— Ты никуда от меня не выйдешь! — мама буквально сорвалась на визг, вырывая у меня сумку так, будто спасала меня от гибели.
Я сжимаю зубы, перехватываю сумку обратно и продолжаю складывать вещи под её истеричные вопли.
— И куда, интересно, ты намылилась? — бросает она. — У тебя же крыши над головой нет. На вокзале ночевать будешь?
Да, признаю: наивность у меня была размером с троллейбус. Все накопления ушли на «свадьбу мечты». Банкет, фотограф, оформление — всё хотела идеально. После росписи мы бы переехали в новую квартиру, которую наши с Максом родители купили пополам в качестве подарка. Я сама занималась ремонтом, закупками, оформлением интерьера. Макс участия почти не принимал — вечно был «слишком устал», а пока я бегала по магазинам, жил у моих родителей. Они души в нём не чаяли.
И сестра тоже обожала его.
Как сегодня выяснилось — обожала настолько тепло, что уже третий месяц носит от него ребёнка. Их роман знали все. Все, кроме меня. И все молчали.
Из соседней комнаты слышно жалкое «плаканье» моей младшей сестрички. Но я за свою жизнь столько раз видела её спектакли, что сразу узнаю фальшивые нотки. Родители, как обычно, ведутся. Для них она всегда белая пушистая невинность.
Собираться недолго — если бы ещё не этот ор. Да и воздух в доме уже невыносим — хочется поскорее уйти, чтобы стены не давили. Документы, одежда… всё кидаю наспех.
— Где деньги, что у меня в тайнике лежали? — спрашиваю, вдруг понимая, что конверта нет.
— Понятия не имею, — мама отворачивает взгляд. И становится понятно, почему она так уверена, что мне идти некуда: без денег далеко не уедешь. И она знает, что я не пойду к подругам — гордость не позволит. В телефоне есть какая-то сумма, хватит на гостиницу на пару дней. А дальше? Зарплата не скоро. — Наверное, сама потратила и забыла.
Ну да. Конечно.
Вывожу чемодан в коридор. Мама плетётся следом, папа выглядывает из кухни, словно мышь, которую загнали в угол. Из комнаты сестры выходит тётя — руки сложены на груди, лицо грозное, осуждающее. Макса и след простыл — сбежал, как только начался скандал.
— Посмотри, до чего ты девочку довела! — тётя набрасывается на меня. — Она и так вся в нервах, переживает. А если с ребёнком что-то случится?!
— А если с моим случится? — отвечаю спокойно.
Тётя моргает, будто я её ударила.
— С каким ещё твоим? Что за бред?
— Тем самым, — произношу сухо. — Мы с Максом, между прочим, всё время спали вместе. Без предохранения. Я тоже могу оказаться беременной. Представляешь, какая радость для моих родителей — два внука сразу? Может, они именно этого и добивались? Раз уж позволили ему жить под их крышей и прыгать по очереди в кровати обеих дочерей.
Мама тут же хватается за сердце, медленно сползает по стене, изображая предсмертную сцену. Я эту её манеру знаю с детства. Со здоровьем у неё всё отлично, просто устраивает театр, когда ей неудобно.
Страдающие у нас все:
— сестра, которая «не справилась с чувствами»;
— Макс, который «разрывался между двумя женщинами»;
— родственники, которые «не хотели меня ранить».
И самое мерзкое — жених успевал спать с нами обеими. Со мной — «ради приличия», из жалости. Хотя инициатором чаще был он сам, даже когда я валюсь с ног после работы, ремонта и подготовки свадьбы.
Отлично он устроился.
Родные, близкие, даже знакомые семьи — все изображали страдальцев, но почему-то молчали, будто это и есть норма. Конечно, основная волна жалости доставалась не мне, а моей сестрице. Маленькая, трогательная, «заблудшая» девочка, которая до сих пор не удерживается ни на одной работе больше месяца. Её ведь жалко: она «запуталась», «не справилась», «не хотела», а теперь ещё и носит ребёнка. Без Максима она, видите ли, пропадёт. А я старшая, взрослая, стойкая. Я должна выдержать.
Внутри же всё рвётся на части. Так, что ноги едва держат. Из груди будто выдирают все жилы разом. Хотелось рухнуть на пол, завыть, как раненое животное, но точно не здесь — не среди людей, которые с явным удовольствием будут изображать участие. Их сочувствие мне не нужно. Оно ядовито.
Собирая остатки самообладания в кулак, прохожу к двери и распахиваю её. Мама — та самая, которой тётя уже успела «вызывать скорую» — вдруг рывком кидается ко мне и снова цепляется за мою сумку, будто депортацию мне пытается предотвратить.
— Марочка, прошу! Останься! — её вой слышала, наверное, вся лестничная клетка.
