— Я читаю её дневник, — сказала я, доставая из сумки потрёпанную тетрадь.
Он отшатнулся как от огня.
— Ты не должна была этого читать! Ты не понимаешь...
— Понимаю, — перебила я. — Понимаю, почему ты ходил всё это время к той женщине. И это гораздо страшнее, чем измена...
ЧАСТЬ 1. «А У ОЛИ СУП БЫЛ КАК ШЕДЕВР…»
Аромат только что сваренного грибного супа с сельдереем витал в квартире, как призрачная увертюра к вечернему кошмару. Алина задержалась у плиты на несколько лишних минут, вдыхая этот запах и пытаясь уловить в нём ноты успеха, одобрения, хоть крупицу того самого «домашнего уюта», о котором так много говорилось в кулинарном блоге. Она тщательно, до блеска, вытерла столешницу, разложила салфетки, проверила, не прилип ли где-то соринок к глянцевым фасадам кухонного гарнитура. Каждый вечер был экзаменом. И каждый вечер она его заваливала.
Из гостиной доносился ровный гул телевизора. Там, в кресле, восседала Лидия Петровна, её свекровь. Вечная судья, вечный прокурор и вечный апелляционный суд в одном лице. Алина сделала глубокий вдох, словно собираясь нырнуть в ледяную воду, и поставила супницу на подставку в центре стола.
— Андрей! Лидия Петровна! Ужин готов! — её голос прозвучал неестественно бодро.
Первой появилась свекровь. Она вошла на кухню, окинула стол цепким, выжидающим взглядом орлицы, высматривающей добычу. Её взгляд скользнул по супнице, по хрустящей золотистой булке, по аккуратно нарезанному хлебу.
— Опять этот сельдерей? — это было не вопрос, а приговор. — Андрей его не любит. Оля никогда сельдерей не использовала. Говорила, он перебивает настоящий вкус бульона.
Алина сглотнула. Ком в горле вставал каждый раз, стоило ей услышать это имя. Оля. Призрак. Идеал. Недосягаемый эталон, чья тень накрывала её жизнь с самого замужества.
— Это для аромата, Лидия Петровна. Он потом уходит, — попыталась она объяснить, но голос её дрогнул.
— У Оли аромат был и без всякого сельдерея, — отрезала старуха, усаживаясь на своё место во главе стола. — Её суп пах… пах домом. А это пахнет… экспериментом.
В кухню вошёл Андрей. Он выглядел уставшим. Его взгляд избегал встречи с Алиной. Он поцеловал мать в щёку, кивнул жене и сел.
— Садись, Алина, не стой столбом, — бросила Лидия Петровна. — Суп остынет.
Алина послушно села. Она разливала суп по тарелкам, а её руки слегка дрожали. Она чувствовала на себе два взгляда: оценивающий, холодный — свекрови, и уставший, отстранённый — мужа.
Лидия Петровна поднесла ложку ко рту, сделала маленький глоток. Помолчала. Алина замерла.
— Недосолено, — объявила она. — И лавровый лист нужно было вынимать раньше. Горчит.
— Я… я попробую в следующий раз, — прошептала Алина.
— Оля с первого раза всё чувствовала, — продолжала свекровь, словно не слыша её. — У неё был нюх, талант. Она не по рецептам готовила, а по наитию. Вот уж кто мог накормить мужчину так, что он лететь готов был на край света и обратно. А потом вернуться к такому ужину.
Алина посмотрела на Андрея. Мольба, отчаяние, просьба о защите — всё это было в её взгляде. Он откашлялся, ковыряя ложкой в тарелке.
— Ну… суп как суп, — сказал он негромко. — Нормальный.
— Нормальный? — Лидия Петровна фыркнула. — Олин суп был не «нормальный», Олин суп был шедевр! Помнишь, Андрюша, её харчо? С тем самым перцем, который она привозила от тех грузин? От него слёзы наворачивались, но остановиться было невозможно!
Андрей слабо улыбнулся, глядя в тарелку.
— Помню. Да, было вкусно.
У Алины похолодело внутри. Он не просто согласился. Он вспомнил. С ностальгией. В его голосе прозвучала та самая теплота, которой никогда не было, когда он говорил о её, Алининой, еде.
— Вот видишь! — торжествующе сказала Лидия Петровна, обращаясь к невестке. — А этот твой… эксперимент… его можно есть. Если очень голодный. И если ничего другого нет.
Алина отодвинула тарелку. Есть она больше не могла. Комок в горле стал таким большим, что мешал дышать.
— Я, кажется, переложила сельдерея, — сказала она, вставая. — Я… я пойду, проветрюсь.
Она вышла из-за стола и почти побежала в спальню, хлопнув дверью. За спиной она услышала возмущённый голос свекрови:
— Ну вот, опять истерика. Нельзя же слова сказать! Оля никогда не обижалась на критику. Она благодарила и бежала исправлять. А эта…
Алина упала на кровать, зарывшись лицом в подушку, чтобы не слышать. Слёзы текли ручьём, горячие, горькие, унизительные. Она так старалась. Она выучила все его, Андрея, предпочтения. Она знала, что он не любит лук, но любит, когда он тает в соусе, не любит перец горошком, но обожает свежемолотый. Она покупала самые лучшие продукты, проводила на кухне часы… И всё напрасно. Потому что где-то в прошлом существовала Оля, которая всё делала «как шедевр».
Она лежала и вспоминала их первую встречу с Андреем. Он был таким внимательным, галантным. Он говорил, что обожает её непосредственность. Что устал от «идеальных» женщин. Что хочет простого человеческого тепла. И она поверила. Она думала, что нашла свой дом, своё счастье.
А потом в их жизнь вошла Лидия Петровна. Сначала «погостить на недельку» после операции. Потом неделя превратилась в месяц, а месяц — в постоянное проживание. И с ней пришёл призрак Оли. Идеальной Оли. Которая не только готовила, как шеф-повар мишленовского ресторана, но и убиралась до стерильности, гладила рубашки с таким мастерством, что крахмальные воротнички стояли колом, и, вероятно, ходила по воде.
Дверь в спальню скрипнула. Вошёл Андрей. Он стоял в нерешительности, глядя на её содрогающиеся от рыданий плечи.
— Аля… ну перестань, — сказал он без особого тепла. — Мама же не со зла. Она просто… консервативна.
Алина подняла на него заплаканное лицо.
— Не со зла? Она каждый день, каждый приём пищи указывает мне, что я хуже! Хуже готовлю, хуже убираюсь, хуже глажу! А ты… ты всегда с ней соглашаешься!
— Я не соглашаюсь, я просто… констатирую факты, — он вздохнул и сел на край кровати. — Ну была Оля хорошей хозяйкой. Ну и что? Это же не отменяет твоих достоинств.
— А в чём они, мои достоинства, Андрей? — её голос дрожал от обиды. — Назови хоть одно! В чём я лучше Оли?
Он помолчал, тяжело глядя в пол.
— Не надо вот так… — пробормотал он. — Не надо сравнивать.
— Это вы сравниваете! Постоянно! — она вскочила с кровати. — Я слышу это за завтраком, обедом и ужином! Я уже не могу зайти на кухню без того, чтобы не подумать: «А как бы это сделала Оля?» Я схожу с ума!
— Алина, успокойся, — его голос стал жёстче. — Мама пожилой человек. Ей сложно привыкнуть к новому. А ты делаешь сцены. Оля никогда…
— ХВАТИТ! — закричала она, заткнув уши ладонями. — Я больше не могу слышать это имя! Убирайся!
