Утро пришло бесцветное и пронизывающе стылое, словно сама природа осуждала ночное безумие. Тусклый свет пробивался сквозь щели в плотных шторах, рисуя на полу бледные, дрожащие полосы. Света проснулась с тяжёлой, налитой свинцом головой. Каждое движение отдавалось тупой болью в висках, а в груди разрасталось гнетущее ощущение стыда. Она лежала неподвижно, уставившись в потолок, где играли призрачные блики от едва пробивающегося света. Мысли путались, расползались, как рваные облака на хмуром небе.
«Что я наделала?» — билась в голове одна‑единственная мысль. — «Я окончательно сошла с ума. Нервный срыв, затяжной стресс, опасное самовнушение… Всё, что угодно, только не магия».
Она закрыла глаза, пытаясь вернуть хоть крупицу ясности. Но перед внутренним взором вновь и вновь вставали картины минувшей ночи: дрожащие тени, искажённое отражение в зеркале, её собственный срывающийся голос, выкрикивающий слова, от которых теперь становилось не по себе.
С трудом поднявшись, Света вышла в гостиную. Огарки свечей, холодное зеркальце, пакет с футболкой Николая, всё это выглядело теперь не как атрибуты таинственного действа, а как улики с места преступления. Она вздрогнула, представив, что кто‑то мог увидеть это. Кто‑то, кто поймёт.
Не раздумывая, она принялась уничтожать вещественные доказательства. Движения были резкими, почти судорожными. Свечи в мусорное ведро. Зеркало в дальний ящик комода, подальше, глубже, чтобы даже краешек не выглядывал. Футболку туда же. Она захлопнула крышку с глухим стуком, будто запечатывала гроб.
Затем распахнула окно.
Поток ледяного воздуха ворвался в комнату, заставляя её вздрогнуть и обхватить плечи руками. Она жадно вдыхала, пытаясь выжечь из лёгких и из памяти призрачный, сладковатый шлейф, что витал в квартире после полуночи. Запах воска, дыма, чего‑то ещё, неуловимого, но пронзительного, как воспоминание из кошмара.
«Это было не всерьёз, — убеждала она себя, глядя, как за стеклом медленно кружатся снежинки. — Театрализованная истерика. Выплеск эмоций. Ничего больше».
Но где‑то в глубине души шевельнулось сомнение, тихое, липкое, как паутина. А вдруг?..
И в этот самый момент раздался телефонный звонок.
Вибрация прокатилась по стеклянной столешнице, как электрический разряд, заставив Светлану вздрогнуть. Она перевела взгляд на экран. Сердце на мгновение остановилось, а потом рванулось в бешеной скачке.
«Николай».
Экран светился, отображая его имя, знакомое, когда‑то родное, но теперь чужое. Она не поднимала трубку.
Пусть звонит.
Что он может сказать ей теперь, после всего?
Какие могут быть слова?
Звонок оборвался.
Но через минуту телефон залился новой трелью. Она смотрела на имя на экране, и внутри всё сжалось в болезненный ком. Любопытство, смешанное с предчувствием, в конце концов пересилило.
Дрожащими пальцами она нажала «принять» и поднесла холодный пластик телефона к уху, но сама не произнесла ни единого слова. Тишина длилась несколько долгих секунд, настолько напряжённых, что в висках застучала кровь.
— Свет? — его голос прозвучал непривычно сдавленно, лишённый привычного тембра и холодной уверенности. В интонациях сквозила едва сдерживаемая паника, словно он балансировал на краю пропасти и боялся сорваться. — Ты… Ты говорила с кем‑нибудь? С журналистами? С нашими общими знакомыми?
Света медленно, будто во сне, опустилась в кресло. Пальцы впились в холодный край стола так, что костяшки побелели. Она почувствовала, как по спине пробежал ледяной озноб, а в груди заворочался тяжёлый, липкий страх.
— О чём ты? — спросила она. Её собственный голос поразил её, он звучал на удивление спокойно, почти бесстрастно, будто она разговаривала с незнакомым клерком в банке.
— На работе… — он выдавил слова торопливо, проглатывая окончания, словно боялся, что не успеет договорить. — Провалилась сделка. Самая крупная, что мы с Таней… Ты же в курсе, мы её вместе вели, яхты, виллы… Всё было идеально, как на чертеже. Подписание назначили на утро сегодняшнего дня… И всё рухнуло. На ровном месте. Клиент, с которым мы три месяца пили коньяки и слушали про его семейку, в последнюю секунду отказался. Причём… — голос дрогнул, — это было так унизительно… Убытки… колоссальные. Непоправимые.
