Я стояла над раковиной, как над вечным огнём.
Гора тарелок, кастрюля с подгоревшей гречкой, две сковородки, на одной — что то когда то было котлетой.
На другой — его любимая «поджарочка», то есть жир, масло и угольки.
Из комнаты доносилось:
- Зая, а чай где?
Зая в этот момент локтем отскребала засохший сыр с тарелки и мысленно вспоминала, как зовут того умного психотерапевта с Ютуба, который обещал научить «ставить границы».
- Чай… в магазине, – сказала я сквозь зубы.
- Так а ты ж сегодня ходила!
- Ходила.
- Ну и?
Вот он, момент истины.
Не на закате, не под шум моря, не под шампанское.
А между грязной сковородкой и пустой чайной банкой.
«Я не жена.
Я комбинат питания номер три».
И, что самое обидное, у этого комбината даже выходных не предусмотрено.
***
Когда мы встречались, всё было как в рекламе сантехники: чисто, блестяще и никто не живёт.
Кафе, кино, прогулки по набережной, его съёмная квартира «чисто переночевать».
Он приходил с букетом тюльпанов зимой и говорил:
- Я вот увидел и сразу тебя вспомнил.
Я, дура, думала: «Романтик».
Сейчас понимаю: увидел акцию «три по цене двух» и вспомнил, что у него вечером свидание.
Он заказывал суши, красиво раскладывал на тарелочки, включал музыку.
Суши привозил курьер, тарелочки мыл я, но это уже тонкости, кто тогда считал.
- Ты у меня такая лёгкая, – говорил он.
- В смысле?
- С тобой просто.
Не выносишь мозг, не требуешь чего то, как эти… ну ты понимаешь.
«Просто», ага.
До совместного быта со мной было просто всем: маме, бывшей, друзьям.
Потому что весь «мозг», походу, выносили им.
Встречались два года, всё красиво.
В парке кормим голубей, он держит меня за руку, обещает «когда нибудь у нас тоже будет свой дом, уютный, без лишних людей».
Можно было уже тогда насторожиться: почему его так трясёт от «лишних людей» и кто это вообще.
Но я же взрослая девочка.
Верю словам, а не фактуре.
***
Переехала к нему весной.
Он стоял посреди комнаты с моими коробками и сиял, как ребёнок у ёлки.
- Всё, – сказал. – Теперь по настоящему вместе.
Первая странность случилась в первый же вечер.
- Где у тебя полотенца кухонные? – спросила я.
- Какие?
- Ну… кухонные.
- А зачем?
- Руки вытирать.
- Я в джинсы.
Тогда я ещё смеялась.
Казалось, милый холостяцкий бардак.
Оказалось — первая серия сериала «Женщина и стихийное бедствие».
Потом выяснилось, что стиральной машинкой он не пользуется.
- Я маме отвожу, она любит стирать.
- Она тебе так и говорила?
- Ну… она не жаловалась.
Это «не жаловалась» потом станет рефреном всей моей семейной жизни.
Я тоже долго не жаловалась.
***
Первые эпизоды были почти смешные.
Эпизод первый.
- Ты мусор вынесешь?
- Ой, щас, щас, только доиграю.
Через три часа пакет уже второй, стоит как памятник моему терпению.
- Слушай, ну чего тебе сложно? – бурчит он. – Ты же всё равно на кухне.
Тогда я пошла и сама вынесла.
С мусором вместе вынесла иллюзию, что мы «делим быт поровну».
Эпизод второй.
Я прихожу с работы в девять вечера, в руках сумки, в голове суп.
- Ты что ел?
- Ждал тебя.
- Почему не поел?
- Так ты же вкуснее готовишь.
Сказано с такой любовью, что вроде и ругаться неудобно.
И я стою у плиты, варю этот чёртов суп и думаю: «Интересно, если я умру, он тоже будет сидеть и ждать меня с работы?»
Эпизод третий.
Выходной, я мечтаю поспать.
- Зая, мама приедет.
- Когда?
- Ну вот, выехала уже.
- А предупредить заранее?
- Не драматизируй.
То самое «не драматизируй» я потом слышала чаще своего имени.