Он посмотрел на неё с странным выражением — не злости, а скорее усталого раздражения, будто она была капризным ребёнком, мешающим ему отдыхать после тяжёлого дня.
— Ладно. Остынь, — он вышел из спальни, снова оставив её одну.
Алина подошла к зеркалу. Её лицо было распухшим от слёз, глаза красными. Она смотрела на своё отражение и не видела в нём ничего ценного. Только неудачную копию. Неудачную замену.
Она вспомнила, как месяц назад, в отчаянии, нашла в старых вещах Андрея потрёпанную тетрадь. Кулинарную книгу Оли. Там были её рецепты, её пометки. «Андрюша любит погуще», «для Лидии Петровны — меньше соли». Алина тайком пыталась готовить по ним. Но выходило всё равно «не то». Свекровь чуяла подмену с первого вздоха. «Похоже, но души нет! Олина душа в еде была!»
Она была призраком в собственном доме. Невидимой, неосязаемой, вечно проигрывающей в сравнении с другим, ушедшим призраком.
Алина упала на колени перед зеркалом, упираясь лбом в холодное стекло.
— Что я делаю не так? — шептала она своему отражению. — Что мне сделать, чтобы ты меня увидел? Чтобы ты меня полюбил? Хотя бы перестал сравнивать…
Из-за двери доносились приглушённые голоса. Лидия Петровна что-то говорила сыну взволнованно. Андрей что-то отвечал устало. Они были командой. А она — чужой на этом корабле, вечно штормящем в море прошлого.
Она не знала тогда, что этот вечер, этот несъеденный суп и эти слёзы — лишь первая глава в долгой, изматывающей истории. Истории, которая приведёт её к чёрной двери в чужом подъезде и откроет правду, оказавшуюся страшнее любой измены. Но до этого было ещё далеко. А пока ей предстояло умыть лицо, выйти на кухню и под одобрительные взгляды свекрови помыть тарелки. Потому что Оля, конечно же, мыла посуду сразу, чтобы «не заводилась антисанитария». И мыла, надо сказать, до блеска.
ЧАСТЬ 2. «ОНА ГЛАДИЛА БЕЛЬЁ С ЛЮБОВЬЮ…»
Утро начиналось не с поцелуя и не с чашки кофе, принесённой в постель. Оно начиналось с ритуала унижения. Алина проснулась от звука, который ненавидела больше всего на свете — мерного, методичного постукивания утюга о гладильную доску в гостиной. Этот звук был саундтреком к её несостоятельности.
Она лежала с закрытыми глазами, оттягивая момент, когда придётся встать и выйти на сцену своего очередного провала. Андрей уже встал и, судя по доносящимся из ванной звукам, брился. Он делал это молча. Они всё чаще молчали.
Собрав волю в кулак, Алина накинула халат и вышла из спальни. Картина, как всегда, была выверена до мелочей, как будто её режиссировала сама Лидия Петровна. Та стояла у гладильной доски, её поза была полной уверенности и превосходства. На доске лежала свежевыстиранная и уже почти идеально выглаженная рубашка Андрея. Рядом, на вешалке, висели ещё две.
— Доброе утро, Лидия Петровна, — тихо сказала Алина.
— Утро будет добрым, если всё успею, — не оборачиваясь, бросила свекровь. — Андрюше на важную встречу надо выглядеть безупречно. Не то что в прошлый раз.
Алина сглотнула. «Прошлый раз» — это когда она сама погладила ему рубашку. И якобы оставила едва заметный залом на манжете. Лидия Петровна заметила его, проводив сына до лифта, и устроила разбор полётов, который длился сорок минут.
— Я могу помочь, — предложилась Алина, уже зная ответ.
— Спасибо, не надо, — последовал ожидаемый отказ. — Ты, я посмотрю, ещё не проснулась как следует. Рука дрогнет — и всё, на ткани останется блеск. Оля, бывало, в пять утра вставала, чтобы к семи всё было выглажено. И никогда — слышишь? — никогда ни единого залома! Она говорила, что мужчина должен выходить из дома, как на парад. Это вопрос уважения.
Алина молча пошла на кухню, чтобы приготовить кофе. Её руки дрожали, когда она насыпала молотые зёрна в турку. «Вопрос уважения». Да, конечно. А как же уважение к ней? К её чувствам? К её попыткам?
Андрей вышел из ванной, уже одетый в брюки и майку. Он пах свежим гелем для душа и чем-то чужим, отстранённым.
— Кофе будет готов через минуту, — сказала Алина, пытаясь поймать его взгляд.
— Не жди меня к ужину, — ответил он, проходя в гостиную к матери. — Завалюсь на работе с отчётом.
Это была уже третья «срочная работа» на этой неделе. И вторая за месяц, выпавшая на пятницу.
— Опять? — не удержалась Алина. — Мы хотели в кино сходить…
— Кино никуда не денется, — он уже стоял перед матерью, которая с замиранием сердца расправляла воротник его рубашки. — Это важно. Проект горит.
— Оля никогда не держала Андрюшу за подол, — вставила своё веское слово Лидия Петровна, с любовью проводя ладонью по плечу сына. — Она знала — мужчина должен быть свободен в своих решениях. Поддерживала его, а не тянула назад.
Алина увидела, как плечи Андрея напряглись. Но он ничего не сказал. Ни слова в её защиту. Он просто наклонился, позволив матери поцеловать его в щёку, и потянулся к пиджаку.
— Мам, спасибо за рубашку. Идеально, как всегда.
«Как всегда». Как у Оли. Эти слова висели в воздухе невысказанным дополнением.
Он вышел из квартиры, не поцеловав Алину на прощание, не сказав «пока». Просто дверь закрылась, и он исчез. Снова.
Алина осталась стоять на кухне с дымящейся туркой в руке. Кофе перекипел, стало горьким. Как и всё в её жизни.
— Ну, что встала как истукан? — раздался голос свекрови. — Убери гладильную доску, мне спина не позволяет. И пол на кухне сегодня нужно вымыть. Что-то липкое возле раковины. Оля мыла пол каждый день. Говорила, чистота — залог здоровья семьи.
Алина молча выполнила указание. Она убрала доску, поставила остывший кофе в раковину и принялась за пол. Она терла его щёткой, вкладывая в каждое движение всю накопившуюся злость, обиду, унижение. «Оля… Оля… Оля…» Словно заклинание, имя бывшей жены отдавалось эхом в её черепе. Оно было везде: в идеально выглаженных рубашках, в аромате борща, который она так и не смогла повторить, в блестящем от натирания полу, в отстранённом взгляде её собственного мужа.
Вечером, оставшись одна — Лидия Петровна ушла к подруге играть в преферанс — Алина позволила себе то, в чём боялась признаться. Она зашла в профиль Ольги в социальной сети. Тот самый, что нашла полгода назад и с тех пор посещала втайне, как наркоман.
Фотографий было немного, и последним было три года назад. Ольга… была миловидной. Никакой не красавицей. У неё были добрые глаза и простая улыбка. Ничего такого, что объясняло бы её мифический статус. Алина пролистывала снимки, вглядываясь в черты этой женщины, пытаясь понять секрет её власти, которая продолжалась даже после их расставания.
