— Ты опять кашу варишь? Господи, сколько можно! У нас есть нормальная еда, а ты своей этой бурдой весь дом провоняла!
Людмила Сергеевна замерла у плиты, не оборачиваясь. Только плечи чуть подались вперёд, будто от удара. Она медленно помешивала овсянку — ту самую, что варила себе каждое утро последние тридцать лет. С черносливом и корицей. Её покойный муж обожал этот запах, говорил, что пахнет домом.
— Нина, я просто...
— Что «просто»? — Невестка влетела на кухню, словно ураган в домашнем халате. Волосы растрёпаны, лицо красное от гнева. — Я тебе сколько раз говорила: это моя кухня! Мы с Димой здесь живём, мы тут хозяева!
«Когда успела стать хозяйкой?» — подумала Людмила Сергеевна, но вслух не произнесла. Три месяца назад Нина с сыном въехали в её двухкомнатную квартиру — временно, как они говорили. Дима уверял, что это ненадолго, пока не найдут своё жильё. Но «ненадолго» растянулось, а напряжение в доме росло с каждым днём, как тесто на дрожжах.
— Рот закрой свой, командирша! Я не позволю тебе управлять в моём доме! Твоё время прошло и вали лучше в дом престарелых! — прошипела Нина, подходя вплотную.
Людмила Сергеевна выключила плиту. Повернулась. Посмотрела на невестку — та стояла, выпятив подбородок, руки в боки. Тридцать два года, а ведёт себя как капризный подросток. Интересно, когда это случилось? Когда милая, застенчивая девушка, которую Дима привёл знакомиться два года назад, превратилась в это?
— Нина, это моя квартира, — тихо, но твёрдо сказала Людмила Сергеевна. — Я живу здесь сорок лет. Мы с Петром получили её, когда он ещё работал на заводе. Здесь родился Дима, здесь...
— Вот именно! Родился! А вырос — и стал моим мужем! — Нина шагнула ближе, её духи — приторно-сладкие, дешёвые — ударили в нос. — Значит, квартира теперь и его. А раз его, то и моя!
Людмила Сергеевна прикрыла глаза. Сосчитала до пяти. Открыла. Нина всё ещё стояла напротив, её лицо исказилось от злости, и в этот момент она была совсем некрасива. Как она не видит, во что превращается? Как Дима не видит?
— Где Дима? — спросила свекровь.
— На работе, где же ещё! Он с утра пашет, чтобы нас обеспечить, а ты тут устраиваешь свои старушечьи концерты с кашами!
«Старушечьи концерты». Людмиле Сергеевне шестьдесят три. Она всё ещё работает в библиотеке, три раза в неделю ходит в бассейн, читает, встречается с подругами. Старушка? Может быть. Но точно не та, что сидит дома и жалуется на жизнь.
— Я покушаю, уберу со стола и уйду на работу, — ровным голосом произнесла она. — Не нравится запах — открой окно.
— Ты меня не слышишь? — голос Нины перешёл на визг. — Я сказала: вали отсюда! И квартира наша! Мы молодые, нам семью создавать, а ты тут место занимаешь!
Что-то внутри Людмилы Сергеевны дрогнуло. Не от обиды — от понимания. Вот оно что. Значит, не просто бытовые ссоры. Значит, план. Выжить из собственного дома. Тихо, постепенно, скандалами и упрёками, чтобы сама ушла.
Она налила себе остывшей воды из чайника, сделала глоток. Руки не дрожали. Внутри всё похолодело, но это было даже хорошо. Холод помогал думать.
— Нина, я никуда не уйду. Это моя квартира. Вы пришли сюда по моему разрешению, и я рада была помочь. Но если тебе здесь неудобно — ищите другой вариант.
— Ага! Конечно! — Нина засмеялась — коротко, злобно. — А ты, значит, останешься в своём дворце? Одна? Знаешь что, старая...
— Осторожнее, — прервала её Людмила Сергеевна. Голос её стал тише, но в нём появилось нечто такое, от чего Нина на секунду замолчала. — Я много чего готова терпеть. Но не всё.
Они стояли друг напротив друга. Утреннее солнце пробивалось сквозь тюль, освещая кухню — маленькую, тесную, с облезлым линолеумом и старым холодильником. Людмила Сергеевна вдруг подумала: а что бы сказал Петя? Он всегда умел находить слова. Умел разрядить любую ситуацию. Но Пети не было уже четыре года, и разбираться приходилось самой.
