Вера проснулась от будильника в шесть, и первой мыслью было не «на работу опаздываю», а «надо маме позвонить, спросить, как давление».
Телефон лежал рядом, она нащупала его на тумбочке и на секунду закрыла глаза: ещё пять минут побыть человеком, не «дежурным по маме».
— Мам, доброе утро, как ты? — шёпотом спросила она, чтобы не будить мужа.
— Да какое оно доброе, — вздохнула мать. — Ночь не спала, ноги крутило, да и таблетки заканчиваются.
— Я сегодня заеду после работы, привезу, ладно?
— Ну смотри сама, ты ж занятая, — с обиженной ноткой ответила мать. — Но если не получится, скажи заранее, я хоть дозу урежу.
Связь оборвалась, Вера осталась в темноте спальни с телефоном в руке и тихой, липкой усталостью.
Иногда хотелось тоже кому-нибудь позвонить утром и пожаловаться, что «душа болит и таблетки кончились», но ей жаловаться было некому — она же сильная.
— Ты опять к своей маме? — без особого удивления спросил Сергей, переворачиваясь на другой бок.
— У неё таблетки закончились, — виновато ответила Вера.
— Удивительно, как они у неё каждую неделю заканчиваются, — буркнул он. — Может, она их на авито продаёт?
— Не начинай, — устало попросила она. — Человек старый, больной, ты бы свою мать тоже не бросил.
— Мою мать ты бы не носила на себе, — заметил Сергей. — Ладно, вставай, у тебя график — мать, работа, дача, не перепутай.
После работы Вера действительно поехала не домой, а к матери.
В аптеке купила лекарства, по дороге забежала в магазин — молоко, творог, пюре, которое мать ругала, но всё равно ела.
На кассе привычно заплатила своей картой, даже не глянув на сумму: в голове уже вертелся маршрут «офис — метро — аптека у дома мамы — её кухня с жалобами».
— Ой, сколько ты всего набрала, — всплеснула руками мать, когда Вера выгружала пакеты. — Ты же сама небось на макаронах сидишь.
— Мам, перестань, — Вера раскладывала покупки по полкам, чувствуя, как ноет спина. — Мы не голодаем.
— Муж твой небось недоволен, что ты на меня тратишься, — не отставала мать. — Но он мужчина, ему не понять.
— Он понимает, — соврала Вера. — Просто ворчит.
Они пили дешёвый чёрный чай с лимоном на старой кухне, где обои вздулись пузырями, а под ногами скрипел линолеум.
Сорокалетняя Вера уже не помнила, когда у неё была суббота без дачи, без маминого «надо бы заехать, тут дел на полчаса», которые всегда растягивались на полдня.
— На дачу когда поедем? — спросила мать, размешивая сахар в щербатой кружке.
— В субботу, — ответила Вера. — С утра.
— Ой, молодец, — оживилась та. — Я там уже наклейки для помидорок купила, чтобы всё по сортам.
Вера кивнула, но внутри неприятно повело — как будто кто то ладонью сжал сердце.
В субботу они с детьми собирались в торговый центр: сыну — кроссовки, Лизе — платье на выпускной в техникуме, её первый почти взрослый выход.
Вечером на кухне Лиза отодвинула тарелку с макаронами и внимательно посмотрела на мать.
— Мам, мы в субботу всё таки поедем за платьем или твоя дача важнее?
— Не говори «твоя дача», — раздражённо ответила Вера. — Это бабушкина.
— Ещё хуже, — пробормотала Лиза, ковыряя вилкой. — Я не помню ни одной нормальной субботы, чтобы мы просто куда то все вместе сходили.
Слова вошли, как иголки: Вере одновременно захотелось наорать и обнять дочь.
Внутри сразу включился старый знакомый голос: «Ты плохая мать, выбираешь не тех», а второй голос отвечал: «Если маму бросить, ты вообще кто после этого?»
— Хватит драматизировать, — вмешался Сергей, хотя в голосе чувствовалась поддержка Лизы. — Бабка одна, дача одна, мама у нас герой.
— Очень смешно, — сказала Вера. — В воскресенье съездим за платьем, обещаю.
— В воскресенье ты отсыпаться будешь после грядок, — не поверила Лиза и снова уткнулась в телефон, листая бесконечный маркетплейс с платьями, «которые мы всё равно не купим».
Она, увы, знала жизнь.
Когда то у Веры был союзник — старший брат Игорь.
С ним они делили дачу, очереди в поликлинике, мамину вечную обиду на весь мир поровну, пока семь лет назад Игорь не хлопнул дверью так, что посуда звякнула во всех сервизах.
