Дорогие мои читатели, пока я болею и не могу ничего писать, хочу вас все же порадовать произведениями, которые написаны давно полностью, но не были опубликованы.
Главы Благовеста будут выходить по одной в день
Глава 1
Село Михайловка жило неторопливо: с запахом испеченого в русской печи хлеба, лаем собак, звуком гармони и колокольным звоном по воскресеньям.
В центре стояла белая церковь с золотым куполом, побеленная известкой, будто сама светилась в утренних лучах.
Батюшка, отец Михаил, служил здесь уже много лет, и не только словом, но и делом снискал уважение людей.
С ним рядом всегда была его жена, матушка Евдокия, скромная и приветливая, а в доме у них росли трое детей — две девочки и сын Егор, старший, задумчивый, кроткий, воспитанный в молитве и церковном чтении.
Его все называли Егорушка, и уже заранее говорили: «Будет батюшкой нам, как и его отец».
Егор с раннего детства тянулся к храму. Его голос — чистый, звонкий, словно ручей весенний, — заметил еще дьячок, которого нынче уж не было в живых.
Сказал тогда отцу Михаилу:
— Певчим будет.
Так и случилось. Егор сам пришел в хор, никто его не принуждал.
Люди любили слушать его: он часто стоял рядом с отцом во время службы и вторил ему своим чистым напевным голосом. Егорушка подхватывал стройный напев, и в груди у каждого селянина что-то отзывалось светлым трепетом. А бабы так и вовсе плакали.
По жизни он был тихий, кроткий, к каждому уважительный. Старикам всегда первым поклонится, сумку донесет, выслушает словоохотливых.
Ребятишки за ним толпами бегали — то он придумает игру, то на колу им свяжет качели, то сказку расскажет, да со смыслом. За это и взрослые, и малыши его уважали, да и называли чаще ласково — Егорушка, словно сам он и не юноша вовсе, а какой-то чистый и добрый мальчишка, которому чужда хитрость и грубость. Хотя внешне был уже настоящим мужчиной: высокий, плечистый, мускулистый.
А в душе у него жила тихая радость: служить церкви, продолжить путь отца. Ему казалось, что жизнь его ясна и предрешена — звонить в колокола, петь в хоре, читать молитвы, быть рядом с людьми в их горестях и праздниках. Все в нем было готово к этому, все, кроме сердца, которое однажды впервые вздрогнет иначе.
— Егорушка, — обратился как-то вечером отец Михаил к сыну, когда вся семья сидела за ужином, — завтра съезди-ка в город, сынок. Надо бы свечей нам, иконок, да новые книги для службы. Старые уж совсем ветхие, распадаются, держать неудобно, того и гляди рассыпятся. Мать вона клеить замучилась. Ах, да, и ладану еще прихвати.
— Батюшка, может, сами поедете? — неуверенно промолвил сын. — Я ведь в городе неловок, не люблю я его.
— Неловок — да научишься, — мягко ответил отец. — Не век же тебе под моим крылом ходить. Глядишь, и пользу дому да приходу принесешь. Поезжай завтра.
Матушка Евдокия улыбнулась и погладила сына по руке:
— Съезди, Егорушка. Да не забудь, что сестренкам ленты надо в косы, сахару бы, пряников — девочки давно просят. А еще нитки мне белые и черные, да ситцу метров пять.
Егор поклонился, смиренно согласился, хотя внутри сжалось — не любил он шумного города, тесных улиц и людской сутолоки. Всегда тянуло его скорее назад, в село, к звонким колоколам, к родному двору и простому люду.
И вот наутро, в промозглый ноябрьский день, он шел по городской скользкой мостовой, торопясь справить дело и скорее повернуть к дому.
Холод прихватывал уши, под сапогами хрустела тонкая корка льда. Он спешил, почти бежал, и вдруг нога его поехала — и Егор тяжело упал прямо у ворот какого-то дома.
Больно стукнувшись коленом и локтем о ледяной асфальт, зашипел от боли, пытаясь подняться. Мимо проходили люди — кто спешил на работу, кто нес сетку с картошкой, — никто и не обернулся.
И вдруг из подъезда выбежала девушка — темноволосая, в голубом платочке, в руках сетка — видно, в магазин собралась: за хлебом или за молочным.