— Я всё Диме расскажу, — пообещала Нина, разворачиваясь. — Расскажу, как ты меня третируешь! Как выгоняешь!
И она ушла, громко хлопнув дверью. В квартире повисла напряжённая пауза — такая, что хотелось открыть все окна настежь.
Людмила Сергеевна вылила кашу в мусорное ведро. Есть расхотелось. Села за стол, уронила голову на руки. Как же всё неправильно вышло. Она так хотела, чтобы у Димы была семья, чтобы он был счастлив. После смерти отца он совсем потерялся, и появление Нины тогда казалось спасением. Она была живая, весёлая, цеплялась за Диму с такой преданностью... Людмила Сергеевна даже умилилась. Думала: пусть не красавица, не умница, зато любит. Искренне любит.
Но что-то пошло не так. После свадьбы Нина стала меняться. Сначала мелочи: недовольный взгляд, колкое замечание. Потом — открытые претензии.
Людмила Сергеевна собралась на работу. Надела строгую синюю блузку, аккуратно заколола седеющие волосы. Смотрела на своё отражение в зеркале прихожей и думала: надо поговорить с Димой. Спокойно, по-взрослому. Он должен понять, что происходит.
Взяла сумку, ключи. Только к двери подошла — Нина вышла из комнаты. На лице — торжествующая усмешка.
— Собралась? — спросила она слишком сладко.
— На работу, — коротко ответила Людмила Сергеевна.
— А знаешь что? — Нина прислонилась к дверному косяку, скрестив руки на груди. — Можешь вообще не возвращаться. Серьёзно. Сними себе комнату где-нибудь, поживи отдельно. Нам с Димой нужно пространство. Личное. Понимаешь?
Людмила Сергеевна остановилась, повернулась.
— Нина, я понимаю, что тебе тяжело. Понимаю, что молодой паре нужно своё жильё. Но эта квартира...
— Плевать я хотела на твою квартиру! — взорвалась Нина. — Надоела ты мне! Ходишь тут, вынюхиваешь, контролируешь! Дима на работе — ты дома. Дима дома — ты тоже тут! Когда нам жить-то?
— Я тихо себя веду. Стараюсь не мешать...
— Ты мешаешь своим существованием! — Нина шагнула вперёд, глаза блестели нездоровым блеском. — Понимаешь? Ты просто есть — и это уже проблема! Дима чувствует себя виноватым перед тобой постоянно! Не может расслабиться в собственном доме!
— Это не его дом, — тихо сказала Людмила Сергеевна. — Пока что. Это мой.
Удар был неожиданным. Нина схватила её сумку, рванула к двери, распахнула настежь.
— Вали! — заорала она. — Вали отсюда, пока я тебя сама не вытолкала!
— Нина, прекрати! Это безумие!
— Безумие? — Невестка схватила её за руку, больно сжала. — Сейчас увидишь безумие!
И толкнула. Сильно, обеими руками в спину. Людмила Сергеевна споткнулась о порог, вылетела на лестничную площадку. Чудом удержалась на ногах, схватившись за перила. Сумка упала, содержимое рассыпалось по ступенькам.
— Нина! — в её голосе впервые за всё утро появился страх.
Но невестка уже швыряла вслед вещи. Кофту, которая висела на вешалке. Туфли. Зонт.
— Чтобы сегодня здесь не ночевала! Слышишь?! — кричала Нина, её лицо перекосилось. — Найдёшь себе приют, кому ты нужна! Старая и никчёмная!
И захлопнула дверь. Щёлкнул замок. Потом ещё цепочка.
Людмила Сергеевна стояла на площадке, прислонившись к холодной стене. Дыхание сбилось, сердце колотилось. Она опустилась на корточки, начала собирать рассыпавшиеся вещи. Кошелёк, телефон, расчёска, помада. Руки тряслись.
Дверь соседской квартиры приоткрылась. Выглянула Галина Петровна, женщина лет семидесяти, прожившая в этом доме целую жизнь.
— Людочка? Что случилось?
— Ничего, Галь, всё в порядке, — соврала Людмила Сергеевна, быстро вытирая выступившие слёзы.
— Да какой порядок! Я же слышала крики! Она тебя... она выгнала?
Людмила Сергеевна поднялась, опираясь на перила. Колени подгибались.
— Просто ссора. Бывает.
— Людочка, милая, ты домой теперь не попадёшь?
— Попаду. Вечером. Сын придёт с работы, мы поговорим.
