Все главы здесь
Глава 3
С поезда Егор чуть не бежал до знакомой улицы, поднялся по лестнице, позвонил. Дверь открыла Евдокия Андреевна — и лицо ее просветлело. Она всплеснула руками:
— Егорушка! Милый! Ну проходи, проходи! Садись скорее, устал, поди, с дороги. Далеко Михайловка-то? С какого вокзала?
— Недалеко, Евдокия Андреевна. С Ярославского.
Она суетилась вокруг него, помогала снять пальто, ставила греть чайник. Все делала так, словно встречала родного внука.
Марина вышла из комнаты на шум — в простом платье, с расплетеной косой. Улыбнулась, но улыбка ее была спокойнее, мягче, чем в первый раз. Не вспыхнула радостью, а словно обрадовалась старому знакомому.
— Здравствуй, Егор, — сказала это просто, без смущения, с легкой теплотой. — Бабуль, а может, щи? Егор, ты голодный?
Он поклонился ей, сердце его забилось сильнее, но уловил перемену: не так смотрит, не тем светом в глазах.
— Нет, не голодный. А я к вам с подарком.
И он поставил на стол баночку брусничного варенья и полотняный пакет сушеных белых грибов.
— Ого! Вот так уважил! — обрадовалась бабуля. — Как же я люблю грибной суп. Да и Маришка тоже.
Девушка кивнула:
— Да, спасибо тебе большое. И варенье тоже люблю. Бабуль, напеки пирожков с ним.
— А как же, а как же! Вот к следующему приезду Егора и напеку. Ты когда снова приедешь?
Но Егор лишь пожал плечами.
За столом они разговаривали легко: о городе, о селе, о книгах, о бабушкиной молодости.
Марина смеялась, много шутила, но теперь по-другому, все больше как с другом, а не как с тем, кого ждут с нетерпением. Не как в прошлый раз. Ее интерес к нему как к парню угас. Он это сразу почувствовал.
Бабушка смотрела на Егора добрыми глазами и все приговаривала:
— Вот умница. И вежлив, и рассудителен. Видно, родители хорошо тебя воспитали.
А Егор, улыбаясь и отвечая, внутри мучился: рад ли он этой встрече? Или сердце его тянется к другому, к тайному огню, который в первый раз вспыхнул так ярко?
После чаепития Егор, поблагодарив Евдокию Андреевну и Марину, вышел на городскую улицу. День был ясный, морозный, и казалось, будто воздух звенит.
Он заглянул на всякий случай в церковную лавку, но, конечно, ничего нового для него там не нашлось.
Чтобы не ехать совсем пустым, купил снова разных свечей да ладана.
Да в ГУМ зашел — купил сестрам монпасье в жестяных банках, матери — мыла душистого.
Шел по улице — мимо домов, мимо людей с авоськами, мимо трамвайного звона — и все было словно в тумане. Казалось, что ноги сами несут его по городу, а душа задержалась там, в Марининой квартире.
Но он ясно почувствовал: что-то изменилось. Та радость, что вспыхнула при первой встрече, будто остыла; он не мог сказать — исчезла ли, или просто перешла в иную теплоту.
Провожая его, Марина не спросила, как в прошлый раз, придет ли он снова. Нет, она даже будто торопилась отделаться от него.
В задумчивости Егор повернул к вокзалу. Доехал снова незаметно, ничего не замечая ни в вагоне, ни за окном.
Родные тропки ждали его впереди, село, знакомый каждый куст и перелесок… а сердце его все тянулось назад, в город, к Марине, но уже как-то глухо, неясно, неразгаданно.
От станции он двинулся знакомой тропой, что вела через поле к селу. Снег под ногами скрипел так же, как скрипел всю его жизнь, ветер шевелил сухие былки бурьяна у межи. Все было родное: и небо низкое, и дымок над домами вдалеке, и скрип колес где-то по зимней дороге.