И вдруг она заметила кое-что странное. На одной из старых фотографий, где Ольга была с Андреем, он смотрел на неё не с тем обожанием, о котором так много говорила Лидия Петровна. Его взгляд был… обычным. Привычным. Более того, на его лице была та же усталость, что и сейчас. Алина увеличила фото. Да, это была та же самая отстранённость. Та же тень в глазах.
Сердце её ёкнуло. Может… может, всё было не так уж и идеально? Может, Лидия Петровна просто приукрашивала?
Но тогда почему Андрей поддерживает этот миф? Почему он постоянно соглашается с матерью?
Она закрыла ноутбук, чувствуя себя грязным шпионом. Но в голове засела мысль. Маленькая, но упрямая. Что-то было не так. Что-то очень и очень не так.
В одиннадцать вечера вернулся Андрей. Он действительно пах офисом, кофе и усталостью. Но была в нём какая-то иная усталость. Не от работы с бумагами. А от чего-то другого.
— Как отчёт? — спросила Алина, встречая его в прихожей.
— Нормально, — он разулся и прошёл в ванную, не глядя на неё.
Она стояла и слушала, как течёт вода. И впервые за долгое время её обида и ревность начали уступать место другому чувству — подозрению. Холодному, цепкому.
Она подошла к его пиджаку, висевшему в прихожей. Рука дрогнула. Это было низко. Унизительно. Но сила подозрения оказалась сильнее.
Она засунула руку в карман. Ничего. Во второй… Пальцы наткнулись на смятый чек. Она вытащила его. Не из офисного кафе. Чек из аптеки. Обычной районной аптеки, далеко не в центре. Куплен сегодня вечером. Со странным набором: перекись водорода, бинты стерильные, марля, одноразовые перчатки, пластырь и… обезболивающие. Сильные.
Сердце Алины заколотилось. Он что, болен? Травмировался? Но почему скрывает? Или… Или это не для него?
Мысли понеслись вихрем. Срочные работы. Поздние возвращения. Отстранённость. И вот теперь — аптечные покупки, о которых он молчит.
В голове, как удар молнии, вспыхнула догадка. Измена. Самая банальная и самая страшная. Он ходит не на работу. Он ходит к другой женщине. И эта женщина… она, возможно, больна? Или они во что-то такое играют, что требует бинтов и обезболивающих?
Алина судорожно сунула чек обратно в карман. Ноги подкосились, и она прислонилась к стене. Вся её жизнь, всё её горе по поводу недосоленного супа и плохо выглаженных рубашек показалось вдруг таким мелким, таким незначительным на фоне этого открытия.
Из ванной вышел Андрей. Он посмотрел на её бледное лицо.
— Ты чего?
— Ничего, — выдавила она. — Устала.
Он кивнул и прошёл в спальню. Он даже не заметил её состояния.
Алина осталась в прихожей одна, в темноте, и чувствовала, как по её спине ползут ледяные мурашки. Всё, во что она верила, всё, что её мучило, — рассыпалось в прах, сменившись новой, куда более чудовищной реальностью. Её муж не просто сравнивал её с бывшей. Он, возможно, ей изменял. Или изменял до сих пор.
И она должна была это узнать. Во что бы то ни стало. Даже если правда окажется страшнее, чем все унижения от Лидии Петровны, вместе взятые.
ЧАСТЬ 3. «ПРОСТО СЕКРЕТАРША В КОНТОРЕ…»
Три дня. Семьдесят два часа. Алина прожила их в странном, отчуждённом состоянии, словно наблюдала за своей жизнью со стороны. Она механически готовила, убирала, отвечала на колкости Лидии Петровны, но её мысли были там, в кармане пиджака Андрея, где лежал тот самый, смятый чек из аптеки.
Он стал её навязчивой идеей. Она представляла себе лицо этой женщины. Молодой? Красивой? Или, наоборот, такой же уставшей, как она сама? И почему аптечка? Болезнь? Несчастный случай? Или это было частью какой-то извращённой игры, о которой Алина боялась даже думать?
Андрей вёл себя как обычно. То есть отстранённо и устало. В пятницу утром он снова объявил, что задержится на работе. «Совещание», — буркнул он, избегая её взгляда.
Лидия Петровна, услышав это, одобрительно кивнула.
— Мужчина должен делать карьеру. Оля всегда это понимала. Никогда не ревновала к работе. Говорила, пусть лучше у телефона задержится, чем в баре с друзьями время проводит.
Алина смотрела, как он надевает пиджак — тот самый, с чеком. Её сердце колотилось где-то в горле. Сегодня. Она должна была сделать это сегодня.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Удачи.
Он кивнул, не глядя, и вышел.
Алина подождала, пока за ним закроется дверь, потом подбежала к окну в гостиной. Она видела, как он вышел из подъезда и направился не к привычной парковке, где стояла его машина, а к остановке общественного транспорта. Это было первое подтверждение. Он не ехал в офис на машине. Он куда-то ехал на автобусе.
Сердце Алины упало. Всё было правдой. Вся её жизнь, весь её брак — ложь.
Она действовала на автомате. Быстро надела куртку, взяла сумку.
— Лидия Петровна, я… я в магазин, — бросила она на ходу. — Молоко закончилось.
— Молоко? — свекровь подняла на неё удивлённый взгляд. — С утра было полпакета. Оля всегда следила за запасами…
Но Алина уже не слышала. Она выскочила из квартиры и помчалась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Она должна была успеть. Увидеть.
Выбежав на улицу, она увидела его спину в двухстах метрах от себя. Он садился в подошедший автобус. Алина, задыхаясь, рванула к остановке. Следующий автобус подошёл через семь минут. Семь вечностей. Она вскочила в него, сунула в терминал карту и упала на сиденье у окна, пытаясь отдышаться. Куда он ехал? В какой район? К кому?
Она не отрывала глаз от окна, пытаясь угадать маршрут. Центр? Нет, они проехали мимо поворота. Спальный район? Да, они двигались на окраину. Тот самый район, где, как она помнила из редких упоминаний, раньше жила Ольга. Мысль о том, что он может ехать к ней, к бывшей жене, была настолько чудовищной, что Алина на мгновение перестала дышать. Нет, не может быть. Он же её бросил! Он женился на ней, Алине!
Автобус сделал остановку. Алина увидела знакомую улицу. Тот самый чек был из аптеки на этой улице. Она вскочила и выбежала, едва дверь открылась.
Она огляделась. Улица была тихой, с старыми пятиэтажками. Андрея нигде не было видно. Паника начала подступать. Она потеряла его!
И тут она заметила его. Он выходил из дверей той самой аптеки, с новым пакетом в руках. Алина шарахнулась в подъезд соседнего дома, прижавшись к стене. Она видела его лицо. Оно было сосредоточенным, серьёзным. Ни тени вины или тайного удовольствия. Скорее… решимость. И усталость. Та самая, знакомая усталость.
Он пересёк дорогу и скрылся в подъезде одного из домов. Алина, дрожа, подождала минуту, потом перебежала улицу. Она подняла глаза, пытаясь угадать, в какую квартиру он вошёл. И тут её взгляд упал на почтовые ящики. На одном из них, на третьем этаже, была фамилия. Та самая. Ольгина фамилия.
Мир поплыл перед глазами. Так оно и было. Он приходил к ней. К бывшей жене. Приносил ей лекарства. Ухаживал за ней.
Измена? Или… что-то другое? Почему он скрывал? Почему врал?
Жгучая, всепоглощающая ярость поднялась в ней. Ярость, смешанная с таким острым, режущим горем, что она чуть не вскрикнула. Она должна была знать. Должна была увидеть своими глазами.
