Тишина в квартире звенела так, что хотелось заткнуть уши. Марина сидела на диване в гостиной, обхватив колени руками, и смотрела в одну точку на стене, где раньше висела большая семейная фотография. Теперь там белел чистый прямоугольник обоев, более светлый, чем остальная стена, – как свежий шрам на старой коже. Фотографию – ту самую, где они все вместе, улыбающиеся и счастливые на фоне моря, – снял и унёс с собой Игорь. Вместе с чемоданом, чувством собственного достоинства и их десятилетним браком.
Он ушёл три месяца назад. Не было ни скандалов, ни битья посуды. Просто в один из вечеров он сказал, что устал, что больше не любит, и что у него другая женщина. Марина тогда не заплакала. Она просто молча помогла ему собрать вещи, как будто провожала в долгую командировку. А когда за ним закрылась дверь, села на этот самый диван и просидела так до рассвета.
Самым сложным было привыкнуть к тишине. К тому, что по утрам никто не гремит чашкой на кухне, а вечерами не бубнит телевизор с футбольным матчем. Её двухкомнатная квартира, доставшаяся в наследство от бабушки, вдруг стала огромной и пустой. Единственным живым существом здесь был старый кот Семён, который теперь спал исключительно на подушке Игоря, будто охраняя место хозяина.
Марина работала медсестрой в детской поликлинике. Работа изматывала, но и спасала – среди детского плача, капризов и смеха не оставалось времени на самокопание. Она возвращалась домой, кормила кота, ужинала чем придётся и засыпала под сериал, который даже не пыталась смотреть. Жизнь превратилась в череду механических действий.
В один из таких серых вечеров позвонила свекровь, Антонина Петровна. Марина вздрогнула, увидев её имя на экране. После ухода Игоря они ни разу не общались.
— Да, Антонина Петровна, здравствуйте, – сказала Марина как можно ровнее.
— Мариночка, здравствуй, дорогая, – голос свекрови был непривычно мягким, почти заискивающим. – Как ты там, одна? Небось, совсем затосковала?
— Ничего, справляюсь, – сухо ответила Марина.
— Я вот чего звоню… Мы с отцом так переживаем за вас. Ну, с кем не бывает, дело житейское. Мужики, они же как дети, глупостей наделают, а потом сами жалеют. Игорёк-то наш совсем с лица спал, исхудал. Не живёт, а мается с этой своей… вертихвосткой.
Марина молчала. Слушать это было неприятно и странно.
— Ты, главное, не руби с плеча, дочка. Не подавай на развод. Дай ему время одуматься. Он же вернётся, куда он денется! Семья – это святое.
«Семья», – мысленно повторила Марина. Слово, которое раньше грело, теперь вызывало лишь горькую усмешку.
А через неделю Антонина Петровна позвонила снова. На этот раз её голос был деловым и напористым.
— Мариночка, у нас тут форс-мажор. Нас соседи сверху залили. Сильно. В спальне потолок рухнул, проводку замкнуло. Жить невозможно, а ремонт – это же на месяц минимум.
Марина напряглась, предчувствуя, к чему идёт разговор.
— Сочувствую. Вам есть где остановиться?
— Вот в том-то и дело, что нет! – трагически воскликнула свекровь. – К дочке не поедешь, у неё там трое по лавкам, сами в однушке ютятся. Вот я и подумала… Ты же сейчас одна в своей хоромине. Пустишь нас с отцом на пару неделек? Мы тихонечко, в маленькой комнате. Мешать не будем, слово чести!
Марина замерла с трубкой в руке. Пустить их в свой дом? В своё единственное убежище, где она только-только начала приходить в себя? В комнату, которая раньше была их с Игорем спальней? Это казалось немыслимым.
— Антонина Петровна, я не знаю… Мне так тяжело сейчас, я бы хотела побыть одна.
— Ой, да что ты, доченька! Наоборот, тебе же лучше будет! Мы и поможем по хозяйству, и ужином накормим, и поговорить будет с кем. Нельзя в таком состоянии одной киснуть, это до добра не доведёт. Всё, решено! Завтра утром жди, мы с вещами приедем.
И она повесила трубку, не дав Марине возможности возразить. Марина села на стул. Она почувствовала себя в ловушке. Отказать было неудобно – как же, у людей беда, а она, здоровая женщина, будет одна в двух комнатах жить. Это же бесчеловечно. «Наверное, они и правда ненадолго, – попыталась успокоить себя Марина. – Помогу людям, что в этом такого».
