Когда часы лениво перекатили стрелки на одиннадцать и десять, Света приступила к подготовке пространства. В комнате уже царил полумрак, лишь тусклый свет настольной лампы и фонари, бьющие в окно, выхватывали из темноты её сосредоточенное лицо и дрожащие пальцы.
Она действовала без суеты, словно запрограммированная на заложенный код. Сначала плотно задернула тяжёлые портьеры, они с глухим шорохом сомкнулись, отрезав комнату от внешнего, полного огней мира. Затем одним резким движением выдернула из розетки вилку роутера. Последний источник связи умолк.
В квартире воцарилась гробовая тишина. Лишь завывание ветра в вентиляционной шахте да гулкий стук её собственного сердца, отдающийся в ушах, нарушали безмолвие. Этот ритм — тук‑тук, тук‑тук — словно отсчитывал последние мгновения перед неизбежным.
Света подошла к центру гостиной. Расстелила на полу чёрное, ворсистое покрывало. Ткань легла бесшумно, готовая принять свою роль в происходящем.
Затем женщина принялась расставлять свечи. Тяжёлые, почти тотемные восковые цилиндры холодно лежали в её ладонях. Она брала их одну за другой, ощущая шероховатость поверхности, едва уловимый запах паслёна. Ставила по кругу, тщательно проверяя расстояние между ними. Круг должен быть ровным — это важно.
В центр образовавшегося магического круга она положила зловещий свёрток, футболку Николая, завёрнутую в чёрный полиэтилен. Рядом разместила половину фотографии: его лицо, застывшее в вечной улыбке. Свет лампы дрогнул, и на снимке промелькнула тень, исказив черты до жуткой гримасы.
Ровно в полночь она выключила лампу и чиркнула спичкой. Звук раздался пронзительно, словно щелчок затвора. Пламя дрогнуло, затанцевало, отбросило на стены изломанные, пляшущие тени. Комната мгновенно преобразилась.
Знакомая гостиная исчезла.
Её место заняло пугающее, дышащее тайной святилище.
Одна за другой загорались свечи.
Каждая новая искра добавляла в воздух густого запаха горящего воска и чего‑то ещё. Сладковатого, приторного, тяжёлого. Того самого запаха, который она уже чувствовала: старой, запекшейся крови или увядших до трухи экзотических цветов. Он проникал в ноздри, оседал в горле, заставлял сердце биться чаще.
Света встала в центр трепещущего огненного круга. Перед ней на полу стояло маленькое зеркальце в потёртой серебряной оправе. Его поверхность казалась мутной, будто покрытой тонким слоем пыли времени.
«Смотри в зеркало, но не на своё отражение, а как бы сквозь него», — вспомнила она слова Наташи.
Её дыхание участилось. Ладони стали влажными, но она сжала их в кулаки, заставляя себя сосредоточиться.
Она уставилась в почти чёрную гладь зеркала, цепляясь взглядом за мельчайшие блики пламени, прыгавшие в глубине. Свечи горели неровно, их свет дрожал, и в этом мерцании комната словно оживала: предметы меняли очертания, а углы наполнялись шевелящимися силуэтами.
Сначала Света видела лишь смутные контуры своего лица: бледное, с лихорадочно блестящими глазами, в которых плясали крошечные огненные демоны. Её зрачки расширились, поглощая свет; губы были плотно сжаты, а на виске пульсировала тонкая жилка.
Потом чернота за зеркальной поверхностью начала меняться, густеть, становиться объёмной и бездонной. Настоящей бездной.
В этой глубине что‑то шевелилось, будто тысячи невидимых нитей сплетались в причудливый узор.
— Николай… Таня… — её голос прозвучал хрипло, чуждо, прерываясь шёпотом. — Вы взяли всё… Вы сломали меня…
Она зажмурилась. Перед внутренним взором, как киноплёнка, замелькали унизительные кадры: его холодный, пустой взгляд через утренний стол; её сияющее, счастливое лицо в кофейне за стеклом, а потом они, смеющиеся, обнимающиеся; текст сообщения: «Прости…»; безразличные глаза юриста, листающего документы о разводе; счастливая, колющая сердце фотография с заснеженного курорта.
Боль, которую она тщательно подавляла, вырвалась на свободу неудержимым потоком. Не слезами, нет, слёзы остались где‑то в прошлом, а тихим, но полным ярости монологом, обращённым в пустоту.
— Вы думали, я сломаюсь? — её шёпот превратился в сдавленный, сиплый крик, рвущий горло. — Я сломалась! Но не так, как вы хотели. Не бессильно, не жалко. Я сломалась и переродилась.
Она говорила с ними, с двумя призраками, которые навсегда поселились в её голове. Выплескивала всю накопившуюся горечь, отравляющую ненависть, унижение, пережитое за эти месяцы. Каждое слово вырывалось из груди, как остриё ножа, вонзаясь в невидимую преграду между миром живых и миром отражений.
