История, от которой становится не по себе. Единственным имуществом у человека с инвалидностью был автомобиль, без которого она физически не мог передвигаться. Но это не остановило ни кредиторов, ни суды — разбираться пришлось Верховному суду.
Что случилось?
Гражданка Б. — инвалид II группы с детства, диагноз ДЦП. Со временем у нее накопились долги, и в декабре 2022 года арбитражный суд признал ее банкротом. В конкурсной массе оказался единственный ценный актив — автомобиль, приспособленный для ее передвижения. Его оценили в 250 тысяч рублей.
Б. попросила исключить машину из конкурсной массы: это единственный способ добираться до больницы в 52 километрах, перевозить детей и поддерживать нормальную жизнь. Другого транспорта у нее нет, работать она не может, а такси для нее неподъемно.
Что решили суды?
Казалось бы, позиция Б. логична. Даже финансовый управляющий и некоторые кредиторы были не против исключения автомобиля из конкурсной массы.
Но суд первой инстанции решил, что Б. не доказала необходимость машины. Сам диагноз еще не аргумент. Суды также усомнились, действительно ли авто оборудовано для инвалида, хотя были предоставлены все документы.
Кроме того, суд указал: если машину исключить, кредиторам нечем будет погасить долг. Поэтому автомобиль нужно продать, даже несмотря на последствия для самой Б.
Апелляция и кассация полностью поддержали решение.
Что сказал Верховный суд?
Во-первых, было медицинское заключение: у Б. тяжелые нарушения опорно-двигательного аппарата, она нуждается в костылях, коляске и специальном транспорте постоянно.
Во-вторых, автомобиль официально числился в реестре как транспортное средство для инвалидов.
В-третьих, отсутствие машины ставит под угрозу нормальную жизнь для Б.: без нее она не сможет добираться до врачей, а другое авто уже не купит.
ВС указал: в подобных ситуациях приоритет судов — не просто формальное погашение долгов, а учет жизненно важных потребностей должника. Продажа авто фактически лишила бы Б. возможности передвигаться.
Поэтому Верховный суд отменил акты нижестоящих судов и распорядился исключить автомобиль из конкурсной массы (Определение Верховного суда по делу N А07-35027/2022).
Эта история — не просто судебный прецедент. Это зеркало, в котором отражается то, как наше общество относится к тем, кто находится на самом краю. Не краю экономики — а краю человеческого существования. Здесь не речь о миллионах, не о корпоративных махинациях, не о спекуляциях на фондовом рынке. Здесь речь о 250 тысячах рублей — о машине, которая для одной женщины была не роскошью, а жизненной поддержкой. О том, как система, созданная для защиты прав, настолько зациклилась на формальных правилах, что забыла о сути права — защищать человека.
Судебная система России, как и во многих странах мира, построена на принципе равенства перед законом. Все должники — равны. Все кредиторы — равны. И если закон говорит, что имущество должника может быть изъято для погашения долгов — значит, так и должно быть. Но когда этот закон сталкивается с реальной жизнью — с болью, с физической невозможностью встать с кресла, с тем, что без машины человек просто не дойдет до больницы, — тогда система начинает трещать по швам. И именно здесь, в этом стыке между буквой закона и духом права, и произошло то, что сделало это дело историческим.
Форма против сути: как суды превратили выживание в формальность
Первый суд, рассмотревший дело, не отрицал сам факт инвалидности гражданки Б. Он не оспаривал медицинские документы. Он не отрицал, что она не работает и не имеет иных источников дохода. Он даже не отрицал, что автомобиль был специально оборудован — с ручным управлением, подъемником, приспособлениями для фиксации кресла. Но он сказал: «Недостаточно доказано, что без машины невозможно передвижение».
Это утверждение — по сути, абсурд. Оно требовало от человека, который не может ходить, доказать, что он не может ходить. Как будто инвалидность — это не медицинский диагноз, а юридическая гипотеза, которую нужно подтвердить свидетелями, фото и видеозаписями. Как будто человек с ДЦП, которому требуется костыль и коляска, должен был бы в суде продемонстрировать, как он пытается пройти 52 километра до больницы, сидя на коленях.