Я вскакиваю, лечу на кухню, хватаю тряпку, таз, салфетки, холодильник пустой, волосы дыбом.
Он сидит в телефоне.
- Ты хоть за хлебом сбегай.
- Я сериал досмотрю и сбегаю.
В итоге я бегу.
С пакетами, с кредиткой, с мыслью: «А где вообще в этой картине взрослый мужчина?»
Эпизод четвёртый.
Суббота, генеральная уборка.
- Поможешь протереть пыль?
- У меня аллергия на пыль.
- А когда ты один жил?
- Мама приходила.
Я села на кровать и молча посчитала до десяти.
Не помогло.
Посчитала до пятидесяти.
Помогло забыть, кто я, где я и зачем мне это всё.
***
Мама.
Отдельный персонаж этого квеста.
Она вошла в нашу жизнь, как в свою квартиру.
- Ой, а что это вы так тапочки неудачно поставили?
- Я поставила, – честно призналась я.
- А а, понятно.
Это её «понятно» означало: «Невестку брали без головы».
- Сынок, ты опять похудел, – причитала она, глядя на моего мужика с приличным таким животом.
- Я его кормлю, – обижалась я.
- Ну… чем, наверное.
Она не ругалась, нет.
Она мягко, вязко, как манная каша, заливала пространство своими комментариями.
Постепенно «моя квартира» превратилась в «мамин мальчик тут живёт, а эта… пока рядом».
Однажды я прихожу с работы, а мама уже тут.
Стоит у плиты, варит суп.
- Я решила тебе помочь, – говорит.
- Спасибо, – почему то шепотом отвечаю.
- А то сынок звонит, жалуется, что ты устаёшь, мало готовишь.
Я стою в дверях на кухню после десятичасового рабочего дня и думаю: «Мало готовлю.
Интересно, сколько нужно, чтобы было достаточно? Варить его вместе с супом?»
***
Разговор я пыталась начать несколько раз.
Вечер.
Он в телефоне, я с чашкой чая, который купила, кстати, тоже я.
- Слушай, – говорю спокойно. – Мне тяжело одной тянуть всё.
- В смысле?
- Ну, готовка, уборка, мама твоя, всё вместе.
- Не драматизируй.
Рефрен.
- Я не драматизирую.
Я устала.
Мне хочется, чтобы мы вместе что то делали, а не я вместо трёх человек.
Он вздохнул.
Снял невидимую корону терпения.
- Ты просто не умеешь радоваться жизни.
У тебя всё через тяжесть.
Мама всю жизнь на работе, хозяйство, ничего, не жаловалась.
Ага.
Сейчас я поняла, почему она так любовно смотрит на тряпку для пыли.
Это у неё религия такая.
- Но это твоя жизнь, – говорю. – А я другая.
- Ты что, феминистка?
- Я человек.
Который хочет быть не функцией.
Он посмотрел так, как будто я ему заявила, что вступила в секту и завтра продам квартиру за банку сгущёнки.
- Ой, опять началось, – отмахнулся. – Не делай из мухи слона.
***
Момент кристальности случился неожиданно, как мокрая тряпка по лицу.
В воскресенье к обеду.
Я жарила котлеты.
Мама сидела за столом и чистила картошку.
Он лежал в комнате и смотрел футбол.
- Слушай, – говорит мама, – нам потом постельное перестирай, сынок ночью вспотел, да и полотенца все.
Я машинально киваю, переворачиваю котлеты.
«Нам перестирай».
Не ему.
Не себе.
Не «давайте вместе разберёмся».
Нам.
Как будто я домработница в пансионате.
И тут в комнате он орёт:
- Зая, а чай где?
И у меня внутри что то встало на место.
Картинка сложилась.
Пазл щёлкнул.
Я не партнёр.
Я обслуживающий персонал, совмещающий функции столовой, прачечной и психолога по вызову.
И никто даже не считает это чем то особенным.
Так «должно быть».
***
Решение пришло тихо.
Без слёз, без тарелок о стену, без драматической музыки.
Вечером я помыла последнюю в этой квартире сковородку.
Вытерла её досуха, поставила на место.
Пошла в комнату, взяла свой старый чемодан, тот самый, с которым два года назад переехала «к любви».
