Запах лака и старого дерева был для Ольги лучшей ароматерапией. Он означал, что она дома. Не просто в квартире, а именно дома – в своем мире, где каждая вещь знала свое место, а единственным хозяином хаоса была она сама. Сейчас этим хаосом был старый венский стул, который она нашла на барахолке. Ножки были расшатаны, сиденье треснуло, но в его изгибах жила история, и Ольга, как опытный реставратор, собиралась подарить ему новую жизнь. Она водила наждачной бумагой по изогнутой спинке, и под её пальцами тёмный, почти чёрный от времени лак уступал место тёплой, живой древесине.
В такие моменты она отключалась от всего. От работы, где нужно было быть Ольгой Викторовной, строгим и справедливым начальником отдела. От звонков подруг с их вечными проблемами. Даже от мужа, Андрея, которого она любила, но от которого иногда тоже нужно было отдыхать. Её мастерская – а на самом деле просто утеплённый балкон, переоборудованный под её нужды, – была её крепостью.
Андрей тихо вошёл в комнату, стараясь не шуметь. Он всегда так делал, когда она работала, – ходил на цыпочках, будто боясь спугнуть её вдохновение.
– Олюш, чай будешь? Я твой любимый заварил, с чабрецом.
Она оторвалась от стула, сняла перчатки и улыбнулась.
– Буду, конечно. Спасибо, родной. Как ты там без меня?
– Да вот, счета разбирал. Кстати, мама звонила, просила передать, что она заходила днём. Говорит, банку огурцов тебе завезла, в холодильник поставила.
Ольга замерла. Улыбка медленно сползла с её лица.
– Заходила? Как? Мы же вроде договаривались, что…
– Ну, у неё ключ был, – Андрей сказал это так просто, будто речь шла о прогнозе погоды. – Она мимо ехала, решила не беспокоить тебя звонками. Ты же не любишь, когда от работы отвлекают.
Ольга медленно вытерла руки ветошью, пропитанной растворителем. Запах стал резче. Она прошла на кухню. В холодильнике, действительно, стояла трёхлитровая банка с мутноватым рассолом, занимая всю полку, где обычно хранились её йогурты и контейнеры с салатом на завтра. Рядом, на столе, лежала стопка идеально выглаженных кухонных полотенец. Тех самых, что Ольга утром бросила в корзину для стирки.
– Она и постирать успела? – голос её был тихим и каким-то бесцветным.
– Ну, мам, ты же знаешь, – Андрей пожал плечами, наливая чай. – У неё энергии, как у атомной станции. Увидела, что лежат, ну и закинула. Что такого? Помочь же хотела.
«Помочь», – мысленно повторила Ольга. Это слово в исполнении её свекрови, Тамары Павловны, всегда имело какой-то второй, зловещий смысл. «Помочь» означало переставить кастрюли по её собственному фэншую. «Помочь» – это выкинуть её любимую, чуть щербатую чашку, потому что «несолидно из такой пить». «Помочь» – это прокомментировать количество пыли на верхних полках, куда сама Тамара Павловна без стремянки в жизни бы не залезла.
Она молча села за стол. Андрей поставил перед ней чашку. Он не замечал напряжения. Для него это было нормой. Его мама всегда была такой – деятельной, вездесущей, хозяйственной. Он вырос в этом, для него её вторжения были просто проявлением заботы. А Ольга выросла в другой семье, где дверь в комнату дочери закрывалась, и никто не входил без стука.
Вечером, когда они ложились спать, Ольга не выдержала.
– Андрей, давай поговорим. Про твою маму.
Он тяжело вздохнул. Этот вздох она знала наизусть. Он означал: «Опять начинается».
– Оль, что опять не так? Огурцы невкусные? Полотенца плохо поглажены?
– Дело не в огурцах, и ты это прекрасно знаешь. Дело в том, что она приходит сюда, когда меня нет. Без предупреждения. Она хозяйничает в моём доме.
– Это и мой дом тоже, – мягко поправил он.
– Да. Наш. Но не её. Я не хочу приходить с работы и гадать, что у меня сегодня передвинуто, что выброшено, а что «улучшено». Я чувствую себя так, будто живу в общежитии под надзором коменданта.
– Ты преувеличиваешь. Мама просто любит порядок. И она любит нас. Хочет заботиться.
– Андрей, забота – это когда спрашивают, нужна ли тебе помощь. А когда без спроса вторгаются в твоё личное пространство – это называется по-другому. Это контроль.
– Ну какой контроль, о чём ты говоришь? – он начал раздражаться. – Это же мама! Она нам только добра желает. У всех свекрови как свекрови, а моя тебе, видишь ли, слишком заботливая.
Ольга отвернулась к стене. Разговор был бессмысленным. Он не понимал. Или не хотел понимать, потому что это потребовало бы от него неприятного разговора с матерью. А Андрей конфликтов избегал, как огня. Проще было уговорить Ольгу «не обращать внимания».