Галина Петровна покачала головой, но спорить не стала. Вернулась к себе, закрыла дверь. Людмила Сергеевна осталась одна на лестнице.
Она спустилась вниз медленно, держась за перила. Выкатилась на улицу — яркое июльское солнце ударило в глаза. Жарко. Душно. Люди спешили по своим делам, никто не обращал внимания на потерянную женщину с растрёпанными волосами и красными глазами.
На работу она не пошла. Не могла. Позвонила заведующей библиотекой, сказала, что плохо себя чувствует. Та отпустила без лишних вопросов.
Людмила Сергеевна брела по знакомым улицам, не понимая, куда идти. В кафе? Сидеть там до вечера? К подруге Светке? Но как объяснить? Как сказать: меня выгнала из дома невестка? Стыдно. Унизительно. Больно.
Села на лавочку в сквере. Достала телефон, посмотрела на экран. Написать Диме? Но что написать? «Твоя жена выставила меня из квартиры»? Прозвучит как жалоба. Как попытка поссорить их. А она не хотела. Господи, как же она не хотела становиться между сыном и его женой!
Вспомнила, как Петя говорил ей перед смертью: «Люда, береги Димку. Он мягкий слишком, податливый. За него решать будут все подряд, если ты не научишь его стоять за себя». Она кивала тогда, обещала. Но не научила. Слишком жалела, слишком оберегала. И вот результат — сын привёл в дом женщину, которая теперь хозяйничает, как у себя.
Телефон завибрировал. Сообщение от Димы: «Мам, вечером поговорим. Нина сказала, что вы поругались. Давай спокойно всё обсудим».
«Поругались». Значит, она уже успела пожаловаться. Наверняка представила всё так, будто свекровь виновата. Как всегда.
Людмила Сергеевна набрала ответ: «Хорошо, сынок. Буду вечером». Отправила. Убрала телефон в сумку.
Просидела в сквере до обеда. Потом всё-таки пошла к Светлане — подруге с институтских времён, единственному человеку, перед которым не нужно было притворяться.
Светка открыла дверь, взглянула на Людмилу Сергеевну и сразу поняла.
— Заходи, — сказала просто. — Чай? Или что покрепче?
— Чай, — устало улыбнулась Людмила Сергеевна.
Они сидели на кухне, пили крепкий чёрный чай с лимоном. Людмила Сергеевна рассказывала — сбивчиво, с паузами. О том, как всё началось. О мелких придирках, которые превратились в открытую войну. О сегодняшнем утре.
— И что ты теперь будешь делать? — спросила Светлана.
— Не знаю, — призналась Людмила Сергеевна. — Поговорю с Димой. Может, он образумит её.
— А если нет?
— Тогда... — она замолчала, глядя в окно. — Тогда придётся решать.
Светлана вздохнула, накрыла её руку своей.
— Людка, ты слишком добрая. Всегда была. Но доброта — это не слабость. Помни.
Вечером Людмила Сергеевна вернулась домой. Поднималась по лестнице медленно, репетируя слова. Как сказать? С чего начать? Дима должен понять. Обязан понять.
Открыла дверь своим ключом — слава богу, замки не поменяли. В квартире пахло жареной картошкой. Из кухни доносились голоса.
— Дима? — позвала она.
Сын вышел в коридор. Лицо усталое, осунувшееся. Тридцать четыре года, а выглядит на все сорок. Работа выматывает, жена доматывает.
— Мам, привет, — он избегал смотреть в глаза. — Проходи, поговорим.
Они сели на кухне втроём. Нина демонстративно отвернулась к окну, Дима теребил край салфетки.
— Что происходит? — спросила Людмила Сергеевна прямо.
— Мам, мы с Ниной думаем... — начал сын и запнулся. — Нам правда тесно. Может, ты поживёшь где-то... временно?
Сердце ухнуло вниз.
— Дима, это моя квартира.
— Я знаю! Просто... на время. Мы деньги откладываем, скоро своё купим...
— Сколько откладываете? Полгода? Год? Три? — голос Людмилы Сергеевны звучал тверже, чем она чувствовала себя. — А я где буду жить?
— Ну, можно комнату снять...
— На мою пенсию? Дима, ты соображаешь, что говоришь?
Нина резко обернулась.
— А ты соображаешь, что рушишь чужую семью? Из-за тебя у нас скандалы каждый день!
