Часть 9. Глава 187
В один из осенних дней, когда серое, промозглое небо едва начало светлеть за окнами прифронтового госпиталя, военврач Прокопчук сидел в ординаторской, медленно помешивая ложкой в пластиковом стаканчике с растворимым кофе. Горький, терпкий вкус будил лучше любого утреннего построения. Он только успел сделать первый глоток, как в дверь постучали – резко, по-военному, без лишних церемоний.
– Товарищ майор, к вам новый пациент. Палата семь, – доложил санитар, молодой боец из недавно прибывших с ещё не устоявшимся взглядом, коим потребно «пожирать начальство», но уже научившийся держаться по стойке «смирно». Он быстро приблизился, положил на стол карточку пациента и вышел.
Прокопчук кивнул, отставив стакан. Палата номер семь – та самая, что предназначалась для старшего офицерского состава. Туда обычно попадают либо те, кто действительно нуждается в лечении, либо те, кого нужно временно «спрятать» от лишних глаз. Такое случалось обычно, когда какой-нибудь из вышестоящих командиров перебирал с алкоголем, и требовалось его прокапать и вернуть в строй как можно скорее, сняв алкогольную интоксикацию.
Ренат Евграфович взял с подоконника историю болезни, пробежался глазами по диагнозу: «Обострение хронического гастрита, средней тяжести». Ничего нового – война всегда возвращала солдат с изношенными желудками, измученными нервами и теми болячками, которые в мирное время казались пустяками.
Майор медицинской службы вошёл в палату с привычной уверенностью человека, который видел столько за время нахождения в зоне боевых действий, что уже ничему не удивлялся. На койке, выпрямившись, в больничном халате сидел мужчина лет сорока пяти. Лицо у него было волевое, с резкими, будто высеченными из камня чертами – высокие скулы, прямой нос, подбородок с едва заметной ямкой. Коротко стриженные волосы, седина у висков, глаза – холодные, оценивающие, привыкшие анализировать и принимать решения. «Подполковник», – вспомнил его звание Прокопчук. И не просто офицер – человек, привыкший командовать и нести ответственность, начальник тыла одного из танковых полков.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, майор медицинской службы Прокопчук, – представился Ренат Евграфович, протягивая руку для короткого, крепкого рукопожатия. – Что у нас?
– Небогатов. Борис Сергеевич, – ответил пациент, и его голос, низкий и с хрипотцой, словно годы провёл не в тёплых кабинетах, занимаясь распределением материально-технических средств, а на промозглом ветру, отдавая приказы по рации под грохот танковых выстрелов. – Да вот, товарищ военврач, гастрит обострился. Жжёт так, будто кто-то внутри развёл костёр и теперь подбрасывает в него поленья. Думал, привык уже, а тут – как ножом по животу.
Прокопчук кивнул, садясь на стул у койки. Он знал этот диагноз слишком хорошо. Гастрит – болезнь войны, нервов, спешки, вечного недосыпа и отсутствия полноценного горячего питания, когда сухпай слишком часто заменяет нормальную еду. Ничего героического, но достаточно, чтобы даже закалённого офицера согнуло пополам. «Интересно, а этот как гастрит заработал?» – машинально подумал Ренат Евграфович, зная прекрасно, что офицеры на таких должностях питаются в хорошо оборудованных столовых.
– Давно началось? – спросил военврач, надевая стетоскоп.
– С самого начала, – Небогатов усмехнулся без веселья, его пальцы нервно сжали край одеяла. – Как только на сухпай перешли, так и началось. Сначала терпел, потом привык, а тут, на прошлой неделе, как прихватило – думал, аппендицит. Даже обрадовался, что наконец-то отсюда вырвусь. А оказалось – опять этот гастрит. По крайней мере, симптомы такие, я в интернете прочитал.
Прокопчук провёл стандартный осмотр: пальпация живота, вопросы о диете, стрессах, режиме. Небогатов отвечал чётко, по-военному, без лишних эмоций, но майор чувствовал за этой выправкой скрытое раздражение. Этот человек был из тех, кто привык решать проблемы быстро и радикально – одним приказом, стремительным движением. А тут – какая-то слизистая оболочка желудка, которую не победишь силой воли.