Она зашла в подъезд. Он был тёмным, пахло старым линолеумом и пылью. Она медленно поднялась на третий этаж. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно во всём доме.
Дверь в квартиру №35 была приоткрыта. Не заперта. Словно её ждали. Или просто небрежно закрыли.
Алина замерла. Она слышала голоса. Голос Андрея, тихий, спокойный. И женский голос. Слабый, хриплый. Голос Ольги.
Она сделала шаг вперёд и заглянула в щель.
То, что она увидела, не укладывалось в голове.
Это была не сцена любовного свидания. Не страстные объятия, не поцелуи.
Андрей сидел на краю кровати. На кровати, застеленной медицинской клеёнкой, лежала женщина. Та самая Ольга с фотографий. Но это была лишь тень той женщины. Её лицо было осунувшимся, восковым, под глазами — тёмные, почти фиолетовые круги. Она была страшно худа. На её голове был повязан платок, из-под которого торчали редкие прядки волос.
Она лежала, и её грудь тяжело, с хрипом поднималась и опускалась.
Андрей держал в руках чашку с бульоном. Он аккуратно, с невероятным, почти материнским терпением, подносил ложку к её губам.
— Ещё чуть-чуть, Оль, — тихо говорил он. — Ради меня. Нужно есть, чтобы были силы.
— Не могу, Андрей… — её голос был слабым, прерывистым. — Горло болит… от химии.
— Я знаю. Но нужно. Вот, смотри, я тебе новый сироп купил, от тошноты. Сейчас дам.
Он отставил чашку и потянулся за пакетом из аптеки.
Алина стояла как вкопанная. Она смотрела на эту сцену, и её мозг отказывался верить. Это была не измена. Это было… что-то другое. Нечто настолько чудовищное и трагичное, что её ревность и обида показались вдруг детским лепетом.
Ольга была больна. Очень тяжело больна. И Андрей… Андрей ухаживал за ней.
Вдруг Ольга повернула голову и посмотрела прямо в щель в двери. Их взгляды встретились. Глаза Ольги были огромными, тёмными, полными боли и… понимания. Она увидела Алину. И в её взгляде не было ни удивления, ни злобы. Была лишь бесконечная, вселенская усталость.
Алина отшатнулась, как от удара током. Она побежала вниз по лестнице, не разбирая дороги, спотыкаясь, хватая ртом воздух. Она выскочила на улицу и прислонилась к стене подъезда, её всего трясло.
Правда. Она узнала правду. И эта правда была страшнее любой измены. Её муж, человек, который не мог защитить её от колкости своей матери, тратил все свои силы, всю свою энергию на уход за умирающей бывшей женой. И скрывал это. Скрывал ото всех.
Почему? Из чувства долга? Из жалости? Или… потому что он всё ещё любил её?
Алина медленно поплёлась к автобусной остановке. Слёз не было. Был только ледяной, всепроникающий ужас. Ужас от осознания, что её жизнь, её брак, её страдания — всё это было лишь фоном для настоящей драмы, которая разворачивалась здесь, в этой убогой квартире на окраине города.
Она села в автобус и уставилась в окно. В голове звучал хриплый голос Ольги: «Не могу, Андрей…» И его тихий, терпеливый ответ: «Нужно есть, чтобы были силы».
И тут до неё дошло. Та самая усталость в его глазах, его отстранённость, его поздние возвращения… Всё это было не потому, что он разлюбил её. А потому, что он был истощён. Физически и морально. Он жил на два фронта: между требовательной матерью и новой женой дома и умирающей женщиной здесь.
Она думала, что борется с призраком идеальной хозяйки. А оказалось, что призрак был реальным. И он умирал. И её муж был единственным, кто держал его за руку, провожая в небытие.
Алина вышла на своей остановке и побрела домой. Она чувствовала себя не сыщицей, раскрывшей тайну, а мародёром, осквернившей чужое горе. Теперь она знала. Но это знание не принесло облегчения. Оно принесло лишь новую, невыносимую тяжесть и миллион новых вопросов. Главный из которых был: что же ей теперь делать с этой правдой?
ЧАСТЬ 4. «ТЫ БЫЛА ЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГОЙ…»
Алина вернулась домой, и мир за привычной дверью её квартиры казался чужим, ненастоящим. Он был бутафорским, картонным, в то время как настоящая жизнь, полная боли и смерти, происходила там, в той убогой квартирке на окраине.
Лидия Петровна сидела в гостиной и смотрела сериал. Она обернулась на звук открывающейся двери.
— Молоко-то купила? Или опять забыла, как в прошлый раз? У Оли память была…
Алина прошла мимо, не отвечая. Она не слышала. Голос свекрови долетал до неё как из-под толстого слоя воды. Она прошла в спальню, закрылась, прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол.
Перед глазами стояло лицо Ольги. Восковое, измождённое. И взгляд. Этот взгляд, полный понимания. Она видела её, Алину. Видела и… что? Простила? Пожалела?
Алина закрыла лицо руками. Всё, что она чувствовала последние месяцы — ревность, обида, злость — теперь казалось таким мелким, таким эгоистичным и грязным на фоне того, что она увидела. Она ревновала к призраку, а призрак оказался живым, умирающим человеком. Она злилась на мужа за его отстранённость, а он тратил последние силы, пытаясь облегчить чьи-то последние дни.
Но почему он скрывал? Почему не сказал ей? Разве они не муж и жена? Разве она не могла бы… помочь? Или он не верил, что она способна на понимание? Считал её слишком мелкой, слишком поглощённой своими обидами на несоленый суп?
Горечь подступила к горлу. Может, он был прав.
Она сидела на полу, не двигаясь, пока за окном не стемнело. Она слышала, как Лидия Петровна хлопотала на кухне, гремела посудой. Пахло жареной картошкой. Обычный вечер. Обычная жизнь. А где-то в другом конце города женщина умирала, и её муж, её законный муж, кормил её с ложки.
Ключ щёлкнул в замке. Андрей вернулся. Алина замерла, прислушиваясь.
— Сынок, наконец-то! Иди ужинать. Я картошечку с грибами сделала, как ты любишь. Оля научила меня эти лисички правильно жарить, чтобы хрустели…
— Не голоден, мам, — его голос прозвучал мёртво, устало. — Я спать.
— Да что это с тобой lately? — голос свекрови стал тревожным. — Работаешь как вол, не ешь, не спишь… Надо отдохнуть. Оля всегда говорила…
— МАМА! — вдруг рявкнул он так, что Алина вздрогнула за дверью. — Хватит об Оле! Понимаешь? ХВАТИТ!
В гостиной воцарилась гробовая тишина. Лидия Петровна, видимо, была в шоке. Андрей никогда на неё не кричал.
— Ну… ну я же заботлюсь… — её голос дрогнул.
— Я знаю. Спасибо. Я просто… устал.
Его шаги приблизились к спальне. Алина вскочила с пола и бросилась на кровать, сделав вид, что спит. Дверь открылась. Он вошёл, не включая свет. Она сквозь ресницы видела его силуэт. Он сел на край кровати, опустил голову на руки и просидел так несколько минут, неподвижно. Потом тяжело вздохнул, разулся и лёг, отвернувшись к ней спиной.
Он пах лекарствами. Слабым, но узнаваемым запахом больницы, антисептиков и чего-то ещё, горького.
Алина лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Она должна была сказать ему. Сказать, что знает. Не для скандала. Не для выяснения отношений. А чтобы… снять с него этот груз. Хотя бы часть.