— Я устал, — говорил он тогда, стоя посреди кухни с пакетом продуктов в руках. — У Веры работа, семья, двое детей, а ты звонишь ей по десять раз в день, будто она без тебя не живёт.
— Ой, начинается, — морщилась мать. — Расскажи ещё, как я тебя в детстве в галоши не так обула.
— Не в этом дело, — вздохнул Игорь. — Я тоже не бесплатное приложение к твоей пенсии. — У меня своя семья. — И я перестану приезжать каждые выходные.
— А ты, значит, свободный художник? — холодно спросила мать. — У тебя одна семья — я.
Потом был скандал с дачей: мать собиралась переписать её на обоих, но в последний момент сказала Игорю, что «оставит Вере, потому что она ближе, а ты эгоист».
Игорь встал, сказал: «Ну и живите своей дачей», и ушёл, как тогда казалось, надолго.
— Обиженный гений, — говорила мать, отмахиваясь. — Пусть живёт сам по себе.
— Он тоже твой ребёнок, — иногда робко напоминала Вера.
— Нет у меня больше сына, — отрезала она. — Один ребёнок у меня — ты.
И Вера бы так и продолжила жить в роли единственного ребёнка, если бы не одна очередь в районном банке.
В банке пахло бумагой, дешёвым кофе из автомата и чужой усталостью.
Вера стояла в очереди, перекладывая с ладони на ладонь мамины купюры, чтобы положить их на карту: коммуналка теперь только безнал, мать в этом не разбиралась.
— А вы к Нине Сергеевне, что ли, тоже? — спросила впереди стоящая бабушка, неумело тыкая карточкой в терминал.
— В смысле «тоже»? — не поняла Вера.
— Ну как, — оживилась та, — у неё сын тут каждую неделю с карточкой крутится: то деньги снимет, то что то оплатит, всё за мамочку переживает, видно, — лицо у вас похоже, я и подумала, родня.
Вере будто уши заложило: слова долетали до неё как через воду, а сердце глухо стучало где то в горле.
— Какой сын? — выдавила она.
— Да Игорёк её, — радостно подтвердила бабушка. — Всё переживает за мамочку, я на таких детей смотрю и радуюсь, не перевелись ещё.
Вера механически положила деньги на счёт, вышла на улицу и ещё минуту стояла, уставившись в серый мартовский снег.
Оказывается, у матери есть «переживающий» сын, который каждую неделю крутится с карточкой, а она всё это время живёт в роли единственного опорного пункта.
Вечером пазл щёлкнул до конца.
На даче, куда Вера заехала забросить мешок земли, тётя Зина помахала ей через сетку.
— О, Веруся, привет, — радостно крикнула она. — Опять одна?
— А кто ж ещё, — усмехнулась Вера, поправляя на плече тяжёлый мешок.
— Так Игорь то вчера у вашей Нинки был, — небрежно кинула соседка. — Машина у него ничего так, красивенькая, он ещё окна новые выбирал, мастеров каких то нашёл, всё мамке ставить собирается.
Мешок чуть не вывернул Вере плечо.
— Вчера? — переспросила она. — Игорь сюда приезжал?
— Ну да, — удивилась тётя Зина. — Ты что, не знала? — Они тут последнее время всё вьются: то он ей что то приносит, то вместе по участку ходят. Хороший сынок, видно.
По дороге домой Вера уже шла с новым знанием и странным, тяжёлым спокойствием: истерить она не будет, но вопросы задаст.
Она зашла к матери без звонка: ключ повернулся в знакомом замке с привычным тугим щелчком.
Мать сидела на кухне за столом, перед ней лежала засаленная тетрадь в клетку, она переписывала в неё цифры с чеков, морща лоб.
— О, явилась, — сказала мать, не поднимая глаз. — Я уже думала, ты не приедешь, таблетки то взяла?
— Взяла, — Вера поставила пакет на стол, прислушиваясь к скрипу табурета под собой. — Мам, а ты давно с Игорем видишься?
Ручка замерла над тетрадью, чернила оставили кляксу.
— С чего ты взяла? — насторожилась мать.
— В банке сказали, что он каждую неделю с твоей карточкой операции делает, — ровно ответила Вера. — А тётя Зина сказала, что вы тут на даче вместе окна выбираете.
Мать шумно вздохнула, отложила ручку.
— Ну да, — наконец сказала она. — Видимся.
— Сколько? — спросила Вера.
— Год, наверное, может, больше, — неуверенно пожала плечами мать.
Тишина повисла тяжёлым мокрым полотенцем.
— И всё это время ты мне говорила, что он с тобой не общается, — уточнила Вера.
— Мы… не афишируем, — попыталась выкрутиться мать. — Ну чего об этом говорить?