Света слушала, и по всему её телу начал разливаться жар, как от глотка спирта, обжигающий, внезапный. В голове крутилась одна мысль: «Случайность. Должно быть просто случайность. Несчастливое стечение обстоятельств».
Но где‑то в глубине души, за плотным слоем рациональных объяснений, шевельнулось что‑то тёмное и холодное. «Связано? Или просто звенья одной цепи, которую я… запустила?»
— Это не всё, — продолжил он, и в его голосе послышались нотки отчаяния, граничащего с истерикой. — Таня… Сегодня утром, по дороге в офис, её чуть не сбила машина. Переходила дорогу на зелёный свет… Мужик клялся, что не видел её. Вообще. Словно она была… прозрачной, невидимкой. Она так испугалась, что у неё чуть истерика не случилась прямо на асфальте.
Света сидела, не двигаясь, превратившись в статую. Взгляд был прикован к стене перед собой, но она не видела ни трещин в штукатурке, ни пятен от старой мебели, только вихрь мыслей, кружащийся в голове.
«Провал сделки. Авария. Два несчастных случая подряд…»
Она сглотнула, пытаясь унять дрожь в пальцах. В памяти всплыли картины минувшей ночи: дрожащие тени, искажённое отражение в зеркале, её собственный срывающийся голос, выкрикивающий слова, от которых теперь становилось не по себе.
«Я просто хотела, чтобы они почувствовали то же, что и я… Но не это. Не так».
— Ты… ты уверена, что ни с кем не говорила? — его голос дрогнул. — Потому что всё это… слишком странно. Слишком…
За окном тусклый свет пробивался сквозь плотные тучи, окрашивая комнату в свинцовые тона. Света сидела, сжимая в руке телефон, словно он мог вот‑вот взорваться. Тишина давила на уши:
— Зачем ты мне звонишь, Коля? — наконец очень тихо произнесла она, не поднимая взгляда. Голос звучал ровно, почти бесстрастно, но внутри всё дрожало от напряжения. — Чтобы я пожалела вас с твоей… новой пассией? Чтобы посочувствовала?
На том конце провода повисла пауза, долгая, тягучая, как смола. Затем он почти крикнул в трубку:
— Я не знаю! — голос дрогнул, сорвался. Это был крик загнанного в угол зверя, потерявшего последнюю опору. — Просто… это какой‑то кошмар наяву. День начался, и всё, абсолютно всё пошло наперекосяк. Словно… началась чёрная полоса. Сама по себе. И я… я подумал…
Он резко замолчал, срезав собственную мысль на полуслове. Света почти видела, как он сжимает телефон в побелевших пальцах, как морщится, пытаясь подобрать слова, которые не причинят ещё большей боли.
— Подумал что? — так же тихо спросила она, вгоняя в него лезвие своего спокойствия. В этом спокойствии не было тепла, только холодная, острая сталь.
Он не ответил сразу. Дыхание в трубке стало прерывистым, неровным.
— Ничего… Забей, — отрезал он резко, и в его голосе снова появилась знакомая, отстранённая стена. Та самая стена, за которой он прятался все эти месяцы. — Просто… будь осторожна. Сам не знаю, что это значит.
И бросил трубку. Не попрощавшись. Не дав ей шанса ответить.
Света ещё какое‑то время сидела неподвижно, прижимая тёплый от её руки телефон к уху. Она медленно опустила руку. Пальцы разжались, выпуская пластик, будто он вдруг стал обжигающе горячим.
«Ритуал… он сработал».
Эта мысль пронзила её, как молния. Не было больше места сомнениям, самовнушению, попыткам найти рациональное объяснение. Это не игра воображения. Это реальность: жестокая, неумолимая.
Она больше не чувствовала ни капли стыда. Его место заняло изумление. А следом, пробиваясь сквозь толщу страха и сомнений, медленно поднимался первый, крошечный росток торжества.
Он тянулся к свету, как растение из‑под рухнувших камней, и вместе с ним в душе рождалось странное, пугающее ощущение власти. Она что‑то изменила. Она заставила мир дрогнуть.