На следующее утро её хрупкий, едва наладившийся мир рухнул окончательно. Свекровь и свёкор, Николай Иванович, прибыли с тремя огромными чемоданами, коробками и рассадой помидоров в ящике. Они вели себя не как временные гости, а как полноправные хозяева, вернувшиеся в родное имение.
Антонина Петровна первым делом провела ревизию в холодильнике.
— Так, понятно. Одна колбаса да йогурты. Разве ж это еда? Мужика нормального таким не накормишь. Ничего, я сейчас всё в свои руки возьму. Коля, тащи из машины сумку с провизией!
Николай Иванович, молчаливый и угрюмый мужчина, тем временем уже осваивал гостиную. Он включил телевизор на полную громкость и уселся в любимое кресло Марины, положив ноги в уличных ботинках на журнальный столик.
Маленькая комната, которую Марина выделила гостям, была тут же признана «неудобной и тёмной».
— Мариночка, ты не обижайся, но нам с отцом нужен простор. Давай мы в большой комнате, в гостиной, расположимся, а ты в маленькую переберёшься? Тебе же одной всё равно, где спать, – без тени смущения заявила свекровь.
Марина, опешив от такой наглости, не нашлась, что ответить, и просто кивнула.
Так начался её личный ад. Её квартира перестала быть её. Повсюду были чужие вещи, запахи, звуки. Антонина Петровна хозяйничала на кухне, переставив всю посуду по своему усмотрению и постоянно критикуя кулинарные способности Марины.
— Разве так суп варят? Одну картошку кладёшь, никакого навару! Вот я сейчас покажу, как надо!
Николай Иванович оккупировал диван и телевизор. Он курил прямо в комнате, стряхивая пепел в цветочный горшок. На все робкие замечания Марины он лишь отмахивался: «Да ладно, проветрится».
Кот Семён забился под ванну и выходил только поесть, когда «гости» ложились спать. Марина чувствовала себя таким же загнанным зверьком. Она приходила с работы и не знала, куда себя деть. Её выселили из её же спальни, её кресло было занято, на кухне командовала свекровь. Она уходила в свою маленькую комнатушку, закрывала дверь и сидела в тишине, слушая, как за стеной громко обсуждают её жизнь.
— …говорю тебе, сама виновата! – доносился до неё голос Антонины Петровны. – Распустила мужика! Ходила вечно как серая мышь, ни причёски, ни маникюра. Разве ж на таких заглядываются? Вот Игорёк и нашёл себе яркую птичку. А эта что? Борщ сварить толком не умеет, в доме пылища. Не хозяйка!
Марина сжимала кулаки до боли в костяшках. Это было невыносимо. Они жили в её квартире, ели её еду и за её же спиной поливали её грязью.
Прошла неделя, потом вторая. О ремонте в квартире свекров никто не заговаривал. Наоборот, Антонина Петровна начала строить планы на будущее.
— Надо бы шторы здесь поменять, – рассуждала она, стоя посреди гостиной. – Эти какие-то мрачные, как в больнице. Купим весёленькие, в цветочек. И ковёр этот твой дурацкий надо выбросить, пылесборник.
Марина не выдержала.
— Антонина Петровна, это моя квартира. И мне нравятся эти шторы.
Свекровь поджала губы.
— Ну вот, я же говорю – никакого вкуса. Ну ничего, мы из тебя ещё человека сделаем.
В один из вечеров, когда Марина вернулась с дежурства, особенно уставшая и голодная, она обнаружила, что её ужин, оставленный в холодильнике, съеден. На плите стояла кастрюля с жирным, пахнущим луком варевом, которое свекровь называла «настоящим борщом».
— А где моя курица с рисом? – тихо спросила Марина.
— Ой, я её Коле отдала, – беззаботно ответила свекровь, не отрываясь от сериала. – А то он твою диетическую еду есть не может. А ты борща поешь, полезно для здоровья.
И в этот момент что-то в Марине сломалось. Та пружина терпения, которая сжималась последние недели, с оглушительным треском лопнула. Это была не просто съеденная курица. Это был символ полного и окончательного пренебрежения ею, её чувствами, её пространством. Она была никем в собственном доме.
— Я не хочу вашего борща, – сказала она ледяным тоном.
Антонина Петровна удивлённо обернулась.