Следующие несколько дней прошли в напряжённом молчании. Ольга старалась не думать о визитах свекрови, но это было всё равно что пытаться не думать о розовом слоне. Каждая мелочь цепляла взгляд. Вот её любимые специи на полке стоят не по алфавиту, как она привыкла, а по размеру баночек. Вот в ванной её дорогой шампунь задвинут в дальний угол, а на видном месте красуется какой-то «Крапивный отвар», которым Тамара Павловна свято верила, можно вылечить всё, от перхоти до мирового кризиса.
Она чувствовала себя чужой в собственном доме. Её уютный, выстроенный по кирпичику мир трещал по швам. Она стала дёрганой, постоянно прислушивалась к звукам в подъезде. Возвращаясь домой, она с замиранием сердца вставляла ключ в замок, гадая, какой «сюрприз» ждёт её сегодня.
В субботу она решила полностью посвятить себя стулу. Работа подходила к концу. Она покрыла его специальной морилкой, которая подчеркнула красивую текстуру дерева, и оставила сохнуть на балконе, аккуратно подстелив старые газеты. Завтра останется только нанести финишный слой воска – и можно будет хвастаться перед подругами.
Они с Андреем собирались в гости к друзьям. Ольга долго крутилась перед зеркалом, выбирая платье. Андрей уже стоял в коридоре, поторопливая её.
– Оль, мы опаздываем. Такси ждёт.
– Иду, иду, – она выпорхнула из спальни, на ходу застёгивая серёжку. – Ой, я же телефон на балконе забыла. Сейчас, секунду!
Она распахнула балконную дверь и застыла на пороге. Её стул стоял не там, где она его оставила. Он был придвинут к стене, а на его свежеокрашенное, ещё липкое сиденье была небрежно брошена старая фуфайка Тамары Павловны, которую та держала на балконе «для дачных работ». На красивой деревянной поверхности отпечатался уродливый рельеф грязной ткани. Вся её многодневная работа, вся медитация и кропотливый труд были уничтожены одним беспечным движением.
Воздух в лёгких закончился. Она медленно повернулась. Андрей смотрел на неё с недоумением.
– Что случилось? Ты чего застыла?
– Твоя мама… была здесь, – прошептала Ольга.
– Ну да, я забыл сказать. Она заезжала за рассадой, я ей разрешил взять. Она буквально на пять минут.
Пять минут. Пяти минут хватило, чтобы разрушить то, что она создавала неделю. Чтобы снова показать ей, кто здесь на самом деле хозяйка. Что её увлечения – это ерунда, пустое место, которое можно завалить старым тряпьём.
– Андрей, – голос её звенел от сдерживаемых слёз и ярости. – Посмотри на стул.
Он заглянул на балкон, и до него, кажется, начало что-то доходить.
– Ой. Ну… может, отмоется? Она же не специально…
– Не специально? – Ольга рассмеялась. Страшным, срывающимся смехом. – Конечно, не специально! Она никогда ничего не делает «специально»! Она просто «хочет помочь», «хочет как лучше»! Она просто живёт так, будто меня не существует! Будто эта квартира – продолжение её собственной, а я – временное недоразумение, которое можно игнорировать!
– Оля, перестань, не надо так…
– А как надо, Андрей?! Как надо?! Молча утираться и переделывать всё заново? Улыбаться, когда она в очередной раз выбрасывает мои вещи или учит меня варить борщ, который я ненавижу с детства? Сколько ещё я должна терпеть это тотальное неуважение?
– Это не неуважение, это…
– Так, стоп, – Ольга резко выставила перед собой руку, обрывая его на полуслове. Её глаза горели. – У меня к тебе только один вопрос. Вот сейчас, честно. А почему ключи от МОЕЙ жилплощади у твоей матушки? У нас тут тайный семейный совет без меня состоялся, на котором было решено передать ей дубликат?
Она сделала шаг к нему. Впервые за все годы их совместной жизни он увидел её такой – не просто расстроенной или обиженной, а по-настоящему разъярённой. В её голосе звучал металл. Слово «моей» она произнесла с таким нажимом, будто вбивала гвоздь. И Андрей понял, что это не оговорка. В эту минуту это была именно её квартира, купленная на деньги от продажи бабушкиного наследства, её территория, которую он не смог защитить.
– Оль, ну как-то так получилось… – он начал мямлить, отводя глаза. – Она попросила на всякий случай, вдруг кому-то плохо станет, или мы уедем, а цветы полить надо…
– «На всякий случай»? – она снова рассмеялась, но в этом смехе не было веселья. – Отличный «всякий случай»! Он наступает каждый день, когда меня нет дома! Скажи мне, Андрей, тебе самому это нормально? Что твоя мама роется в белье твоей жены? Что она хозяйничает на нашей кухне, в нашей спальне? Тебе комфортно от этого?