Она повернулась к его спине.
— Андрей.
— М-м? — он не оборачивался.
— Я знаю, где ты был.
Он замер. Она почувствовала, как напряглись его мышцы. Воцарилась тишина, такая густая, что её можно было резать ножом.
— Что? — он выдавил шёпотом.
— Я проследила за тобой. Сегодня. Я видела… её.
Он медленно перевернулся. В полумраке она видела его широко раскрытые глаза, полные ужаса и стыда.
— Алина… — его голос сорвался. — Я… я могу объяснить.
— Объясни, — тихо сказала она. В её голосе не было упрёка. Была только усталость.
Он сел на кровать, провёл рукой по лицу.
— У неё… рак. Четвёртая стадия. Метастазы везде. Врачи сказали… что несколько месяцев назад. Сейчас… сейчас, наверное, недели.
Он говорил монотонно, глядя в пустоту.
— У неё никого нет. Родители умерли, брат в другом городе, и им всё равно. Она одна. Совсем одна. Я… я не мог просто бросить её. Понимаешь? Не мог.
— Почему ты не сказал мне? — спросила Алина, и её голос дрогнул. — Я твоя жена. Мы могли бы… я не знаю… помочь как-то вместе.
Он горько усмехнулся.
— Сказать? Маме? Тебе? — он покачал головой. — Мама… её Оля — это идеал, сказка. Узнай она, что её «идеальная невестка» умирает в нищете и одиночестве… она с ума сойдёт. А ты… — он посмотрел на неё, и в его взгляде было что-то похожее на жалость. — Ты и так сходила с ума от ревности к её тени. Что бы было, узнай ты, что я провожу с ней все вечера?
Его слова ударили больно, но они были правдой. Алина сглотнула.
— Я не знала…
— Я пытался оградить вас обеих, — прошептал он. — Маму — от разрушения её идеального мира. Тебя… от этого. — Он сделал жест, словно показывая на всё, что происходило в той квартире. — Это тяжело, Аля. Очень. Каждый день я прихожу туда и не знаю, застану ли её в сознании. Кормлю её, меняю памперсы, мою… А потом прихожу сюда, и мама рассказывает, какая Оля была замечательная хозяйка. И я не могу ничего сказать. Я должен улыбаться и кивать.
Он говорил, и с каждым словом Алина видела его — настоящего Андрея. Не того слабовольного человека, который не может защитить жену от матери. А человека, разрывающегося между долгом, жалостью и невозможностью сказать правду. Он был сильным. Гораздо сильнее, чем она думала. И эта сила сжигала его изнутри.
— Как… как давно? — спросила она.
— Полгода. Примерно. С того момента, как она позвонила и сказала… — он снова провёл рукой по лицу. — Мы расстались мирно, ты знаешь. Не из-за ссоры. Просто… любовь прошла. Мы остались друзьями. И когда это случилось… кому ещё ей звонить?
Он посмотрел на Алину, и в его глазах стояла мольба.
— Прости, что врал. Прости, что не сказал. Я не хотел тебя ранить. Я просто… не знал, как ещё поступить.
Алина молчала. Вся её обида таяла, словно лёд под весенним солнцем, сменяясь странным, щемящим чувством. Не жалости. А уважения. И стыда. Стыда за свои мелкие, бытовые страдания.
— Я… я могу помочь, — тихо сказала она.
Он смотрел на неё с недоверием.
— Что?
— Помочь. Сходить в аптеку. Приготовить ей что-нибудь… я не знаю, диетическое. Посидеть с ней, если нужно. Чтобы ты… чтобы ты мог отдохнуть.
Он продолжал смотреть на неё, и недоверие в его глазах медленно сменялось чем-то другим. Надеждой? Облегчением?
— Ты… не шутишь?
— Я видела её, Андрей. — Алина села на кровати. — Я не монстр. Я не могу… я не могу ревновать к этому.
Он вдруг обнял её. Сильно, почти болезненно. Он прижался лицом к её плечу, и она почувствовала, как его тело содрогается. Он не плакал. Он просто дрожал, сдерживая месяцами копившееся напряжение.
— Спасибо, — прошептал он. — Ты не представляешь…
Она сидела, гладя его по спине, и думала о той, другой женщине. О Ольге. И о Лидии Петровне, которая в соседней комнате, наверное, всё ещё была шокирована его криком и строчила смс подругам о том, как сын грубит бедной старушке-матери.
Алина поняла, что стоит на распутье. Она могла использовать эту правду как оружие. Могла рассказать всё свекрови и насладиться крушением её мира. Но сейчас это казалось ей таким же ужасным, как и сама болезнь Ольги.
Правда освободила её от ревности. Но она наложила на неё новую, страшную ответственность. Теперь она знала. И от того, как она распорядится этим знанием, зависело уже не только её счастье, но и покой умирающей женщины и душевное равновесие её мужа. И она, к своему удивлению, почувствовала, что готова нести эту тяжесть. Потому что впервые за долгое время она чувствовала себя не соперницей, а частью чего-то большего. Частью правды.
ЧАСТЬ 5. «ОНА ЗАВЕЩАЛА МНЕ СВОЮ КВАРТИРУ…»
Тишина в спальне была звенящей, нарушаемой лишь прерывистым дыханием Андрея. Алина продолжала гладить его по спине, чувствуя, как под её ладонями медленно уходит дрожь. Он обнял её так, как не обнимал месяцами — не по привычке, не как супруг, а как утопающий, вцепившийся в соломинку.
— Завтра, — тихо сказала она, глядя в темноту. — Завтра я схожу в ту аптеку. Куплю всё, что нужно. И… я могу приготовить ей бульон. Настоящий, крепкий. Если она сможет его есть.
Он отстранился, чтобы посмотреть на её лицо. В полумраке его глаза искали подтверждения.
— Ты уверена?
— Нет, — честно ответила Алина. — Но я не могу сидеть сложа руки. Теперь, когда я знаю.
Он кивнул, и в его взгляде читалась бесконечная благодарность.
— Спасибо, — он снова прошептал это слово, и оно звучало весомее любых клятв.
Утром субботы Алина проснулась с ощущением странной решимости. Мир не изменился. Лидия Петровна по-прежнему сидела за завтраком с видом римского патриция, ожидающего, когда раб подаст ему виноград. Но что-то внутри Алины сдвинулось. Её страхи и обиды отошли на второй план, уступив место чёткому, почти хозяйственному пониманию: нужно действовать.
— Андрей сегодня с утра ушёл? — поинтересовалась свекровь, разламывая булочку. — Опять на работу? В субботу!
— У него дела, — уклончиво ответила Алина, наливая себе кофе.
— Дела, дела… — Лидия Петровна покачала головой. — Оля никогда не отпускала его по выходным. Говорила, суббота — для семьи. Они всегда на дачу ездили или в кино. А мы сидим тут, как затворники.
Алина посмотрела на неё. На эту женщину, которая жила в своём выдуманном мире, где бывшая невестка была безупречным ангелом. И впервые её не задели эти слова. Они казались ей теперь не злыми, а… жалкими.
— Может, и не всё было так идеально, как вы помните, Лидия Петровна, — тихо сказала Алина.
Свекровь взметнула бровь.
— Что это значит? Я-то знаю, что говорю! Я с ней десять лет бок о бок жила!
«А я видела её сейчас», — промелькнуло в голове у Алины, но она сдержалась. Вместо этого она встала.