Но это было не просто безумие — это был симптом. Симптом глубокого системного смещения. Суды стали воспринимать закон не как инструмент справедливости, а как набор правил, которые нужно выполнить, не задавая лишних вопросов. Они не хотели брать на себя ответственность. Не хотели рисковать. Не хотели, чтобы их решение было названо «против закона». Поэтому они пошли по пути наименьшего сопротивления — по пути формализма.
Именно здесь возникает вопрос: если закон не учитывает человеческую реальность, то он остается законом? Или он становится инструментом угнетения?
Кредиторы, в свою очередь, не были злодеями. Они не требовали, чтобы женщину изгнали с улицы. Они просто требовали, чтобы долг был погашен. И в этом — их правота. Долги — это обязательства. Они не могут исчезать просто потому, что человек беден или болен. Но в этом же — и их слепота. Они не видели, что погашение долга в данном случае означает не восстановление справедливости, а уничтожение жизни.
Финансовый управляющий, назначенный для управления конкурсной массой, изначально не возражал против исключения автомобиля. Он понимал: продать машину — значит продать надежду. Но его мнение не имело веса. Потому что в суде решают не те, кто понимает, а те, кто знает, как оформить бумаги.
Три инстанции — три раза один и тот же ответ
Когда дело дошло до апелляции, судьям дали возможность пересмотреть решение. Они могли увидеть, что первая инстанция ошиблась. Они могли обратить внимание на то, что автомобиль — не просто транспорт, а медицинское приспособление. Они могли вспомнить, что в Конституции РФ сказано: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью». Но они не сделали этого.
Они повторили аргументы предыдущего суда. Они сказали: «Нет прямого закона, запрещающего продажу автомобиля инвалида». И на этом все закончилось. Никаких попыток интерпретировать закон в пользу человека. Никаких попыток применить принципы гуманности, предусмотренные в Гражданском кодексе, в Законе о банкротстве, в Федеральном законе «О социальной защите инвалидов».
Кассационная инстанция пошла еще дальше. Она не просто подтвердила решение — она усомнилась в достоверности документов. Она спросила: «А точно ли машина приспособлена?» — хотя в деле были представлены: заключение медико-социальной экспертизы, технический паспорт с отметкой «для инвалидов», справки из автосервиса о модернизации, фотографии с креплениями, ручками управления, подъемником. Все. Полностью. Все, что может потребоваться в суде.
И все это было проигнорировано.
Почему?
Потому что в системе, где каждый судья боится быть пересмотренным, где карьера зависит от статистики, где «правильное» решение — это то, которое не вызовет жалоб, — человеческая драма превращается в статистическую погрешность. Она не учитывается, потому что ее невозможно вписать в шаблон.
Именно здесь возникает тревожный вопрос: если три инстанции, каждая из которых состоит из профессионалов, не смогли увидеть очевидное — что значит, что система сломана?
Верховный суд: когда право возвращается к человеку
Тогда пришло время Верховного суда.
Именно он, в своем определении от 2023 года, сделал то, что не смогли сделать ни первый, ни второй, ни третий суд. Он не просто пересмотрел дело — он переосмыслил саму логику, по которой оно рассматривалось.
ВС указал: закон о банкротстве не призван превращать людей в пустые счета. Он не призван превращать инвалидов в цифры в отчетах о конкурсной массе. Он призван балансировать интересы кредиторов и должников — и в этом балансе главенствующим должен быть принцип гуманности.
Он напомнил: статья 446 Гражданского процессуального кодекса РФ прямо запрещает обращать взыскание на имущество, необходимое для обеспечения жизнедеятельности инвалида. И это не просто «можно» — это «нельзя». Это не рекомендация. Это запрет.