Он молчал. Что он мог сказать? Что ему было проще дать маме ключ, чем выслушивать её упрёки и обиды? Что он надеялся, что «как-нибудь само рассосётся»?
– Я так больше не могу, – сказала Ольга уже спокойнее, но от этого спокойствия по спине Андрея пробежал холодок. – Я устала бороться за право жить в собственном доме по своим правилам. Я устала чувствовать себя виноватой за то, что хочу тишины и уединения. Поэтому у тебя есть выбор.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
– Либо завтра вечером ключ твоей мамы лежит здесь, на этом столе. Либо послезавтра в этой квартире будут стоять новые замки. А твои вещи будут аккуратно собраны и выставлены в коридор. К маме. Где тебе, видимо, гораздо удобнее.
Она развернулась, прошла в спальню и закрыла за собой дверь. Андрей остался стоять в коридоре один, оглушённый тишиной, которая наступила после бури. Такси внизу отчаянно сигналило, но никто из них об этом уже не думал.
Ночь была длинной и холодной, хотя спали они в одной постели. Ольга не плакала. Слёзы кончились, осталось только звенящее, твёрдое решение. Она чувствовала себя хирургом, который делает болезненный, но необходимый надрез, чтобы спасти пациента. Пациентом была её семья. И её собственное душевное здоровье.
Утром Андрей встал раньше обычного. Молча сварил кофе, молча позавтракал. Ольга вышла на кухню, когда он уже одевался. Он не смотрел на неё.
– Я… я поеду к маме, – выдавил он, завязывая шнурки.
– Хорошо, – только и ответила она.
Весь день она провела как в тумане. Не пошла на балкон. Не могла смотреть на изуродованный стул. Она просто ходила по квартире, своей квартире, и остро ощущала присутствие чужого человека в каждой вещи, к которой прикасались чужие руки. Она поняла, что если сейчас отступит, то проиграет не просто битву за территорию. Она проиграет себя.
Вечером Андрей вернулся поздно. Выглядел он измученным, будто вагоны разгружал. Молча прошёл на кухню, положил на стол маленький латунный ключ и сел напротив Ольги.
– Вот, – сказал он хрипло. – Это было… непросто.
Ольга взяла ключ. Он был ещё тёплым. Она сжала его в ладони. Это был не просто кусок металла. Это был символ её победы.
– Что она сказала? – спросила Ольга, хотя уже догадывалась.
– Всё, что ты можешь себе представить, – Андрей криво усмехнулся. – Что я неблагодарный сын. Что ты меня против неё настраиваешь. Что она нам только добра желает, а мы её отталкиваем. Что она в гроб себя вгонит от такого отношения. Плакала. Давление подскочило. Пришлось скорую вызывать для профилактики.
Он устало провёл рукой по лицу.
– Я думал, она меня проклянёт. Но я сказал ей, Оль. Сказал, что ты моя жена. И это наш дом. И если она хочет приходить сюда в гости, то мы всегда будем рады. Но только в гости. Позвонив заранее.
Он поднял на неё глаза, и она увидела в них не привычную уступчивость, а что-то новое. Твёрдость. Он сделал свой выбор.
– Она сказала, что ноги её больше здесь не будет, – добавил он тихо.
– Будет, – уверенно сказала Ольга. – Обида пройдёт, а сын останется. Просто теперь всё будет по-другому.
Она встала, подошла к нему и впервые за сутки обняла. Он крепко прижал её к себе.
– Прости меня, – прошептал он ей в волосы. – Я должен был понять это раньше. Я вёл себя как трус.
– Мы оба виноваты, – ответила она. – Я слишком долго молчала.
Через неделю, в воскресенье, раздался телефонный звонок. Звонила Тамара Павловна. Голос у неё был подчёркнуто вежливый, даже немного отстранённый.
– Оленька, здравствуйте. Вы не заняты? Я тут пирожков с капустой напекла. Хотела вам завезти, если вы дома, конечно.
Ольга улыбнулась в трубку.
– Здравствуйте, Тамара Павловна. Мы дома. Завозите, конечно. Только у меня просьба – захватите, пожалуйста, вашу старую фуфайку с нашего балкона. А то она место занимает.
В трубке на несколько секунд повисла тишина. Затем свекровь сдавленно хмыкнула.
– Хорошо, Оля. Захвачу.
Когда она положила трубку, Андрей, который слышал разговор, посмотрел на неё с восхищением.
– Ты – генерал, – сказал он.
– Я просто хочу жить в своём доме, – ответила Ольга, направляясь на балкон.
Она взяла в руки наждачную бумагу. Испорченное сиденье стула смотрело на неё немым укором. Ничего, подумала она. Работы будет больше, но она справится. Она всё зачистит, отшлифует и покроет лаком заново. И стул будет даже лучше, чем прежде. Как и её жизнь. Она теперь точно знала, что у её крепости надёжные стены и очень, очень крепкие замки. И ключ от них есть только у тех, кто уважает её правила.