— Ой, вы упали! — подскочила она к Егору. — Что ж так?! А ну вставайте, я вам помогу. Больно?
Егор смутился, покраснел.
— Да ничего, пустое… Подскользнулся… вот и… упал. Сам виноват, поторопился.
— Пустое? — переспросила девушка. — Гляньте: да вы ж руку ободрали, кровь идет! — девушка решительно подхватила его под локоть. — А ну пойдемте со мной, второй этаж, рану промоем да я вам йодом смажу. Да вы не бойтесь, я в училище медицинском учусь. Дома бабушка. А меня Мариной зовут. А вас?
Девушка была очень словоохотлива.
Егор замялся, но представился и шагнул за ней в теплый подъезд, пахнущий ванилином и яичницей.
— Вы далеко живете? Где?
— Из села… я, — засмущался Егор, — Михайловка. Может, слышали? Я по делу приехал, надо мне в Успенскую церковь.
— Ну вот и славно, — легко ответила Марина. — Сельские всегда хорошие. Городских нынче не поймешь — спешат, никого не видят. Да мы с бабусей и сами недавно тут. У нее сестра старшая померла. Вот квартира нам досталась, — сказала Марина извиняющимся тоном. — Я не хотела. А бабушка говорит — выучишься, в больнице будешь работать. А я подумала — и правда. Ведь хорошо же! Людям помогать буду.
Марина, щебеча без умолку, придерживая Егора за руку, повела по лестнице наверх. Он сильно смущался, но шел: колено болело, ладонь тоже горела огнем.
Квартира оказалась небольшой, двухкомнатной, но теплой и уютной. На стене — ковер с узорами, на столе скатерть с вышивкой, в углу буфет с аккуратно расставленными чашками. Запахом тянуло простым, домашним: то ли яичницей, то ли омлетом.
— А я за хлебом побежала. Бабуля гренки хотела, да много развела, а хлеба мало. Ба! — вдруг громко крикнула Марина, Егор подскочил от неожиданности, девушка весело рассмеялась.
В коридор вышла пожилая женщина в черном платье и белом переднике — бабушка Евдокия Андреевна. Лицо у нее было строгое, но глаза ясные, теплые. Увидев Егора, она удивилась, брови ее поползли вверх.
— Вот, ба, гляди, человек упал, руку расшиб.
— Ах ты ж, Господи, — покачала она головой. — Ну-ка, садись, милок. Маринка, подай аптечку.
Егор послушно сел на табурет, но, склонив голову, уважительно сказал:
— Простите, что беспокою вас. Не хотел тревожить. Разрешите представиться. Меня Егором зовут.
— А я Евдокия Андреевна.
Егор просиял:
— Правда? И маму мою Евдокией нарекли.
Бабушка даже приподняла брови — редко кто из молодых так говорил.
— Как ты красиво говоришь. Московские так не говорят.
— Ба, а он не московский. Он из Михайловки.
— Вежливый какой, — пробормотала старушка, аккуратно промывая рану. — Давненько таких не встречала. Вот как сюда приехали — так и не встречала. Город… подишь ты.
Марина засмеялась:
— А я всегда говорила: сельские лучше. Видишь, бабушка? И не хотела сюда ехать. Все ты!
— Не сельские, а воспитанные, — строго поправила Евдокия Андреевна, но в голосе ее звучала явная симпатия.
…Потом Егора усадили к столу, налили горячего чая из пузатого, в горох, заварника, поставили перед ним тарелку с пирогами.
— Вчера пекла, — будто извинилась бабушка.
Егор все время подскакивал, помогал, благодарил, словно был не гостем, а своим человеком, и от этой искренней вежливости у бабушки на лице появлялась мягкая улыбка.
Он пил чай медленно, осторожно, ел аккуратно, боясь оставить на скатерти хоть крошку. Каждое слово его было мягким, неторопливым.
— Спасибо вам, Евдокия Андреевна, за заботу, — сказал он, ставя чашку обратно на блюдце. — Дай Бог вам здоровья. У вас дом теплый, добрый, благословенный.
Бабушка смягчилась еще больше, глянула на Марину, будто говоря глазами: «Смотри, какой парень».
Марина не выдержала, рассмеялась:
— Вы точно не городской. У нас никто так не говорит. Все бегом, наскоро…
Татьяна Алимова