— Кому? — тихо спросила Вера. — Мне?
Она почувствовала, как внутри поднимается волна — злость, обида, усталость, — но сил кричать не было, только говорить.
— Я тебе каждый месяц перевожу деньги — плачу за дачу, продукты, лекарства, коммуналку, — медленно произнесла Вера. — Каждые выходные у тебя, как на второй работе. — Я думала, ты нуждаешься.
— Я и нуждаюсь, — вспыхнула мать. — У меня разве много? Пенсия смешная, цены растут.
Вера сжала пальцы в замок, чтобы они не дрожали.
— Тогда скажи честно: ты отдаёшь Игорю мои деньги?
— Ты так говоришь, будто ты мне их на склад сдаёшь, — обиделась мать. — Это семейные деньги. — Я их как считаю нужным, так и распределяю. — Игорь сейчас без работы, я ему помогаю, чем могу — из того, что у меня есть: пенсия да то, что ты переводишь.
Вот теперь картина сложилась окончательно: Вера — донор, мать — распределитель, Игорь — вечный получатель.
— Зачем ты ему их отдаёшь? — тихо спросила Вера. — Он же «обиделся и ушёл».
— Он в беде, — вздохнула мать. — У него там работы нет, жена ушла, кредит душит. — Он несчастный.
— А я кто? — Вера смотрела прямо. — Я у тебя кто?
— Ты, — мать вдруг улыбнулась мягко. — Ты сильная. — У тебя муж, дети, квартира, ипотека, вы вместе всё потянете. — Ты справишься, ты у меня всегда всё вытягивала.
Фраза «ты сильная» прозвучала как приговор, как печать на лбу: удобная, надёжная, можно грузить.
Вера посмотрела на свои руки с красными полосами от пакетов, с обломанным ногтем, с землёй под ногтями после грядок — очень надёжные руки.
— Игорь знает, что ты помогаешь ему за мой счёт? — спросила она.
— Я говорила, что ты иногда что то переводишь, — замялась мать. — Но мы в детали не вдавались. — Да какая разница, откуда у матери деньги, главное — что они есть.
Разница вдруг стала огромной, как пропасть.
По дороге домой Вера не плакала, слёзы как будто застряли где то под ключицей.
Было странное ощущение онемения: всё понятно, всё логично по маминому, и от этого только хуже.
— Ну что? — встретил её Сергей в коридоре с вечной своей термокружкой недопитого кофе в руке. — Таблетки, давление, драматический монолог?
— Почти, — Вера разулась и повесила куртку, чувствуя, как гудят ноги. — Представь, Игорь всё это время с ней общается. — И она мои деньги ему отдаёт.
Сергей молча сел на табурет, как будто из него воздух выпустили.
— Обалдеть, — наконец сказал он. — То есть мы тут экономим, ипотека съедает половину моей зарплаты, дети без Турции, зато Игорь у нас на VIP пакете?
— Похоже, да, — спокойно ответила Вера.
— И что ты будешь делать? — он смотрел пристально, без привычной иронии.
Вера опёрлась о стол ладонями.
— Могу обидеться, — медленно начала она. — Перестать помогать, устроить сцену. — Стать тем чудовищем, которым мама сделала Игоря в своих рассказах, только наоборот.
— Имеешь полное право, — тихо сказал Сергей.
— Право — да, — вздохнула она. — Только толку? — Мать стареет, Игорь и так по жизни обиженный. — В итоге все опять будут несчастны, а я виновата.
Лиза выглянула из комнаты, зажав телефон в руке.
— Мам, я, ну, случайно подслушала, — честно призналась она. — Я считаю, что ты слишком добрая.
— Спасибо, диагноз поставлен, — усмехнулась Вера.
— Может, поговоришь с Игорем? — предложила Лиза. — Не по родственному, а как взрослый с взрослым.
Вера подумала: опять она идёт разруливать чужую драму, хотя вообще то мечтала просто жить своей жизнью.
Но если сейчас всё обрубить, мать останется с той же схемой — только без честности, и Вера знала, что потом сама себя съест за это.
— Ладно, — сказала она. — Найду Игоря. — Пусть уж если они там спасают друг друга, делают это напрямую, а не через мой кошелёк.
Игоря она нашла через соцсети, номер, который был «заблокирован навсегда», вдруг ответил на звонок.
— Привет, — сказал он растерянно. — Не ждал.
— Я тоже, — ответила Вера. — Надо встретиться.
Они сели в кафе у метро, с пластиковыми стульями и запахом жареного масла.
Игорь постарел: седина, живот, но глаза те же — немного винящие мир и чуть-чуть себя.
— Мама сказала? — сразу спросил он.
