Но тревога, словно ледяной ком, поселилась в сердце. С каждым днем она росла, заполняя собой всё пространство, вытесняя радость и спокойствие. Аля стала раздражительной, плохо спала, постоянно прислушивалась к каждому шороху за дверью. Всё казалось, вот сейчас она откроется, и ей сообщат недобрую весть. Однажды ночью, когда за окном выла метель, увидела сон. Страшный сон, который пронзил её насквозь. Она видела Димку, посреди какого-то поля, пыльного, выжженного. Вокруг рвались снаряды, земля дрожала, а он стоял один, с лицом, искаженным от ужаса. Она кричала ему, пыталась добежать, но ноги её не слушались, словно вросли в землю. Проснулась, задыхаясь от крика, в холодном поту, стекающем по вискам. Сон был настолько реальным, что казалось, будто она сама побывала там, рядом с ним, в этом аду. Теперь она знала наверняка: что-то очень плохое происходит. Потом пришло долгожданное письмо, в котором Димка извинялся за долгое молчание. «Аленька, родная моя, — писал он, — прости что заставил тебя так долго ждать. Не было возможности написать. Были в командировке. Солнышко моё, потерпи, осталось совсем немножко, каких-то три месяца, и мы будем вместе. Знаешь, я решил, что тоже буду поступать в институт. Хочу стать инженером, так что оба с тобой будем студентами. Только учиться пойду заочно, я ведь мужчина, и должен содержать семью. Как только приеду, сразу сыграем свадьбу. Я уже представляю себе, какая ты будешь красивая, в белоснежной фате. Люблю тебя, сильно, сильно. Обнимаю и целую крепко, крепко, твой Димка». Аля перечитывала письмо снова и снова, пытаясь отыскать в строчках хоть какой-то намек на то, что ей примерещилось во сне. Но письмо было теплым, любящим, полным надежд на будущее. «Какая же я дура, — корила она себя, — напридумывала невесть что». Но тревога, словно въевшись в сердце, не отпускала. Слова Димки о командировке не звучали убедительно, а обещание скорой встречи казалось отчаянной попыткой успокоить её. Наступил май, на улице стояла невыносимая жара. Она готовилась к сессии, и ждала возвращение Димки, вычёркивая дни красной авторучкой в маленьком календарике.
В один из таких жарких дней, когда Аля сидела над конспектами в душной комнате, раздался стук в дверь. Сердце ёкнуло. Она надеялась увидеть на пороге Димку, и побежала открывать. Но вместо него на пороге стоял Максим Романович, его отец.
— Аля, я за тобой, не поздоровавшись, — проговорил он, — собирайся, завтра привезут Диму хоронить.
В глазах у неё замелькали какие-то разноцветные круги, и она как подкошенная рухнула на пол. К ней подбежали девочки, соседки по комнате, подняли, усадили на кровать. Сознание возвращалось медленно, сквозь пелену душной ваты. Аля открыла глаза и увидела склонившиеся над ней встревоженные лица соседок. Слова Максима Романовича звучали в голове назойливым эхом: «Завтра привезут Диму хоронить». Нет, это не может быть правдой. Это какая-то ужасная ошибка. Димка же писал, что скоро вернётся. Что они будут вместе учиться, поженятся. Как это возможно? Она попыталась встать, но ноги не слушались, тело казалось чужим и неподъемным. Подруги напоили её холодной водой, только тогда она смогла произнести.
— Это… не может быть… Это ошибка…
Максим Романович молча стоял в дверях, с осунувшимся лицом и покрасневшими глазами. Он подошел к Але, опустился на колени и взял её похолодевшую руку в свою.
— Алечка, милая… это страшно, это тяжело. Но это правда. Он погиб… Защищал… Там…, — голос его дрогнул, и он не смог закончить фразу.
Аля ничего не слышала. Перед глазами снова возник образ Димки из сна, на выжженном поле, в окружении взрывов. Теперь она понимала, что это был не сон, а предчувствие, страшное и беспощадное. Предчувствие, которое сбылось. Мир вокруг рухнул, превратившись в осколки, острые и болезненные. Впереди была только пустота, холодная и беспросветная. Пустота, в которой больше никогда не будет Димки.
Похоронили Димку в Покровке. Аля стояла у могилы, как каменная, с мертвенно-бледным лицом, и плотно сжатыми губами, не проронив ни слезинки. Внутри все окаменело от горя. Она смотрела на фотографию на памятнике - Димка, молодой, улыбающийся, полный жизни. Таким он и останется в её памяти навсегда. А Надежду Ивановну, его мать, не могли оттащить от могилы, она вырывалась, била мужа кулаков в грудь и кричала.
— За что, скажи мне за что? Кому нужна эта война, для чего она? Почему наш мальчик лежит в этом цинковом ящике, а эта девочка, — она указала на Алю, — не став женой, превратилась во вдову.