— Это ещё что за капризы? Я для кого тут стараюсь, готовлю?
— Вы стараетесь для себя. Вы пришли в мой дом и ведёте себя так, будто это ваша собственность. Вы спите в моей постели, курите в моей гостиной, критикуете мою жизнь и едите мою еду. С меня хватит.
— Да как ты смеешь так с матерью разговаривать! – вмешался до этого молчавший Николай Иванович.
— Вы мне не мать! – отрезала Марина. Голос её дрожал от сдерживаемого гнева. – Моя мать никогда бы так со мной не поступила!
— Ах вот ты как! Неблагодарная! Мы к тебе со всей душой, думали, семья… А ты!
И тут Антонина Петровна совершила роковую ошибку. Она решила надавить на самое больное.
— Всё ясно! Хочешь нашего Игорька окончательно отвадить! Думаешь, он вернётся в этот свинарник, где даже мать родную не уважают? Да он потому и ушёл, что ты не семья, а так, недоразумение!
И эти слова стали последней каплей. Марина посмотрела на них – на эту самодовольную, наглую женщину и её безвольного мужа, которые разрушили её покой, растоптали её гостеприимство и теперь пытались растоптать её саму. И вся жалость, всё неудобство, весь страх показаться «плохой» испарились без следа. Осталась только холодная, звенящая ярость.
Она молча прошла в свою комнату, взяла с полки три больших мусорных мешка и вернулась в гостиную. Не говоря ни слова, она начала сгребать с дивана их вещи – одежду, полотенца, журналы – и запихивать в мешки.
— Ты что делаешь, идиотка? – взвизгнула свекровь.
— Собираю ваши вещи, – спокойно ответила Марина, не глядя на неё. – Ваше гостеприимство закончилось. Прошу вас покинуть мою квартиру. Немедленно.
— Да мы никуда не пойдём! – закричал Николай Иванович, вскакивая с дивана. – Это и нашего сына дом! Мы имеем право здесь быть!
Марина остановилась и посмотрела на него в упор.
— Ваш сын ушёл отсюда три месяца назад. Это больше не его дом. И никогда им не был. Эта квартира досталась мне от моей бабушки. Она моя. Только моя. А вы… вы просто чужие люди, которые злоупотребили моей добротой.
Она завязала последний мешок и подтащила все три к входной двери. Открыла замок.
— На выход.
Антонина Петровна бросилась к телефону.
— Я сейчас Игорю позвоню! Он с тобой разберётся!
— Звоните, – усмехнулась Марина. – Мне очень интересно, что он вам скажет.
Она открыла дверь настежь. Холодный сквозняк с лестничной клетки ворвался в квартиру.
— Я не буду повторять дважды. Уходите.
Они смотрели на неё, как на сумасшедшую. Они не могли поверить, что эта тихая, покорная женщина, которую они привыкли ни во что не ставить, способна на такое. Но в её глазах была такая стальная решимость, что они поняли – это не шутка.
Николай Иванович первым схватил чемодан. Антонина Петровна, что-то шипя себе под нос, начала вытаскивать мешки на площадку.
Когда они уже стояли за порогом, в окружении своих вещей, свекровь обернулась. Её лицо было искажено злобой.
— Ты ещё пожалеешь об этом! Останешься одна, как перст, никому не нужная! Семью предала!
Марина посмотрела на неё без ненависти, с одной лишь бесконечной усталостью.
«Вон! Квартира моя, и вы — не семья!» — это были последние слова Марины, прежде чем она захлопнула дверь.
Она повернула ключ в замке, потом ещё один. Прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Она не плакала. Она сидела и слушала тишину. Но это была уже другая тишина. Не звенящая и пустая, а спокойная, целительная. Тишина её собственного дома.
Кот Семён вышел из-под ванны, подошёл к ней и, громко мурлыча, ткнулся мокрым носом в её ладонь.
Марина взяла его на руки, уткнулась лицом в его тёплую шерсть.
— Всё, Сёма. Теперь мы дома. Только мы с тобой.
Она встала, прошла в гостиную. В воздухе ещё стоял запах чужого табака, на столе валялись фантики от конфет. Она открыла настежь все окна, впуская в квартиру свежий ночной воздух. Нужно было сделать большую уборку. И в квартире, и в жизни. Но впервые за долгие месяцы у неё были на это силы. Она больше не была жертвой. Она была хозяйкой. Своей квартиры. И своей судьбы.