— Мне нужно в аптеку. И в магазин. Вы не против, если я одна приготовлю обед?
Лидия Петровна фыркнула, восприняв это как капитуляцию.
— Как знаешь. Только смотри, пересоли суп. Оля всегда на глаз солила, и никогда не ошибалась.
Алина вышла из квартиры с чувством облегчения. Она купила всё, что было в списке, который ей набросал Андрей, и даже больше — детское питание в баночках, самые дорогие соки, влажные салфетки с алоэ вера. Потом она вернулась домой и принялась за бульон. Она готовила его не для Андрея, не для свекрови, а для той, другой женщины. И вкладывала в это всю свою энергию, всё своё внезапно проснувшееся сострадание.
Когда бульон был готов, она разлила его в термос, собрала пакеты с покупками и ушла, сказав Лидии Петровне, что встретится с подругой.
Дорога до той квартиры казалась ей теперь не походом на разведку, а миссией. Она поднялась на третий этаж и постучала. Дверь открыл Андрей. Он выглядел измотанным, но увидев её, его лицо просветлело.
— Входи, — он пропустил её внутрь.
Квартира была крошечной, но чистой. В воздухе витал знакомый больничный запах, смешанный теперь с ароматом свежего бульона. Алина поставила термос на кухонный стол.
— Как она?
— Спит. Ночью было плохо. — Он провёл рукой по лицу. — Спасибо, что пришла.
В этот момент из спальни послышался слабый голос:
— Андрей… Кто там?
Алина замерла. Андрей посмотрел на неё, спрашивая разрешения. Она кивнула.
— Это Алина, Оль. Моя жена. Она… принесла тебе поесть.
Он взял термос и прошёл в спальню. Алина осталась стоять в дверном проёме, не решаясь войти.
Ольга лежала в той же позе, что и вчера. Её глаза были открыты. Она смотрела на Алину без удивления, без страха.
— Здравствуй, — прошептала она.
— Здравствуйте, — сдавленно ответила Алина.
Андрей сел на край кровати, чтобы покормить Ольгу. Алина наблюдала, как он бережно подносит ложку к её губам, как вытирает ей подбородок салфеткой. И вдруг Ольга слабо улыбнулась.
— Вкусно, — сказала она, глядя на Алину. — Спасибо.
Эти два слова, сказанные хриплым, умирающим голосом, тронули Алину до слёз. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и вышла на кухню, чтобы перевести дух.
Позже, когда Ольга снова уснула, они сидели с Андреем на кухне и пили чай.
— Она… она не такая, как я представляла, — призналась Алина.
— А какая? — с лёгкой горечью спросил он.
— Я думала, она… идеальная. А она… обычная. И очень сильная.
Андрей вздохнул.
— Она всегда была сильной. Просто мама видела то, что хотела видеть. А я… я не мог разрушить её иллюзии. Мне было проще поддерживать миф, чем объяснять, что Оля — живой человек, со своими недостатками.
Они помолчали.
— Как ты думаешь, стоит ли… сказать твоей маме? — осторожно спросила Алина.
— Нет, — резко ответил он. — Ты же видела, как она реагирует на любую критику в адрес Оли. Узнай она правду… это её убьёт. Или она не поверит и обвинит нас во лжи. Нет, пусть всё остаётся как есть.
Прошло две недели. Алина стала регулярно навещать Ольгу. Она готовила для неё, помогала Андрею с уборкой, иногда просто сидела рядом и читала ей вслух, когда та была в сознании. Между ними возникла странная, молчаливая связь. Они почти не говорили о прошлом, о Андрее, о Лидии Петровне. Они говорили о книгах, о погоде за окном, о вкусе бульона. В эти моменты Алина забывала о ревности, о обидах. Она была просто человеком, который помогает другому человеку в самые тёмные часы его жизни.
Однажды вечером, когда Алина одна дежурила у постели Ольги, та была необычно бодра.
— Алина, — позвала она слабым голосом. — Подойди.
Алина подошла и села на стул у кровати.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — прошептала Ольга. — Прости меня.
— За что? — удивилась Алина.
— За… за всё это, — Ольга сделала слабый жест рукой, словно указывая на саму себя, на болезнь, на ситуацию. — Я знаю, как тебе тяжело. Я видела это в твоих глазах тогда, в дверях. И я знаю Лидию Петровну. Я представляю, что ты слышишь каждый день. И то, что ты… что ты здесь… — её голос сорвался. — Ты очень добрая. Лучше, чем я. Я бы на твоём месте… я бы не смогла.
Алина взяла её высохшую, холодную руку.
— Не говори так. Вам не за что извиняться.
— Завещание, — вдруг сказала Ольга, глядя в потолок. — Я всё оформила. Квартиру. Я завещала её Лидии Петровне.
Алина от неожиданности выпустила её руку.
— Что? Но… почему?
Слабый, горький призрак улыбки тронул губы Ольги.
— Пусть помнит свою «идеальную» невестку. Это всё, что у неё есть. А тебе… тебе, я думаю, она не нужна. У тебя есть своя жизнь. Своя семья. Построй её. Без призраков.
Она закрыла глаза, и разговор был окончен. Алина сидела, ошеломлённая, и смотрела на эту удивительную женщину, которая на пороге смерти думала не о себе, а о том, чтобы оставить какую-то опору тем, кто остаётся. Пусть даже эта опора была иллюзорной.
Через три дня Ольги не стало. Она умерла тихо, во сне. Андрей, вызвавший скорую, сидел на кухне в её квартире и плакал. Впервые за все месяцы болезни он позволил себе это. Алина держала его за руку, и вместе они жалиритуальных служб.
А через неделю пришло официальное письмо. Нотариус известил Лидию Петровну о том, что покойная Ольга Васильевна завещала ей в собственность свою однокомнатную квартиру.
Лидия Петровна, прочитав письмо, сначала онемела. Потом её лицо озарилось восторгом, граничащим с истерикой.
— Видишь! — закричала она, размахивая бумагой перед лицом ошеломлённых Алины и Андрея. — Видишь! Даже после смерти она обо мне подумала! Вот это я понимаю — благодарность! Вот какая душа была! Золотой человек! А вы… — она с ненавистью посмотрела на Алину, — вы рядом не стояли! Теперь ты видишь, сынок, кого ты потерял? Ангела! Самую лучшую жену на свете!
Андрей стоял бледный, сжав кулаки. Он смотрел на мать, ликующую над наследством, доставшимся ей ценой чьей-то страшной смерти, и в его глазах было что-то новое — холодное, почти чуждое.
Алина смотрела на эту сцену и понимала — финальный акт трагедии только начинается. Ольга, даже умирая, не смогла остановить этот маховик. Она лишь подлила масла в огонь, подарив Лидии Петровне новый, вечный повод для сравнений. И Алина знала — тишине в их доме пришёл конец. Теперь война выходила на новый, куда более жестокий уровень.
ЧАСТЬ 6. «МОЯ АНГЕЛ, МОЯ ОЛЕЧКА!»
Ликование Лидии Петровны не утихало несколько дней. Она ходила по квартире сияющая, с важным видом человека, получившего не просто наследство, а высшее моральное одобрение. Каждые пятнадцать минут она находила новый повод вспомнить «ангела Олечку».
— Алина, ты пол сегодня мыла? — раздавался её голос с кухни. — Что-то вода разведена. Оля всегда насухо вытирала, блестело! Она же знала, что я сквозняков боюсь и могу простудиться! Вот кто о людях думал!