– Ничего страшного, Борис Сергеевич, – сказал Прокопчук, закрывая историю болезни. – Обострение. Проведём курс уколов, прокапаем, строгая диета. Через неделю будете, как новенький.
– Через неделю? – подполковник нахмурился, его взгляд стал ещё холоднее. – Мне бы быстрее, товарищ майор. У меня там… дела. Не могу себе позволить валяться здесь, как в санатории для пенсионеров.
– Дела подождут, – отрезал военврач, не повышая голоса. – Желудок – не подразделение с подчинёнными. Он приказов сверху не воспринимает. Ему нужен покой. Иначе рискуете заработать язву, а это уже не шутки – дырка в животе не даст вам занимать командную должность, а при обострении вообще можете оказаться на гражданке.
Небогатов откинулся на подушку, скрестив руки на груди. Его взгляд задержался на докторе – оценивающий, почти подозрительный.
– Вы, товарищ майор, не похожи на тех, кто здесь обычно работает, – сказал он после паузы.
– Разве? Что во мне такого особенного? – немного напрягся Прокопчук.
– Слишком… ухоженный. И говорите так, словно вам не терпится вернуться в Москву, а не на передовую. Угадал? Вы же хотите в столицу? Оттуда родом, да?
Ренат Евграфович усмехнулся. Комплимент, который он оценил, хоть и прозвучал скорее как обвинение.
– Я – военный врач, подполковник, – ответил он, присаживаясь ближе. – Моя передовая – здесь. А что касается Москвы… – он сделал паузу, – у каждого свои мечты, Борис Сергеевич. Но отрицать не буду, мне бы хотелось оказаться в столице, а не на периферии, которая у меня вот уже где, – он провёл ладонью по горлу. – Только для того, чтобы это сделать, необходимы… назовём просто ресурсы.
– Вот это очень правильное слово – ресурсы, – повторил Небогатов, и в его глазах вспыхнул огонёк, будто кто-то чиркнул спичкой в полной темноте. – Вот это мне нравится. Вы, простите за прямоту, получается, не из тех, кто здесь за идею готов голову сложить?
Подполковник пристально уставился прямо в глаза военврача. Прокопчук и не понял, как набрался смелости и ответил прямолинейно, хоть и прекрасно понимал, здесь за такие слова можно крепко поплатиться. Но почему-то захотелось довериться Небогатову. «Всё равно никто ему не поверит», – решил Ренат Евграфович и произнёс:
– Идея – это хорошо, – военврач понизил голос почти до шёпота. – Но идея не оплатит счета. Не даст звезду на погоны и награды на грудь. Она – это красивая иллюзия для ура-патриотов, которые, как вы совершенно правильно заметили, готовы голову сложить за пустые слова. Я же за результат. И за то, чтобы он был адекватно оценён. В званиях, должностях, наградах и в… финансовой составляющей.
Небогатов неожиданно расплылся в широкой, хищной улыбке – той самой, что появляется у людей, которые понимают: перед ними не просто собеседник, а человек, говорящий на одном языке. Прокопчук поначалу похолодел. «Если на самом деле этот подпол окажется особистом, мне кирдык», – подумал он.
– Правильно говорите, товарищ майор, – неожиданно искренне прозвучало в ответ, и Прокопчук расслабился, решив: ну, если Небогатов так думает, они с ним найдут общий язык. Главное – правильно собрать анамнез. Причём не только заболевания, но и характера человека. А это, пожалуй, было самым сложным в его работе.
– Ренат Евграфович, – Небогатов впервые назвал майора по имени-отчеству, делая это медленно, будто примеряя новое обращение на язык, – кажется, мы с вами рассуждаем в одной тональности, – он чуть привстал, поправив смятое одеяло на груди. – Как и вы, я тоже не понимаю, почему одни должны рисковать всем, а другие – получать всё, – подполковник развёл руками, будто показывал невидимые весы. – Я хочу и того, и другого. И звание, и орден, и чтобы семья не бедствовала.
– И чтобы гастрит не мучил, – добавил Прокопчук, автоматически возвращаясь к привычной медицинской колее, будто не мог иначе, даже в таких разговорах.
