Кукушки. Глава 69
Хоть озвучил Леонид сестре свои мечты, а воплотить в жизнь их так и не решился, уж слишком велико было влияние отца на сына. Раз Семён против пошёл, то и сыну нечего вперёд соваться, тяте виднее, он мудрее и опытнее, а пасека дело новое, вдруг не получится ничего? Да и не до неё ему стало, Манефа заняла все его мысли.
После той встречи на Троицу всё думал он о ней да выискивал встречи, чтобы хоть ненадолго увидеть девушку. А она, как назло, совсем перестала забегать в гости к подруге. Да собственно говоря и женихаться особо было некогда, шла горячая летняя страда. Нохрины колготились на покосах, отдельными днями готовили новые борти и те, что ранее были не заняты пчелами –крыли, очищали, наващивали, придавали им приманочный запах, поплотнее подгоняли втулку-колодезню (рои избегали борти с щелями, через которые проходит свет). Можно, конечно, сделать это было ещё весной, но всякий здравый кокушенец знание имел, что тогда их займут осы или шершни и тогда о борти можно забыть.
-Всё-то ты, тятя, знаешь, -крикнул Парфений отцу, укрепляя крестовину из прутиков снизу борти.
-А ты меньше болтай, да больше руками делай, -отвечал ему отец, внимательно следя за работой сына снизу, -добавь в бортю ещё одну крестовину, - указал он, -да приманку положить не забудь! Для приманки использовались кусочки сот шириной с ладонь, их прикрепляли ребром к должее тонкими длинными деревянными шпильками. Внизу для поддержания молодых сотов вставляли еще две-три крестовины-жердочки.
-Принимайте науку, -сказал он Леониду, копошившемуся у дерева, -пока я жив да могутен, дальше своим умом жить станете, да дитям своим что знаете передавать будете! Испокон веков так повелось, умный сын - отцу замена, а глупый не в помощь. Ты вот по весне разговор со мной про пасеку завёл, -обратился он к сыну, который натирал бортю душистой приманкой. Делали это для привлечения роя во время роения пчел, чтобы приманить его в бортю. У каждой семьи был собственный секрет приготовления такой приманки. Кто-то использовал мёд, мелиссу, кто-то опрыскивал бортю настоем цветков, окуривали травой, подвязывали снаружи пучки пахучих трав, свежие липовые веточки, натирали воском, медом или прополисом. Применяли и другие, более сложные по составу приманочные вещества, секрет которых строго хранили.
-Разговор завёл, -продолжил Леонид, -да не закончил, отступился. Значит слаб духом, коли за дело своё не борешься, оттого и вряд ли, что из него что выйдет.
-Поборешься тут, -ответил ему Леонид, который закончил свою работу и приготовился подниматься на дерево, -когда ты сразу оборвал меня, даже не дослушав!
-На то я и отец, чтобы сомневаться! Но родному сыну я не враг! Сестрица твоя все уши мне прожужжала о твоей затее, мать подговорила, так они вдвоём жужжать стали. Всё о том, чтобы тебе помочь. Бабы вперед пошли, а ты отступил! Мужик ты али нет?
-Мужик, тятя! –ответил Леонид, оглядываясь на брата, который начал спускаться вниз.
--Мужииик, -передразнил его отец, а к девке подступиться не знаешь, как, всё вокруга ходишь, не мычишь, не телишься!
-Емилия доложила? –спросил его Леонид.
-У самого глаза имеются! –отрезал Семён, -видел, как девка на тебя пялилась, когда к нам забегала. Нет чтобы подойти к ней на вечорке какой прогуляться предложить, так ты всё не о том думаешь!
-Ну, Милька, подожди, получишь ты у меня! –разозлился парень на сестру, -язычок –то тебе подукорочу, чтобы не болтала им направо-налево! – от злости он не выдержал и ударил кулаком по березе.
-Девку не трожь, она ни при чём, Парфёха языком трепанул за то леща от меня схлопотал, -остановил его отец, -завидно стало парню, он-то себе по душе так и не сыскал никого. А ты, сын не тяни с девкой-то, куй железо, пока горячо, на Покров сыграем свадебку, -сказал он. К ним подошел Парфений, и Семён перевел разговор на другое, не зная ещё что сам, собственными словами, только что, вбил первый клин меж своими сыновьями. Как задумал Леонид свою пасеку так меж ними словно черная кошка пробежала. Невдомёк было им, что разводит их жизнь в разные стороны и теперь у каждого своего пути. Леонид решил пасекой заняться, у Парфения мысли о продолжение семейного ремесла. Чем плохо скорнячество? Ничем! От чего тогда потянуло его братца, да в другую сторону? Этого Парфений пережить не мог, злился на брата, ничего поделать с собой не мог. Будущее своё видел только в одном цвете: живут они все при отце и матери, на одном подворье, ремеслом одним занимаются, вместе на ярмарках торгуют и богатство общее приумножают. А тут ещё Манефа меж ними влезла, как жить, когда одна девка двум братьям одновременно нравится? Ох, беда.