— Вы хотели быть счастливыми? На моих костях? На моих осколках? Нет… Нет. Я вам этого не позволю.
Света с такой силой впивалась ногтями в собственные ладони, что на коже проступали красные полумесяцы. Она чувствовала, как адреналин и ярость сотрясают её изнутри, как землетрясение, разрушающее старые опоры. Её дыхание стало частым, прерывистым; грудь вздымалась, будто пытаясь вместить всю эту бурю.
— Пусть ваше счастье рассыплется, как прах. Пусть ваша любовь станет вам проклятием. Верните себе всё! Всю боль, все слёзы, всё то, что вы мне подарили! Заберите обратно!
И тут ей показалось, что в комнате резко похолодало. Воздух стал густым, плотным, будто пропитанным инеем. Пламя свечей заколыхалось одновременно, будто от мощного сквозняка, которого в закрытом помещении не могло быть. Пламя дрожало, изгибалось, почти касаясь друг друга, но не гасло.
Тени на стенах зашевелились.
Сначала едва заметно, потом всё активнее.
Они приняли уродливые, угрожающие очертания.
Одна из них, вытянувшись, коснулась края зеркала; другая, изогнувшись, будто пыталась дотянуться до Светы.
Её сердце бешено колотилось, отдаваясь гулким стуком в ушах. Ладони стали влажными, но она не отводила взгляда от зеркала. В его глубине что‑то двигалось, медленно, неотвратимо.
«Это не иллюзия, — подумала она. — Это происходит. Это реально».
И тогда её, как ледяной водой, окатил ужас.
Света замерла, её пронзило острое, неотвратимое ощущение: она в этом круге не одна.
Где‑то прямо за спиной, за границей света и тьмы, стоял кто‑то.
Высокий, тёмный, безликий и безмолвный.
Он не шевелился, но она чувствовала его присутствие, словно давление на затылок, словно холод, ползущий по позвоночнику.
Она боялась пошевелиться.
Боялась даже дыханием выдать свой страх.
Боялась обернуться и увидеть это.
Ей стало тяжело дышать, каждый вдох давался с усилием, будто лёгкие наполнялись не кислородом, а вязкой субстанцией. В ушах стучало: тук‑тук, тук‑тук, ритм её собственного сердца, отбивающего последние секунды перед чем‑то неизбежным.
Света впилась взглядом в зеркало. Его поверхность казалась маслянистой, почти живой. И тогда ей померещилось — или нет? — что в глубине что‑то мелькнуло.
Не её испуганное отражение.
Нечто иное.
Искажённая, нечеловеческая гримаса. Чужая, растянутая в зловещей улыбке без губ.
— Нет… — выдохнула она, и этот звук растворился в тишине, словно его и не было.
Внутри всё сжалось в ледяной комок.
Разум кричал: «Беги! Прекрати это!»
Но тело не слушалось. Она не могла шевелиться, прикованная к месту, а в голове крутилась одна и та же мысль: «Я начала. Я должна закончить».
С непроизвольным криком, в котором смешались запредельный страх и странное, исступлённое торжество, она рванулась вперёд. Руки дрожали, пальцы цеплялись за воздух, но она продолжала, хаотично, сбиваясь, задувая свечи одну за другой.
Нарушая данный ей порядок.
Пламя гасло с тихим шипением, оставляя после себя лишь тонкий дымок и запах гари. Тьма поглотила комнату мгновенно, будто кто‑то опустил тяжёлый бархатный занавес.
Света выскочила из круга и упала на колени. Пол был холодным, но она не чувствовала этого. Всё тело била мелкая дрожь. Пальцы, онемевшие от напряжения, впились в ткань рубашки, словно пытаясь удержаться за реальность.
Она слушала.
Слушала, как бешено стучит её сердце.
Слушала, как в ноздри бьёт едкий запах воска и чего‑то ещё, того самого, неуловимого, что она уже чувствовала раньше.
Тишина.
Абсолютная, всепоглощающая тишина.
И в этой тишине она наконец осознала:
Ритуал был завершён.
Пружина механизма была безвозвратно запущена.
Теперь эта «пружина» висела в спертом воздухе её квартиры, незримая, но ощутимая, как натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент.
Света медленно подняла голову. Перед ней было лишь тёмное зеркало, без отражений, без теней, без того, что она видела мгновение назад. Но она знала: оно всё ещё здесь. Где‑то рядом.
Она с трудом поднялась на ноги. Движения были механическими, будто она управляла чужим телом. Подошла к окну, раздвинула портьеры. За стеклом был обычный город, огни, ночная жизнь. Но для неё этот мир теперь казался далёким, нереальным, как сон, который тает на рассвете.
Она обернулась.
Комната была пуста.
Свечи лежали на полу, чёрные огарки, свидетели того, что произошло.
Зеркало молчало.
Она знала: назад пути нет.
Что‑то изменилось.
Навсегда.