Алина молча перемывала пол, стиснув зубы. Она смотрела на запотевшее окно, за которым моросил холодный осенний дождь, и думала о Ольге. О её последнем подарке, который оказался миной замедленного действия.
Андрей замыкался всё больше. Он почти не разговаривал, отмалчивался за ужином, а вечерами закрывался в спальне с ноутбуком, делая вид, что работает. Но Алина знала — он не работает. Он просто прячется. От матери, от её бесконечных панегириков умершей женщине, от этой нездоровой, удушающей атмосферы.
— Андрюша, — назидательно говорила Лидия Петровна, заглядывая к ним в спальню. — Не сиди в темноте, глаза испортишь. Оля всегда зажигала тебе настольную лампу, говорила — береги зрение, кормилец. Не то, что некоторые… — она бросала многозначительный взгляд в сторону Алины.
Андрей не отвечал. Он просто сжимал кулаки, лежащие на клавиатуре, и его лицо становилось каменным.
Алина пыталась достучаться до него ночью, в постели.
— Андрей, мы не можем так больше. Ты должен сказать ей. Она сведёт нас с ума.
— Сказать что? — его голос звучал устало и раздражённо. — Что её «ангел» умирал в одиночестве и оставил ей квартиру не из любви, а из… я даже не знаю из чего! Из жалости? Чтобы замкнуть этот порочный круг? Она не поймёт. Она обвинит нас, что мы очерняем светлую память.
— Но это правда!
— А ей правда не нужна! — он резко повернулся к ней. — Ей нужен её идеал! И теперь у неё есть вещественное доказательство — квартира! Ты слышала, она уже обзвонила всех подруг? Хвастается, какая Оля была душевная! Это безнадёжно, Алина!
Он был прав. Лидия Петровна не просто приняла наследство — она возвела его в культ. Она поехала в ту квартиру, привезла оттуда несколько безделушек — старую вазочку, фотографию в рамке, вышитую салфетку — и расставила их по квартире, как реликвии.
— Смотри, Андрюша, — говорила она, показывая на вазочку. — Это Оля из Чехии привезла, помнишь? А это она сама вышивала, у неё такие руки золотые были! Всё для семьи, всё для дома!
Андрей смотрел на эти вещи, и Алина видела, как он бледнеет. Для него это были не реликвии, а памятники его лжи, его беспомощности и чужой страшной смерти.
Конфликт достиг апогея за ужином в пятницу. Алина, измотанная и морально, и физически, разогрела купленные в магазине пельмени. Она больше не имела сил готовить «как Оля».
Лидия Петровна, попробовав один пельмень, положила вилку с таким видом, будто её пытались отравить.
— И это ужин? Полуфабрикаты? Оля в жизни не позволила бы такой еды на стол поставить! Она говорила, что в них одна химия! Она всегда лепила пельмени сама, с тремя видами мяса! И тесто у неё было… воздушное!
Алина сидела, опустив голову. Она не находила сил даже на ответ.
Но тут заговорил Андрей. Его голос был тихим, но таким напряжённым, что от него стало холодно.
— Хватит.
— Что, сынок? — не поняла свекровь.
— Я сказал, хватит, — он поднял на неё глаза. В них горел холодный огонь. — Хватит про Олю. Хватит сравнивать. Алина — моя жена. И она готовит то, что может. И это нормально.
Лидия Петровна опешила на секунду, но тут же нашлась.
— Нормально? Это ты называешь нормально? Кормить мужа отравой? Я тебе расскажу, что нормально! Нормально — это…
— МАМА, ЗАТКНИСЬ! — Андрей внезапно вскочил, с такой силой ударив кулаком по столу, что тарелки подпрыгнули и зазвенели. — ТЫ СЛЫШИШЬ? ЗАТКНИСЬ! ТЫ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ!
В квартире повисла шоковая тишина. Лидия Петровна смотрела на него с открытым ртом, её лицо побелело.
— Как… как ты смеешь… — прошептала она.
— Я смею! — его голос гремел, срываясь на крик. Вся его многомесячная, многолетняя, быть может, ярость и боль вырвались наружу. — Ты всё про неё! Оля! Оля! Оля! А ты знаешь, КАК она умерла? Знаешь? Она сгнила заживо от рака! Одна! В своей дыре! И оставила тебе квартиру не потому, что любила, а потому, что ЖАЛЕЛА тебя! Жалела твои жалкие, выдуманные иллюзии! А ты… ты пляшешь на её костях! Ты счастлива, что твой идеал подтвердился бумажкой от нотариуса! Ты уродка! Духовная уродка!
Лидия Петровна закачалась. Она схватилась за сердце.
— Ты… ты лжёшь… Оля… она была здорова… она…
— Она была больна, мама! Полгода! И я ухаживал за ней! Я мыл её, кормил с ложки, менял ей памперсы! Вот такая она была твоя идеальная хозяйка! А ты знала? Нет! Потому что тебе было плевать! Тебе нужен был удобный призрак, чтобы пилить мою жену!
Слёзы текли по его лицу, но он не обращал на них внимания. Это был не плач, а извержение вулкана.
Лидия Петровна смотрела на него с ужасом, с отторжением, с невозможностью принять сказанное.
— Не верю… — зашептала она. — Это она… — она ткнула пальцем в Алину, — это она тебя надоумила! Очернить Олю! Забрать её квартиру!
Андрей засмеялся. Горько, истерично.
— Квартиру? Да будь она проклята, эта квартира! Мы с Алиной ухаживали за Олей вместе! Пока ты тут молилась на её фотографию, Алина готовила для неё бульон! Она была человечнее тебя в сто раз! Ты не мать! Ты… ты тюремщик!
Он тяжело дышал, обхватив голову руками. Алина встала и подошла к нему, положила руку ему на плечо. Он вздрогнул, но не оттолкнул её.
Лидия Петровна смотрела на них — на сына, который её предал, и на невестку, которая оказалась соучастницей. Её мир, выстроенный на лжи и идеализации, рухнул в одночасье. И вместо осознания, вместо раскаяния, её лицо исказила чистая, беспримесная ненависть.
— Хорошо, — прошипела она, вставая. Её голос дрожал от ярости. — Хорошо. Я вижу, в чьих руках теперь мой сын. Вижу, как вы оба опорочили светлую память. Я не останусь там, где меня не ценят. Где предают. Где плюют на могилу лучшей женщины, которую вы когда-либо знали!
Она вышла из-за стола и гордо, с прямой спиной, проследовала в свою комнату.
Алина и Андрей остались стоять среди осколков их прежней жизни. Слышно было, как Лидия Петровна хлопает дверцами шкафа, собирая вещи.
— Что… что теперь? — тихо спросила Алина.
Андрей опустил руки. Он выглядел опустошённым, но в его глазах впервые за долгое время не было привычной усталости. Было странное, горькое облегчение.
— Теперь… теперь она уедет в свою квартиру. Ту, что оставила ей её «ангел». И будет жить там со своими воспоминаниями. А мы… — он посмотрел на Алину, — мы останемся здесь. Одни.
Он сказал это не с радостью, а с констатацией тяжёлого, но единственно верного факта. Битва была выиграна. Ценой чудовищного скандала и непоправимого разрыва. Но война, похоже, наконец закончилась.
Через час дверь в их квартиру закрылась за Лидией Петровной. Она уезжала на такси, не попрощавшись, не оглянувшись. Она увозила с собой свои «святыни» — вазочку, фотографию, салфетку. И свою непробиваемую веру в то, что она — жертва, а они — монстры, осквернившие память святой.