Лето выдалось на диво хорошим и дожди, когда нужно и жара баловали людей, давая исполнить задуманное. Отцвели главные лесные медоносы –богатыри Зауралья кипрей, дягель и другие, пришло время подлаза - резки мёда. Феша и Емилия приготовили берестяные короба- легкие, удобные, прочные, не пропускающие мед. Осмотрели липовые долбленые кадушки с плотно закрывающимися крышками — челяки, которые покупали зимой на ярмарке. Наготовили еды, чтобы могли мужчины перекусить в лесу, ведь вернутся они оттуда лишь к вечеру. Мужская половина семьи собрала гнилушки (трухлявое деревяшки), проверили дымари и снаряжение. Затопили баню, к пчелам всегда ходили без запаха, в чистой одежде. Лишь бы погода не подвела, но ярко- красное солнце садившееся за чистый горизонт говорило о том, что завтра день будет хорошим без дождя и ветра.
Нохрины были не единственными бортниками в Кокушках, бортни были и других жителей деревни. Каждая из них считалась частной, неприкосновенной собственностью. И никто не покушался на чужою бортю, это был большой грех. На каждом бортном дереве стоял особый знак- клеймо, который обозначал принадлежность его и борти определенному жителю Кукушек. Клейма или по-иному знамя, были разными и состояли из разных фигур, линий, завитушек, но свои знаки владельцы бортей могли узнать из тысячи. Чаще всего, на лесном участке, были перемешаны борти нескольких владельцев, но никто и никогда не путался, и хорошо знал чужие клейма.
Савва борти не держал, а медок любил, от того и пакостил по -мелкому, забирая его из чужих. Тут, главное, успеть до того, как за мёдом соберутся их хозяева, а так как многие дела в общине начинались одновременно у всех, то он знал точно день, когда в Кокушках начнется сбор мёда. В это прекрасное утро он, защитив от пчел лицо сеткой из конского волоса взобрался на сосну. В руках у него был дымарь, в котором чадила гнилушка, отгонявшая пчел своим дымом. К поясу Саввы была привязана веревка, на конце которой болтался берестяной короб для меда. Если мёда в борти будет много, он поднимет его с земли с помощью веревки и наполнит, но иногда они были пустыми или меда в них было совсем немного и тогда тащить с собой посуду наверх было нецелесообразно. Сладкоежка знал, что борти, на которые он сегодня позарился принадлежали Нохриным, но даже не предполагал, что они решили проверить их раньше, чем все общинники и этим же утром выехали в лес.
Обычно мёд отбирали вдвоем. Это было удобно и практично, но жадный Савва не хотел ни с кем делиться своей добычей. Он сосредоточился на пчелах, не заметив, как к сосне подошли братья –нохрята. Семён, их отец, остался дома, полностью доверив сынам сбор мёда.
-Ах, ты, крыса! –услышал Савва голос снизу и лоб его тут же покрылся липким потом, ибо он тут же узнал Леонида, -а ну, слазь, пока мы тебе руки твои не пообломали! –пригрозил он вору. Перепуганный не тем, что его поймали, а тем, что ждёт его в дальнейшем, он вцепился руками в ветки сосны и срывающимся от страха голосом крикнул вниз:
-А вот и не слезу!
-Что ж до зимы на сосне висеть станешь? –резонно спросил его Парфений, заприметив и короб, и веревку, спускающуюся сверху.
-Приготовился, зараза этакая! –сказал Леонид тоже их увидевший, -говорили мужики, что мёд в бортях кто-то подворовывает, всё на зверьё грешили, а тут, оказывается человечьих рук это дело. Савва, сидевший на сосне от волнения сильно вспотел, к тому же накануне он обильно возлиял, запах пота и похмелья поплыл по воздуху. Растревоженные пчелы и так гудели без умолку, а тут и вовсе разозлились, и набросились на воришку, жаля его в разные места. Савва заорал, замахал свободной рукой, случайно смахнув с лица маску и тут же завыл, когда они принялись жалить его в нос, губы, щеки и лоб.
-На воре и шапка горит, -рассмеялась Леонид.
-Ползи вниз, -крикнул Савве Парфений, -не то изжалят до смерти! Будешь знать, как в чужие борти лазать! –добавил он.
Крича и воя Савва спустился вниз, где поджидавшие его братья не упустили случая надавать воришке тумаков. Опухший от укусов пчел, с синяком под глазом и разбитой губой и порванной рубахой вернулся он в Кокушки несолоно хлебавши и несколько дней не показывался из избы, боясь скорой расправы от Нохриных.