– И чтобы гастрит не мучил, – подтвердил Небогатов, чуть усмехнувшись. – Но это – побочный эффект. Он легонько постучал пальцами по своему животу. – Главное – продвижение по службе со всеми вытекающими. Я уже подполковник, но это не предел. Хочу полковника. И «Мужество». А лучше – два. Там и до «Героя России» недалеко.
Прокопчук почувствовал, как внутри него что-то откликнулось, едва слышно, но настойчиво. Это было то самое чувство, которое он испытывал ещё совсем недавно, когда получал деньги за липовые справки о ранениях – азарт, предвкушение, почти детское в своей простоте. Ренат Евграфович вдруг понял: перед ним человек, который говорит не лозунгами, а как есть, не стесняется своих желаний, не играет в идеалиста. Означало это лишь одно: «скоро последует интересное предложение», – подумал Ренат Евграфович.
– Полковник Прокопчук, – мечтательно произнёс майор, растягивая слова, словно пробуя их на вкус. – Звучит. И Орден Мужества, чтобы в Москве, когда приедешь, все видели, и еще хорошо бы крутую должность где-нибудь в нашем ведомстве…
– Вот! – Небогатов хлопнул ладонью по одеялу, звук вышел глухой, будто по подушке ударили. – А здесь, в этой… мясорубке, все только и ждут, чтобы ты сдох за идею. А потом – посмертно, и всё. Ну, кому это надо, а? Чтобы родня потом крошечную пенсию получала?
– Не дождутся, – Прокопчук нахмурился, поправил белый халат. В его голосе прозвучала твёрдость, почти сухость человека, который уже не раз слышал подобные речи, и каждый раз они были ему глубоко противны. – Вот что, товарищ подполковник. Меня ждут пациенты. Лечение я вам назначу. Строжайшая диета, капельницы. Но, Борис Сергеевич, если вы хотите говорить о средствах, то это лучше делать не в рабочее время.
Небогатов понял намёк сразу, даже без улыбки.
– Вечером. После обхода, – он слегка повернул голову, прислушиваясь к шагам в коридоре. – У меня есть кое-что. Не для гастрита, но для души и плавности речевой коммуникации.
– Я зайду, – пообещал Прокопчук. – И принесу кое-что от себя.
– Вот и отлично.
Вечер наступил, окутав прифронтовой госпиталь густой тишиной, той самой, которая всегда заставляет немного напрягаться. Только редкие звуки проезжающей бронетехники разрывали её – тяжёлые, металлические, будто далёкие раскаты грозы. Ренат Евграфович, завершив обход и убедившись, что все его пациенты стабильны и не требуют вмешательства, направился к палате номер семь.
С собой военврач нёс бутылку красного вина, купленного у завскладом Зайцева – тот, как выяснилось, имел не только проблемы с алкоголем, но и маленький подпольный рай из ящиков с элитным спиртным, спрятанных за мешками сухпайков. Ещё прихватил пару банок тушёнки и хлеб, которые выпросил у поварихи Маруси.
Небогатов ждал. Он уже успел сервировать импровизированный стол – обычная тумбочка, накрытая аккуратно сложенной чистой простынёй. Пластиковая посуда: тарелки, вилки, стаканчики и даже рюмки. Плюс бутылка коньяка, свежие овощи: огурцы и помидоры, притом уже чистые и нарезанные. Когда военврач всё это увидел, искренне удивился тому, как подполковник сумел всё достать. Здесь же нет поблизости супермаркета.
– Удивлены? – усмехнулся он, увидев майора.
– Не то слово.
– У меня смышлёный ординарец. Получил приказ и быстренько всё доставил. Смотрю, и вы, Ренат Евграфович, человек слова, – Небогатов с уважением посмотрел на вино, подняв брови. – Это не то, что здесь обычно пьют.
– Я привык к качеству, Борис Сергеевич. Правда, не знал, что вы предпочитаете из алкоголя. Как врач, скажу: вам от крепкого лучше воздержаться, а вина немного можно. Согласны?
– Так точно.
Прокопчук налил собеседнику вино, себе коньяк.
– За знакомство.
Они выпили. Коньяк был терпким, обжигающим, но приятным – именно тем, что нужно после дня, который тянулся без конца и края. Алкоголь быстро расслабил мышцы, убрал зажатость, разрыхлил жёсткие рамки военного этикета, в которых оба офицера пребывали уже много лет.