— Не совсем, — ответила Вера. — За неё сказали банк и соседи.
Он поморщился.
— Слушай, я не хотел, чтобы так вышло, — начал он.
— Я знаю, — перебила Вера. — Ты вообще редко хочешь что то сложное, кроме того, чтобы тебя понимали.
Он дёрнулся, но промолчал.
— Я не буду устраивать сцен, — продолжила она. — Хочу только, чтобы вы с мамой жили честно. — Не за мой счёт.
— Я думал, что это её пенсия, — тихо сказал Игорь, крутя ложку в стакане. — Она говорила, что ей хватает, а иногда я у неё беру взаймы, пока не устроюсь.
Вера усмехнулась, но без удовольствия.
— Взаймы из денег, которые я приношу, — уточнила она. — Удобная схема.
— Ну прости, — выдохнул он. — Я… не вникал.
Слово «не вникал» прозвучало как название его жизненной стратегии.
— Смотри, как будет, — сказала Вера. — Я продолжаю помогать маме, но только по её реальным нуждам: лекарства, продукты, коммуналка. — Всё, что сверху, — ваши с ней договорённости. — Хочет помогать тебе — пусть помогает из того, что у неё действительно есть. — Я из этого треугольника выхожу.
— А как же… — он запнулся.
— Ты взрослый мужик, Игорь, — пожала плечами Вера. — Я тоже. — Давай каждый хоть чуть чуть начнёт жить за свой счёт.
— Всё равно спасибо, — сказал он, глядя в сторону. — За то, что ты… ну, тянула всё это время.
— Не надо, — оборвала она. — Я это делала не ради благодарности.
Через неделю они сидели втроём на маминой кухне.
Мать светилась, как гирлянда: два ребёнка сразу, мечта.
— Ну вот, семья в сборе, — растроганно говорила она, перекладывая салат из миски в миску. — Я знала, что вы помиритесь.
— Мы не ссорились, — сухо ответила Вера. — Мы просто перестали делать вид, что не видим друг друга.
— Главное — сейчас всё хорошо, — отмахнулась мать. — Игорёк, кушай, ты опять похудел, я на тебя смотрю — сердце болит.
Вера отвернулась к окну, где тот же двор, та же детская площадка, только вместо них с Игорем бегала уже чужая детвора.
— Мам, — Игорь неловко кашлянул. — Спасибо тебе и Вере.
— Да что вы, — всплеснула мать. — Вы у меня самое главное. — Я ради вас жить буду.
Сказала — и посмотрела при этом на Игоря, как на единственный смысл жизни, а на Веру — мимоходом, как на надёжный шкаф, который стоит в углу и не падает.
После этого всё вроде как наладилось.
Мать стала реже звонить Вере — теперь половину дня занимал Игорь: нужны ли ему деньги, как его здоровье, как продвигается поиск работы.
Вера перевела коммунальные платежи на автоматический режим, а телефон матери переставила в отдельный список — неотложные вызовы, но больше не круглосуточная тревога.
Сергею вечером показала в телефоне:
— Видишь, — сказала, — теперь если мама просто скучает, она дозвонится не всегда.
— Это не жестокость, это цивилизация, — одобрил он, чокнувшись с ней кружкой чая.
В воскресенье она всё таки поехала с Лизой за платьем — уставшая после недели, но без привычного ощущения, что кого то предаёт.
Они выбирали, спорили о длине и цвете, Лиза закатывала глаза на цены, а Вера ловила себя на том, что думает не о даче и не о таблетках, а о том, как дочь будет в этом платье смеяться с подружками.
— Мам, я тебя другой сегодня вижу, — сказала Лиза, рассматривая себя в зеркале. — Как будто ты с нами, а не где то там в голове у бабушки.
— Я стараюсь, — честно ответила Вера.
В ту субботу они впервые за много лет просто сидели вечером всей семьёй, ели пиццу и смотрели глупый фильм.
Где то внутри у Веры всё равно было лёгкое замирание — вдруг мама сейчас позвонит и не дозвонится, — но телефон лежал на полке в коридоре, экран молчал, а она не бежала к нему каждые пять минут.
Ночью Вера впервые за долгое время поставила телефон на беззвучный режим и легла не в позе «дежурного по маме», а просто рядом с мужем, под обычное человеческое «доброй ночи».
Засыпая, она думала о том, что роль надёжного человека в этой семье ей уже не отнять — мать всё равно будет считать её сильной, а Игоря несчастным, как бы жизнь ни повернулась.
Но теперь хотя бы цена этой надёжности стала её выбором, а не чужим решением за её спиной.
И в этой тихой, немного горькой свободе было что то новое — не радость даже, а место, в которое ещё можно впустить свою собственную жизнь.