-Ты смотри, каков проныра, -рассуждали они меж собой, оставляя растревоженных пчёл в покое и переходя к следующей своей борти, -хотел на елку влезть и рыбку съесть, ничего, после ещё с ним посчитаемся.
Подрезка мёда дело сложное, но прибыльное, с борти обычно нарезали два ведра превосходного дикого лесного меда, а в особо удачные годы в местах с сильными медоносами — до двух-трех пудов могли взять. Если меда было маловато, его не трогали, давали возможность пчелам еще заправиться до очередного и окончательного подлаза, который бывал поздно, с началом осенних холодов, когда готовили борти на зиму.
Бортники сильно не наглели, мёд отбирали только лишний, в котором пчелы не нуждались. И оставляли столько, чтобы хватило на корм зимой и весной.
За день братья осмотрели только четыре борти. Умаялись, хоть и отдыхали немного, восстанавливали силы едой, прихваченной из дома. Смеясь, вспоминали опухшее лицо Саввы с закрывшимися от пчелиных укусов щелочками глаз, чуток вздремнули перед тем, как тащить добытое к лошади, что ждала их у кромки леса. Тяжел груз, просто так не унесёшь, но есть волокуши, которые они сделали тут же из двух жердей и палок, что связали меж собой. На таких и по узким, лесным тропам можно мёд дотащить, там, где лошади не пройти там человеку завсегда приходится выкручиваться. Дотащившись до лошади, они переложили короба на телегу и наконец-то отправились домой, глядя на то, как клонится солнце к закату.
Доставляли его на волокушах, сделанных из шестов и веток тут же. На руках добычу нести было тяжело, а лошадь не могла пробраться по узким, лесным тропам.
Завтра предстоит братьям вернуться в лес, чтобы продолжить свою работу по сбору мёда и была она не единственной, ибо ждали впереди и другие дела, с раннего утра и до позднего вечера, когда шли они на работу и только по дороге было у них время помолиться и перекреститься. Говорили тогда люди: «Вечером же перед сном и Богу молится, и спать валится». Да и сон ли это был, ведь спали часа два-три, не более. Вставали в три-четыре часа утра, чтобы с росой и холодком уйти в поле, часам к семи-восьми утра возвращались домой, завтракали и уходили обратно, до самого вечера. Еду брали с собой, чтобы не ходить туда-сюда, иногда её приносили им в поле ребятишки. Полудновали здесь же, часа в четыре, после отдыхали чуток и снова приступали к работе. Возвращались по темноте и только часов в девять паужнали. Успевали мужики при этом своим хозяйкам помочь и лапти плести на всю семью.
Не отставали от них и женщины, трудились не только в поле, но и по дому работы хватало. Избу в чистоте держи, пряди на пряслице, бели, валяй, крась, вяжи кружева для утиральников, войлок делай, стряпай, пеки хлеба, смотри за домашней живностью, копай, сажай овощи, помогай мужу в чищении лугов. Лён поли и стели, овец стриги, хлеб жни, огородные овощи убери, лён мни и тереби. А ещё пищу готовь, печь топи, за водой на колодец сходи, бельё постирай, семью одень –напряги, натки, нашей и навяжи на всю семью. Казалось был непосилен этот труд от зари до зари, но для них иная жизнь была бы немыслимой, они и не представляли, что может быть как-то по-другому. Кокушенцы жили, чтобы работать и работали, чтобы жить. Труд в деревне был сродни жизни, по сути, одно и тоже, ведь работать для них было равно дышать…
Самое удивительное, что в этом ежедневном, тяжком труде находилось время и любви. Неокрепшими ростками прорастала она в душах молодых, в их взглядах друг на друга, в алеющих девичьих щеках и смиренного терпения парней, росла она, становилась на ноги и заявляла о своих правах. Спелись Любава и Манефа меж собой, срослись любовью, хоть и встречались урывками, но и тому рады были.
-Эх, -шептал он ей, обнимая -нам бы только до Покрова дожить, а там жди сватов, люба моя!
-Не передумаешь? –отвечала она, - девок много вокруг, вдруг какая другая приглянется?
-Слово даю, что сватов зашлю, а ты не откажешь? Не то отправишь назад с тыквою, то-то смеху на деревне будет! –беспокоился он.
-Никогда в жизни! –клялась она. Сияли над их головой холодным светом звёзды, слышны были переливчатые девичьи голоса у реки, гуляла молодежь, пела, хороводы водила. Создавались новые пары, ширилась любовь, росла ввысь, а это значит, что жизнь, какая она не была бы продолжалась.