Открыла шкаф и неторопливо начала складывать вещи.
Ни одного его носка.
Ни одной его футболки.
Только своё.
Забрала документы, две книги, любимую чашку и маленькую сковородку, ту самую, на которой можно пожарить яичницу на одного.
Утром, когда он ещё тёр глаза, я села напротив.
- Я ухожу.
- Куда?
- К себе.
- В смысле к себе?
- В свою жизнь.
Он хмыкнул.
- Не драматизируй.
- Не драматизирую.
Это, как ты любишь, по простому.
Я не хочу быть функцией.
Я увольняюсь.
Мама, конечно, вмешалась.
- Да как же так?
Семью ломать из за грязной посуды?
Мы вон после войны…
Я слушала её рассказы про войну, про голод, про тяготы, и думала: «Вот из за таких «мы после войны» мы до сих пор терпим там, где надо уходить».
Я взяла чемодан.
Обула ботинки.
- Ты ещё вернёшься, – уверенно сказала мама.
- Если вернусь, – сказала я, – то только к себе.
И вышла.
Дверь за спиной закрылась без хлопка.
Тихо.
Как будто квартира сама выдохнула: «Ну наконец то».
***
Потом было странно.
Сначала тишина давила.
Я сняла маленькую однушку на окраине.
Холодильник пустой.
Раковина пустая.
Никто не орёт про чай.
Никто не звонит и не спрашивает, чем его сынок питается.
Я сидела на табуретке посреди своей новой кухни и ловила себя на идиотской мысли: «Где все?»
Потом привыкла.
Я научилась покупать ровно одну булочку.
Готовить суп на два дня, а не на полроты.
Оставлять чашку немытой до утра и не чувствовать, что я мировой преступник.
В выходные я спала до десяти.
Никто не приезжал «внезапно».
Я записалась в бассейн, потом на йогу для таких же «освободившихся».
Мы сидели после тренировки, пили чай из автомата и рассказывали друг другу свои истории, одинаковые, как ковры в хрущёвках.
***
Он объявился через полгода.
Позвонил.
- Привет.
- Привет.
- Как ты?
- Нормально.
Слово «нормально» неожиданно оказалось таким вкусным.
- Я думал… – начал он. – Может, встретимся, поговорим?
Мы встретились в кафе около метро.
Без тюльпанов, без драм.
Он вроде как постройнел.
Или просто без маминых котлет стал человеческого цвета.
- Я многое понял, – сказал он.
- Угу.
- Мама, конечно… перегибала.
- Конечно.
- Я теперь сам стираю, кстати.
- Поздравляю.
Он обиделся на секунду, потом снова сделал серьёзное лицо.
- Я хочу попробовать ещё раз.
Уже по другому.
По взрослому.
Я смотрела на него и пыталась поймать то, от чего когда то кружилась голова.
Не поймала.
- Ты действительно изменился? – спросила я.
- Да.
- А мама?
- Ну… она же мама.
Вот тут всё стало ясно.
Он, может, и научился кнопки на стиралке нажимать.
Но главный шланг всё равно идёт к маме.
- Знаешь, – сказала я спокойно. – Я тоже изменилась.
- Это видно, – попытался он улыбнуться. – Ты… окрепла, что ли.
- Я больше не хочу быть чьей то функцией.
Он задумался.
- То есть… никак?
- Никак.
Мы посидели молча.
На выходе он вдруг спросил:
- И не драматизируешь?
Я улыбнулась.
- Нет.
Наоборот, впервые за долгое время перестала.
***
Вечером я вернулась в свою маленькую однушку.
На столе лежала книга, рядом кружка с недопитым чаем.
Раковина была пустой.
Телефон молчал.
Я открыла окно, впустила прохладный воздух.
Соседка сверху гремела кастрюлями, кто то ругался в коридоре, жизнь шла как обычно.
Только на моей кухне, среди одной сковородки и одной чашки, вдруг стало очень просторно.
Без лишних людей.
Без лишних функций.
И, что особенно приятно, без вечного вопроса из комнаты: «Зая, а чай где?»
Чай был там, где и я.
На своём месте.