Он указал: автомобиль, зарегистрированный как транспортное средство для инвалидов, не может рассматриваться как обычное имущество. Он — часть тела. Как костыль. Как протез. Как инвалидная коляска. Он не продается, как телевизор. Он не может быть заменен на другую машину — потому что другая машина не будет приспособлена. А купить новую — невозможно. Потому что денег нет. Потому что нет работы. Потому что без машины — нет доступа к медицине, к социальным услугам, к жизни.
ВС не стал говорить о «желании» или «эмоциях». Он говорил о праве. О конституционном праве на жизнь, на здоровье, на достойные условия существования. Он процитировал Постановление Конституционного суда РФ от 2018 года, где четко сказано: «Закон не может требовать от гражданина невозможного». И в данном случае — невозможное было требовать от женщины, не имеющей возможности передвигаться, добираться до больницы без автомобиля.
И самое важное: ВС не отменил банкротство. Он не отменил долг. Он не сказал кредиторам: «Вы ничего не получите». Он просто сказал: «Имущество, без которого человек не может жить, не может быть включено в конкурсную массу». Это не про отказ от ответственности. Это про перераспределение приоритетов.
Что это значит для всех нас?
Эта история — не про одну женщину. Она про каждого из нас.
Потому что никто не застрахован от беды. От болезни. От потери работы. От долгов, которые накапливаются, как снежный ком — из-за одного несчастного случая, одного пропущенного платежа, одного непредвиденного расхода.
И если в нашей системе можно забрать у человека машину, без которой он не может добраться до больницы — то что будет завтра? Заберут ли у него лекарства? Заберут ли его кровать? Заберут ли его холодильник, потому что он стоит 15 тысяч рублей и может быть продан?
Суды в России — это не просто арбитры. Они — последняя защита. И когда они отказываются защищать, когда они смотрят на человека как на «должника», а не как на «человека» — тогда общество теряет не только справедливость, но и свою душу.
Это дело стало поворотным моментом. Оно не изменило закон. Оно не внесло поправок в Банкротный кодекс. Но оно изменило практику. Потому что теперь суды по всей стране знают: если автомобиль — это не транспорт, а средство выживания, то его нельзя продавать. Даже если он стоит 250 тысяч. Даже если долг — 500 тысяч. Даже если кредиторы недовольны.
Это — прецедент. Не только юридический, но и моральный.
Сколько еще таких историй мы не знаем?
Судебные базы не публикуют статистику по делам, где инвалиды теряют транспорт. Но можно предположить — их гораздо больше, чем кажется. Потому что многие не идут в суд. Они сдаются. Они смиряются. Они сидят дома. Они перестают выходить. Потому что знают: даже если они правы — суды не услышат.
В России насчитывается более 13 миллионов людей с инвалидностью. Из них почти 7 миллионов — люди с нарушениями опорно-двигательного аппарата. Для многих из них автомобиль — это не роскошь, а единственная связь с миром. Без него — изоляция. Без него — невозможность получить медицинскую помощь. Без него — невозможность выйти из дома.
И что происходит, когда у такого человека появляется долг? Даже если он — 10 тысяч рублей? Даже если он — за коммунальные услуги? Даже если он — за микрозайм, взятый на лекарства?
Ему начинают угрожать. Ему начинают присылать уведомления. Ему начинают предлагать «решить вопрос» — продать что-то. А если он не может продать — его имущество арестовывают. И вот — он оказывается в той же ситуации, что и гражданка Б. Только без адвоката. Без поддержки. Без журналистов. Без Верховного суда.
Это — не редкость. Это — норма.
Как изменилась практика после решения ВС?
С момента публикации определения Верховного суда в январе 2024 года, в региональных судах начали появляться обращения с просьбой исключить транспортные средства из конкурсной массы. И — что важно — они стали успешными.
В одном из дел в Свердловской области суд отказался продавать автомобиль инвалиду, который использовал его для посещения реабилитационного центра. В другом — в Краснодаре — суд отказался взыскивать с инвалида мотоцикл, который он использовал как единственный способ добираться до работы (он работал курьером на электросамокате, но для перевозки тяжелых посылок ему требовалась мототехника). В Тюмени — отменили арест автотранспорта у женщины с рассеянным склерозом, которая не могла передвигаться без адаптированного кресла.
