дрался, надо признать, отчаянно. Почему? Потому что за спиной — расстрел, а впереди — призрачный шанс прожить еще день. Но были и полевые штрафные лагеря (Feldstraflager). Там люди вообще не считались солдатами. Это были рабы. Разминирование телами, строительство укреплений под огнем. Без оружия.
А как было у нас? Срок — от месяца до трех. Или до первого ранения. Это понятно, это честно по законам военного времени. У немцев же срок был «от звонка до звонка». Четыре, шесть месяцев. Получил ранение? Отлично, подлечат в госпитале — и обратно в ту же яму, досиживать срок. Никакого «искупления кровью». Героизм? Плевать. Награды? Забудьте. Система работала как конвейер: ты должен сдохнуть, но перед этим принести пользу. Если ты выжил, но срок не вышел — ты никто. А если срок вышел, но ты показался начальству «неперевоспитавшимся», тебя лишали статуса военнослужащего и отправляли прямиком в концлагерь. Круг замыкался.
Психологическое давление было частью этой мясорубки. В немецких штрафбатах любили символизм. Знаете, что рисовали на касках? Не молнии СС, не кресты. Череп с костями. И это не про пиратскую романтику и не про гусарскую удаль. Это метка. Ты — мертвец. Ты уже труп, просто пока еще дышишь. С погон спарывали всё, на рукава нашивали белые полосы или букву «S» — Strafe, наказание. Чтобы каждый встречный офицер видел: идет отброс. Каждый раз, надевая каску, человек касался этого нарисованного черепа и напоминал себе: спасения не будет.
Я читал воспоминания одного из выживших, Карстена Лянге из 540-го батальона. Его слова врезаются в память посильнее любой статистики. Он писал, что жить не хотелось вообще. Отчаяние было таким плотным, что его можно было резать ножом. Некоторые пытались бежать к русским. Знаете, чем заканчивалось? Свои же расстреливали в спину, а если кто добегал — попадал под огонь наших, которые не разбирали, кто там бежит с немецкой стороны. Лянге описывал, как они работали саперами, "оставляя" обмороженные руки на снегу, или как складывали штабелями трупы своих же солдат. Это не служба. Это медленная агония.
Так что, когда в следующий раз вам начнут рассказывать сказки про «гуманный» немецкий плен или «цивилизованные» штрафбаты, вспомните про эти цифры. 1500 калорий. 90% смертности. И череп на каске.
Советская система тоже была жестокой, я не собираюсь ее обелять. Время было такое, что цена человеческой жизни упала ниже плинтуса везде. Но у советского штрафника в кармане гимнастерки лежал невидимый лотерейный билет. Шанс вернуться к семье, к нормальной жизни, смыть позор. Это была сделка с дьяволом, но сделка. А немецкая система — это был приговор, который приводили в исполнение медленно, садистски и расчетливо.
Там, за линией фронта, в серых шинелях с оборванными погонами, шли в атаку люди, у которых отобрали главное, что держит человека на земле даже посреди войны. У них отобрали надежду. А солдат без надежды — это действительно уже не человек. Это просто ходячая мишень.
---