– Так что там у вас, Борис Сергеевич? – спросил Прокопчук, закусывая тушёнкой прямо из банки. – Вы говорили о ресурсах.
Небогатов отставил стаканчик в сторону. Его глаза блестели в полумраке палаты – блеск этот был не от алкоголя, а от мысли, которую он берёг целый день.
– Ресурсы, Ренат Евграфович, хочу заметить, заключаются в бумагах. В рапортах и приказах.
– Это я понимаю, – Прокопчук чуть наклонил голову. – Но чтобы получить, например, орден, нужно что? Совершить подвиг или получить ранение, а чаще всего и то, и другое.
– Подвиг – это лотерея, – Небогатов откинулся на подушку, мечтательно глядя в потолок. – Сегодня ты герой, завтра – труп. А ранение… – он подался вперёд, голос стал тише, почти интимным шепотом, перевёл взгляд на собеседника. – Ранение – это гарантированный билет. И в госпиталь, и на выплаты, и на награду.
Прокопчук нахмурился.
– Вы о чем? О самостреле? Это – трибунал, Борис Сергеевич.
– Давай на «ты».
– Ладно.
– Нет, Ренат. Я не о самостреле. О «специальном порядке».
Майор вздрогнул так, будто кто-то невидимый дёрнул за ниточку между лопаток. Выражение «особый порядок» всплыло из памяти, как дохлая рыба из мутной воды – неприятное, со вспухшим брюхом. Его собственный термин, циничный, под которым он прятал всё своё мошенничество. И вот теперь оно звучало из чужих уст. Грязное зеркало, в котором отражается больше, чем хотелось бы.
Прокопчук почувствовал, как в груди потяжелело.
– Продолжайте, – выдохнул он.
Небогатов медленно, почти лениво отвёл взгляд в сторону, затем вернул его – холодный, тусклый, как у человека, который давно перешёл невидимую черту. Он придвинулся ближе, положил ладонь на простыню и начал чертить по ткани пальцем – короткие, уверенные линии, будто рисовал схему.
– Смотри. Ранения служат основаниями для подачи командирами представлений о награждении. Это – факт, тут спорить нечего. Чем больше ранений, тем больше наград, чем больше наград – тем выше шанс на повышение. Всё просто, как таблица умножения.
Он слегка наклонился, прищурился.
– Но ты скажи: как получишь четыре ранения и останешься жив?
– Логично, – кивнул Прокопчук, чувствуя, что во рту пересохло. – Но… как?
Небогатов скривил губы в улыбке, больше напоминающий хищный оскал.
– А вот тут и начинается «специальный порядок». Не нужно нарочно лезть на передовую. Не придётся геройствовать, рвать на себе тельняшку и ходить на штурм. Нужно лишь одно – чтобы пуля нашла тебя… в особом порядке.
Он сделал паузу. Длинную. Тягучую.
– Я знаю одного полковника. За время боевых действий получил четыре ранения. Каждое сыграно, как по нотам. За каждый случай – орден или медаль. За них – деньги. За деньги – новые связи. Теперь он в Москве, в тёплом кресле, с видом из окна на бульвар и собственной тачкой с водителем.
– И как это? – голос Прокопчука дрогнул.
– Да очень просто. Он сам рассказал, – Небогатов махнул рукой, как будто речь шла о споре в бане. – По пьяни проболтался. В него, по его же просьбе, стреляли сослуживцы. Аккуратно. В меру. Не насмерть, не тяжело. Так – чтобы можно было зафиксировать.
Холод прошёл по спине Прокопчука, будто прикосновение ледяной ладони. «Гениально и… отвратительно. Механизм, отлаженный точнее хирургического шва. Но как же всё-таки отлично придумано», – восхитился он мысленно.
– То есть… лёгкое ранение? В мягкие ткани? Без риска для жизни? Но достаточное, чтобы попасть в госпиталь и получить бумагу?
– Именно! – голос Небогатова зазвучал торжественно, почти проповеднически. – А теперь, Ренат… выходишь на сцену ты.
– Я? – майор сглотнул, ощущая, как комок в горле стал твёрдым, как сухарь.