Алина и Андрей стояли в прихожей и слушали, как затихает звук мотора. В квартире воцарилась непривычная, оглушительная тишина. Не было слышно ни ворчания, ни язвительных комментариев, ни шагов.
Они были одни. Впервые за много лет. И эта свобода пахла не счастьем, а пеплом. Пепел сгоревших мостов, пепел лопнувших иллюзий и пепел той, чья смерть так и не смогла примирить живых.
ЧАСТЬ 7. «НАСЛЕДСТВО МОЕЙ БЫВШЕЙ»
Тишина. Первые дни после отъезда Лидии Петровны в квартире царила оглушительная, непривычная тишина. Алина ловила себя на том, что прислушивается к скрипу половиц, ожидая услышать знакомые шаги или ворчание. Но из комнаты свекрови доносилась лишь пустота.
Андрей был молчалив и погружён в себя. Скандал и выплеснутая правда опустошили его. Он не радовался освобождению, не обнимал Алину с восторгом. Он словно нёс в себе глыбу вины — за ложь, за срыв, за то, что выгнал мать, пусть и токсичную. Он ходил по квартире, как призрак, избегая смотреть на запертую дверь бывшей комнаты матери.
Алина пыталась наладить новую жизнь. Она готовила простые блюда, которые любила сама, не оглядываясь на несуществующие эталоны. Она переставила мебель в гостиной, убрав кресло Лидии Петровны с его «почётного» места у телевизора. Каждое такое действие было маленьким бунтом, шагом к тому, чтобы сделать это пространство своим.
Но призрак Ольги никуда не делся. Он витал в тишине, в настороженном взгляде Андрея, в памяти о тех страшных, но таких важных днях, когда они ухаживали за умирающей. Они почти не говорили о ней. Эта тема стала новой запретной зоной, как когда-то была запретной правда о её болезни.
Прошла неделя. Затем другая. Напряжение медленно начало спадать. Однажды вечером Андрей, сидя перед телевизором, вдруг сказал:
— Уберу завтра мамины вещи на антресоль. Чтобы не висели.
Это было первое предложение, первая попытка что-то изменить. Алина кивнула.
— Хорошо.
Ещё через несколько дней он пришёл с работы раньше и принёс пиццу. Они ели её прямо из коробки, сидя на полу в гостиной, как студенты. И он впервые за долгие месяцы посмотрел на неё не сквозь пелену усталости и раздражения, а просто — увидел её.
— Прости меня, — тихо сказал он. — За всё.
— Я тоже, — ответила Алина. — Думаю, мы оба были не правы.
Это не было страстным примирением. Это было тихое, усталое перемирие двух людей, переживших долгую и изматывающую войну и наконец-то сложивших оружие.
Они начали заново учиться жить вместе. Без постоянного судьи в лице Лидии Петровны. Без вечного сравнения. Разговор о детях, отложенный на неопределённый срок из-за вечного напряжения в доме, снова стал возможен. Они даже поехали на выходные в другой город, просто чтобы сменить обстановку. И это было… нормально. Не счастливо, не страстно, а спокойно и нормально.
Однажды субботним утром раздался звонок в дверь. Алина открыла. На пороге стояла Лидия Петровна.
Она выглядела постаревшей на десять лет. На её лице не было и следа былого величия и уверенности. Она казалась съёжившейся, испуганной.
— Мама, — удивлённо сказал Андрей, появившись в прихожей.
— Я… я за вещами, — прошептала она, не глядя на них. — За тёплым одеялом. В той квартире… холодно. И сыро.
Алина и Андрей переглянулись. Миф о «райской обители», доставшейся от «ангела», трещал по швам.
— Входи, — сказал Андрей после паузы.
Лидия Петровна робко переступила порог. Она оглядела квартиру, словно видя её впервые. Её взгляд скользнул по переставленной мебели, по новым шторам, которые повесила Алина.
— У вас… хорошо, — с трудом выдавила она.
Она прошла в свою бывшую комнату, быстро собрала несколько оставшихся вещей в сумку и уже хотела уйти, но задержалась в дверях.
— Там… — она начала и замолчала, глядя в пол. — Там пахнет больницей. До сих пор. И соседи… злые. Оля… она никогда не жаловалась на соседей.
Возможно, это было самое близкое к раскаянию, на что она была способна. Признание, что её «идеал» жил в далеко не идеальных условиях.
— Мама, — Андрей сделал шаг вперёд. — Ты можешь вернуться. Если… если ты прекратишь.
Он не договорил — «прекратишь сравнивать, пилить, осуждать». Но все поняли.
Лидия Петровна покачала головой. Гордость, пусть и потрёпанная, не позволила ей согласиться.
— Нет. Я… я справлюсь. Это моя квартира. Оля мне её оставила.
Она ушла, и на этот раз её уход был не театральным, а по-стариковски жалким.
Дверь закрылась. Андрей вздохнул.
— Надо будет её навещать. Иногда.
— Да, — согласилась Алина.
Они стояли в прихожей, и Алина понимала, что та, прежняя жизнь, закончилась. Навсегда. Не стало ни воинствующей свекрови, ни идеализированной бывшей жены. Остались только они двое. И пустота, которую предстояло заполнить чем-то новым.
Вечером того же дня Алина готовила ужин. Не борщ «как у Оли», не котлеты «с душой», а просто запекала курицу с картошкой и специями, которые любила сама. Андрей зашёл на кухню, привлечённый запахом.
— Пахнет хорошо, — сказал он.
Она обернулась и улыбнулась.
— Спасибо.
Он подошёл, обнял её сзади за талию и прижался подбородком к её плечу. Такого простого, нежного жеста не было между ними, кажется, целую вечность.
— Знаешь, — тихо сказал он. — Я сейчас подумал… Оля была права.
— В чём? — спросила Алина, переставая помешивать гарнир.
— Она оставила маме эту квартиру. Не потому, что жалела её иллюзии. А потому что… это было единственное, что могло разорвать этот порочный круг. Мама получила свой «идеал» в материальном воплощении. И она ушла. А мы… мы остались. Одни. И у нас появился шанс. Шанс начать всё с чистого листа. Без её вечного ворчания, без сравнений. Без призраков.
Алина задумалась. Да, возможно, он был прав. Этот жестокий, на первый взгляд, поступок умирающей женщины оказался единственным ключом, который смог открыть дверь их тюрьмы.
Она выключила плиту, повернулась к мужу и обняла его. По-настоящему. Не в порыве страсти, не в поиске утешения, а просто потому, что он был здесь. И она была здесь. И между ними больше никого не было.
— Знаешь, — сказала она, глядя ему в глаза. — Мне кажется, наше наследство от твоей бывшей — не в деньгах и не в квадратных метрах. Оно в этой тишине. И в этом шансе.
Он кивнул и прижал её к себе.
За окном темнело. В их квартире пахло запечённой курицей и чем-то новым, едва уловимым — надеждой. Они стояли, обнявшись, посреди своей кухни, и тишина вокруг них была уже не зловещей, а мирной. Они прошли через ад сравнений, лжи, болезни и смерти. И вынесли из этого огня странный, горький, но бесценный дар — право быть просто собой. Друг для друга. И этого оказалось достаточно, чтобы сделать первый шаг в их новую, общую жизнь
Читайте и другие наши рассказы
Если не трудно, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК и ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Она будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)