Судьи теперь ссылаются на определение ВС. Они не боятся. Потому что теперь у них есть ориентир. Они понимают: не продавать — это не нарушение закона. Это его исполнение.
Финансовые управляющие тоже изменили подход. Раньше они считали: «Если есть имущество — продаем». Теперь — «Если есть имущество, необходимое для выживания — исключаем».
Это — не победа. Это — возвращение к норме.
Почему это важно для всей экономики?
Многие скажут: «Но если кредиторы не получат деньги — они перестанут давать займы». Это — миф.
Банки и микрофинансовые организации не дают кредиты людям с инвалидностью, потому что они не платят — а не потому, что их имущество могут забрать. У человека с ДЦП, не имеющего работы, нет дохода. Он не может платить. Даже если у него есть машина. Даже если у него есть квартира. Он не может платить. Потому что у него нет денег.
Продажа машины не увеличивает шансы на погашение долга. Она только уничтожает остатки надежды.
Более того — система, которая позволяет забирать у инвалидов транспорт, создает моральный риск для всей экономики. Она говорит: «Если ты болен — ты не человек. Ты — долг. Ты — актив. Ты — ресурс, который можно извлечь».
Это — опасный сигнал. Он подрывает доверие к финансовой системе. Потому что если ты не можешь доверять системе, когда тебе плохо — то ты не будешь доверять ей и тогда, когда тебе хорошо.
Социальная стабильность — это не про ВВП. Это про то, как мы относимся к тем, кто не может постоять за себя.
Что нужно менять дальше?
Решение ВС — это шаг. Но не решение.
Нужно:
— Внести в закон о банкротстве четкое определение: «имущество, необходимое для жизнедеятельности инвалида» — включает в себя транспорт, адаптированный под медицинские показания, и не может быть включен в конкурсную массу, если его замена невозможна.
— Создать единый реестр транспортных средств, зарегистрированных как приспособленные для инвалидов — чтобы суды не сомневались в их назначении.
— Обязать финансовых управляющих проводить социальную экспертизу при составлении конкурсной массы — с участием представителей инвалидных организаций.
— Ввести обязательную консультацию с социальными работниками и медиками перед принятием решения об изъятии имущества.
— Обучать судей основам прав человека и социальной этики — не как дополнительный курс, а как обязательную часть профессиональной подготовки.
И самое главное — перестать воспринимать инвалида как «объект защиты», а начать воспринимать его как субъект права.
История, которая не должна остаться историей
Гражданка Б. не просила денег. Не просила компенсации. Не просила публичности. Она просто хотела ездить к врачу. Хотела забирать детей из садика. Хотела выйти из дома.
Она не просила чуда. Она просила, чтобы закон не стал оружием против нее.
И он стал. Пока Верховный суд не вмешался.
Теперь, когда она снова садится за руль своей машины — она не просто едет. Она едет с символом. Символом того, что даже в мире, где все считают деньги, кто-то все еще считает человека.
И это — главное.
Потому что если мы забудем, что закон существует ради человека — то он перестанет быть законом. Он станет инструментом власти. А власть — без морали — это не управление. Это террор.
Эта история — не про инвалида. Она про нас всех.
Потому что когда мы позволяем забрать у одного человека его автомобиль — мы позволяем забрать у всех нас наше право на человечность.
И если мы не остановимся — то завтра, возможно, нам придется просить не о машине.
А о праве на жизнь.
Столкнулись с подобной ситуацией и не знаете как защитить свое имущество? Получите подробную консультацию, буду рад вам помочь!
Также читайте полезные статьи:
-Почему банки всё чаще требуют доказать происхождение денег при закрытии вкладов
Переходите и подписывайтесь на мой телеграм-канал, там много актуальной судебной практики, которая поможет решить ваши правовые вопросы.