— Из-за меня? — Людмила Сергеевна встала. — Я тебя сегодня утром даже не трогала! Ты меня выставила на улицу! Толкнула!
— Не выдумывай! — выкрикнула Нина.
— Мам, ну хватит уже, — вмешался Дима. — Нина говорит, что ты первая начала...
— Димочка, — Людмила Сергеевна посмотрела на сына так, что он съёжился. — Ты правда веришь, что я вру?
Повисла тишина. Дима молчал, глядя в пол.
— Значит, веришь, — констатировала она. — Хорошо. Тогда завтра же собирайте вещи и съезжайте. У вас есть неделя.
— Что?! — взвилась Нина.
— Я владелец квартиры. И я требую, чтобы вы освободили её.
— Ты не можешь! — Нина вскочила. — Дима прописан здесь!
— Прописка не даёт права собственности, — спокойно ответила Людмила Сергеевна. — Завтра иду к юристу. Потом в суд, если понадобится.
Дима побледнел.
— Мам, ты серьёзно хочешь выгнать собственного сына?
— Я хочу жить в своём доме спокойно. А вы — молодые, работящие. Снимете жильё.
Разразился скандал. Нина кричала, обзывалась, угрожала. Дима пытался увещевать, просить. Но Людмила Сергеевна стояла на своём. Впервые за три месяца она чувствовала — не слабость, а силу.
На следующий день она действительно пошла к юристу. Тот объяснил: выписать сына сложно, но возможно, если докажет, что тот не участвует в содержании жилья и создаёт невыносимые условия. Посоветовал собирать доказательства.
Людмила Сергеевна начала записывать все инциденты. Попросила Галину Петровну написать свидетельские показания. Та с готовностью согласилась — утреннюю сцену с выталкиванием она видела.
Через неделю Дима пришёл к матери один.
— Мам, давай поговорим по-человечески.
Они сели на кухне. Дима выглядел измученным.
— Я не хотел, чтобы так вышло, — начал он. — Честно. Но Нина... она давит на меня. Постоянно. Говорит, что я маменькин сынок, что не могу за семью постоять.
— И ты решил постоять, выгнав мать из дома?
Он молчал.
— Дима, я люблю тебя. Всегда любила. Но я не позволю тебе и твоей жене вытереть об меня ноги. Если хочешь здесь жить — Нина съезжает. Если выбираешь её — съезжаете оба.
— Она моя жена...
— Тогда решение за тобой.
Он ушёл. А через три дня вернулся — с чемоданами. Только своими.
— Я съезжаю, — сказал коротко. — Снял комнату в общежитии. На первое время.
— А Нина?
— Нина... — он сглотнул. — Я подал на развод.
Людмила Сергеевна замерла.
— Что?
— Я понял кое-что, мам. Понял, когда она начала требовать, чтобы я отсудил у тебя квартиру. Когда сказала, что подделает документы, если надо. Когда узнал, что она уволилась с работы месяц назад и мне не сказала. Собиралась сидеть дома, на моей шее.
Он опустился на стул, закрыл лицо руками.
— Я был слепым. Думал, она любит меня. А она любила то, что я могу дать. Квартиру. Обеспечение. Лёгкую жизнь.
Людмила Сергеевна обняла сына. Он прижался к ней, как маленький.
— Прости меня, мам. За всё.
— Ты мой сын, — прошептала она. — Я всегда прощу.
Через месяц развод был оформлен. Нина пыталась отсудить долю в квартире, но суд отказал — собственность принадлежала свекрови, а не мужу. Осталась она ни с чем. Без работы, без жилья, без денег и без семьи. Пришлось возвращаться к родителям в провинциальный городок, откуда она когда-то так мечтала вырваться.
Дима прожил в общежитии полгода. Потом вернулся к матери — но уже другим человеком. Повзрослевшим. Понимающим.
Они снова зажили вдвоём. Спокойно. Без скандалов. По утрам Людмила Сергеевна варила свою овсянку с черносливом, и Дима теперь тоже ел её. Говорил, что пахнет домом.
А вечерами они сидели на кухне, пили чай и разговаривали. О жизни, о планах, о том, как важно уметь отстаивать своё. И Людмила Сергеевна думала: может, всё произошло к лучшему. Может, этот урок был необходим им обоим.
Она смотрела на сына, на его спокойное лицо, и понимала — семья это не те, кто рядом по случаю. Семья это те, кто остаётся, когда трудно. Кто выбирает любовь, а не выгоду.
И она была счастлива.