Но в груди его не было того спокойствия. Он шел и думал: почему радость встречи оказалась какой-то неполной, словно она улыбалась не ему одному, а миру, словно глядела на него не как на парня, а как на доброго знакомого. Может, даже на брата…
Мысли путались. Он пробовал отвлечь себя — прислушивался к воронам, считал шаги по насту, — а сердце все равно отзывалось неравномерно: то стукнет гулко, будто вспомнит ее глаза, то замрет, будто поняло — не его эти глаза видеть хотят.
И все же ноги несли вперед, домой, где материнским хлебом и щами пахла хата. Родина держала его надежно, но город, Марина — не отпускали.
Когда крыши села показались уже совсем близко, Егор ускорил шаг. Деревня встречала его тихо — собаки лениво отзывались на чужие шаги, из труб курился сизый дым, пахло хлебом и еще чем-то. Все так, как было всегда.
У своего дома он увидел мать — она вышла во двор в старом шерстяном платке, с ведром в руке. Увидела сына и замерла на секунду, а потом радостно засуетилась, пошла ему навстречу.
— Сынок… Егорушка, ну как съездил?!
Он отвечал матери, что все хорошо, но слова выходили рассеянно, словно он говорил не здесь и не сейчас.
Зашли в горницу, Егор разделся, вымыл руки, сел к столу, мать поставила на белую скатерть картошку, хлеб, молоко, и он ел молча, будто во сне.
Взгляд его был мягкий, но не здесь — он все еще жил теми минутами, когда стоял на пороге у Марины, и ее глаза смотрели на него… уже иначе.
Вечером, уже лежа на своей узкой постели, Егор не мог найти себе покоя. Село, казалось, обнимало его привычной тишиной, скрипами, запахом печи, а в душе стоял город — шумный, пестрый, и прежде всего — глаза Марины.
Он вновь ясно видел: что-то переменилось в ней. Да, она радовалась, но не так, как тогда, — спокойнее. Радость была, но и холодок между ними возник, тонкий, как паутинка.
Егор ворочался с боку на бок, то натягивая одеяло, то сбрасывая. За перегородкой мать прислушивалась, все слышала, и сердце ее сжималось: вернулся сын, а будто и нет — не здесь он душой.
… Но жизнь есть жизнь, и она снова вошла в свое русло: утренние заботы по хозяйству, шум у колодца, голоса соседей за изгородью, морозные зори и густые сумерки, когда в окнах загорались лампы.
Егор, казалось, успокоился, впрягся в привычное — помогал отцу в церкви, матери дома, с ребятами на речку выбирался на подледный лов. Но стоило вспомнить город, как кололо где-то под сердцем.
На Рождество отец снова велел ехать в город — с поручениями, с гостинцами в городскую церковь.
Егор вздохнул тяжело: не хотелось, но ослушаться нельзя. И вот снова вокзал, дорога, шум улиц — и неодолимая тяга к одному дому.
Он не выдержал и пошел. На пороге встретила Марина. Улыбнулась, но грустно, словно сдержанно. Первое, что сказала:
— Бабушка… ушла. Перед Новым годом. Девять дней вчера было, — глаза ее увлажнились, но слез не было.
Егор онемел, стоял на пороге, не зная, что сказать.
— Заходи, — нехотя пригласила его Марина.
Дом будто осиротел без Евдокии Андреевны. Пирогами не пахло, Марина предложила чай, но Егор отказался. Он сразу заметил в прихожей мужские ботинки, раньше их не было, а на подоконнике — раскрытая пачка папирос.
Марина заметила его взгляд и быстро, неловко смахнула папиросы в ящик стола.
— Дядя оставил, — зачем-то оправдалась она и покраснела.
Встреча была тепла, но и холодна одновременно. В ее голосе — вежливость, участие, но не та радость, что прежде. Егор чувствовал это каждой жилкой. Он твердо решил, что приходил сюда последний раз
Татьяна Алимова