Максим Романович пытался поднять жену. Увести от могилы, но всё было напрасно, она вырывалась, и снова возвращалась туда, где теперь навсегда будет лежать её сын.
Потом Аля помнила день похорон обрывками. Лица людей, слова соболезнования, плач Надежды Ивановны – всё это проносилось мимо, как кадры старого кино. Она не чувствовала ни жары, ни запаха цветов, ни вкуса поминального обеда. В голове была лишь одна мысль: «Димки больше нет». И эта мысль, словно раскалённый гвоздь, впивалась в её мозг, не давая ни дышать, ни думать. Вернувшись в город, она ушла в себя. Перестала есть, спать, говорить. Возвращаясь из института, садилась на кровать и смотрела в одну точку. Девчонки пытались её хоть как-то растормошить, но она никого не видела и не слышала. В глазах стоял только Димка, улыбающийся, живой, каким он был на фотографии. А потом - выжженное поле и его лицо, искаженное ужасом. Неизвестно, как бы она сдала сессию, если бы не Виталик. Брат приходил к ней каждый день, готовил что-нибудь поесть, и заставлял учить конспекты. Он, как мог, поддерживал Алю, понимал, что никакие слова не смогут утешить её горе, но старался просто быть рядом, дать почувствовать, что она не одна. Сессию сдавала, словно в тумане. Виталик сидел под дверью аудитории, волнуясь больше, чем она сама. Когда она вышла, с бледным, измученным лицом, он просто обнял её молча. Потом была летняя практика в пионерском лагере, и возвращение домой, в Калиновку. Полина, глядя на исхудавшее бледное лицо дочери, только вздыхала. «Бедная моя девочка, за что ей всё это», думала она.
Лето в Калиновке выдалось дождливым. Аля целыми днями бродила по окрестностям, по местам, где когда-то они гуляли с Димкой. Ходила на речку, где они купались прошлым летом, когда он был в отпуске, сидела под старой яблоней в саду, где они мечтали о будущем доме. Всё вокруг напоминало о нем, и от этого становилось еще больнее, потому что ничего уже назад не вернёшь и не исправишь. Однажды вечером, сидя на крыльце дома, увидела, как к их калитке подходит незнакомый высокий парень.
— Девушка, не подскажите, — окликнул он её, — Алевтина Смолина, в этом доме живёт?
— Да, это я, — Аля встала с крыльца и пошла навстречу парню.
— Слава Богу, нашёл, — улыбнулся парень, — меня Игорем зовут. Мы с твоим женихом, Димой Башкатовым служили вместе. И он просил меня кое-что тебе передать, если с ним что-нибудь случиться.
С этими словами Игорь протянул Але небольшой свёрток. Она взяла и развернула. Там была фляжка, с нацарапанным на ней её именем, и колечко, простое, с незатейливым узором.
— Это он сам сделал, перед тем боем, в котором погиб, — тихо проговорил Игорь, — говорил, что на счастье.
Аля взяла колечко в руки. Оно хранило тепло Диминых пальцев. И вдруг, словно плотина прорвалась, слезы хлынули из глаз. Слезы боли, горя, но и слезы благодарности за то, что Димка любил её, и даже перед смертью думал о ней. Она подняла глаза на Игоря, и прошептала:
— Спасибо…
Игорь молча стоял, давая Але выплакаться, понимая, что сейчас ей это необходимо. Он знал, как сильно они любили друг друга, Димка часто рассказывал о своей Аленьке, мечтал о будущем, о семье. Игорь видел его в последние минуты жизни, он был спокоен и просил передать Але, что любит её больше жизни. Полина, услышав плач дочери, выбежала из дома. Увидев незнакомого парня, она насторожилась. Игорь представился, рассказал о службе с Димой и о последней просьбе. Полина заплакала вместе с Алей, обняв её и прижав к себе. Вместе они пригласили Игоря в дом, усадили за стол, и принялись угощать. А после долго говорили о Диме. Игорь рассказывал о нём, о его смелости и доброте, о том, как он всегда готов был прийти на помощь. После ухода гостя, Аля долго смотрела на колечко, которое Димка сделал своими руками. Она надела его на палец, и оно было как раз впору. Ей вдруг стало легче, словно Димка был рядом, обнимал и поддерживал.
В конце лета, к родителям приехала Лида. Узнав о случившемся, долго утешала подругу.
— А ты почему ничего не написала про это, — спросила она, — и вообще, почему не писала? Я последнее письмо от тебя в средине мая получила. А потом ты как в воду канула.
— Прости Лида, — вздохнула Аля, — не до писем мне было, сама понимаешь.
— Понимаю, — Лида обняла подружку за плечи, — но жить то надо, — а потом наклонилась и прошептала, — а у нас скоро маленький будет. Аль, я беременная.