Я молча отдираю её судорожно вцепившиеся пальцы, но она возвращается снова и снова, словно в трансе. Лицо перекошено, глаза бешеные.
И неожиданно вмешивается тот, от кого я не ожидала ни малейшего решительного движения. Папа наконец выходит из кухни, перехватывает маму за плечи и отводит в сторону.
— Оля, хватит истерики. Марьяше нужно уйти и прийти в себя. Потом вернётся. Она же никуда от нас не денется.
Я бы расхохоталась ему в лицо, если бы могла дышать. Вернусь? Да я скорее под мостом жить начну.
Вылетаю в подъезд. Слёзы хлещут так, что мир перед глазами тает, как на размытой фотографии. В лифте уже практически не вижу кнопки — всё плывёт.
Почему? Чем я заслужила такое отношение? Что я им сделала, чтобы вот так по-живому резать?
Выхожу на улицу и плетусь куда попало. Просто подальше от этого дома, этой вонючей несправедливости, всех этих масок. Через пару кварталов останавливаюсь — ноги дрожат так, что едва держат. Люди на тротуаре оглядываются, кто-то подходит, спрашивает, нужна ли помощь. Перед посторонними стыдно. Хочется исчезнуть.
Достаю телефон — пальцы трясутся. Наобум выбираю самую дешёвую гостиницу неподалёку. Привожу себя в порядок настолько, насколько могу, и еду туда на метро.
В номере не легче. Тут тоже тесно, воздух давит. За дверью кто-то стучал пару раз — видимо, соседи жаловались на то, что я слишком громко рыдала. Уборщица тихо предложила чай «за счёт гостиницы», глядя на меня с жалостью, от которой хотелось сбежать ещё дальше. Но и здесь нет спасения. С собой в четырёх стенах — хуже всего.
По сути, я выпала из мира до следующего утра. Телефон весь вечер разрывался — все возможные родственники пытались докричаться. Но я никому не ответила.
А ближе к обеду раздался звонок от бабушки.
И только на него я смогла ответить.
— Ба… — выдавливаю я в трубку хриплым, сорванным голосом.
— Маруся, внучка, я только вчера всё узнала про этих подлых тварей, ты понимаешь меня? — бабушкино дыхание в телефоне такое же прерывистое, как моё.
Я не нахожу слов. Только хлюпаю носом и коротко всхлипываю.
— Нелюди! Просто нелюди! — возмущается она. — А я ещё доверилась твоей матери и отдала ей продать мою квартиру. Хоть бы тогда тебе было куда поехать! Где ты сейчас?
— В дешёвой гостинице.
— Ох ты ж моя бедная… И что дальше решила? Жить где собралаcь? Эти, конечно, завоют, что хотят вернуть тебя домой, но не вздумай возвращаться в этот змеиный рассадник!
— Я и не собиралась.
— Езжай ко мне, в пансионат. Отдохнёшь у моря.
— Ба, у меня денег нет. И работать надо, чтобы эти деньги появились.
— Слушай… кое-что у меня есть на примете.
— Что?
— Я знала, что это пригодится. Никому из наших не говорила — особенно твоей матери жадной, — что за мной числится ещё один клочок земли. Мне от работы когда-то выделили, по дешёвке достался. Думала, после моей смерти продадите — хватит хотя бы на похороны. Он пустой, заброшенный, ни газа, ни воды. Там одна халупа стоит, дед твой её строил для рыбалки. И не успел — через месяц умер. Толка от участка ноль, а вот тебе — самый раз. Хочешь — продай, и это станет вступительным взносом на твоё жильё. А хочешь — попробуй там поселиться. Молодёжь сейчас любит природу, свежий воздух и всё такое. Тем более эти уже тут обсуждают, что квартира, которую ваши родители покупали «на свадьбу», теперь пойдёт под новое гнёздышко Максима и Кристины. Представляешь? Они сегодня заявление подают! В ТВОЮ дату свадьбы! Видишь ли, зал жалко — деньги вернуть нельзя, так что они решили просто сменить невесту и отпраздновать. Я в шоке. Думала, Кристинка — тихая, добрая, а она гадюка ядучая. Улыбалась мне, облизывалась, деньги выпрашивала…
Я выдыхаю, но легче не становится. Сердце будто втиснули в каменные тиски.
— Всё, хватит рыдать, — говорит бабушка мягко, но уверенно. — Значит, так: я готовлю дарственную, отправляю тебе ключи. Ты — делай доверенность, чтобы я оформила участок на твоё имя. А с квартирой что у тебя? Там вообще что-то твоё есть?
— Нет. Только кухня заказанная — но её не привезли. Мебель не успела купить. Заберу разве что оставшиеся банки краски и инструменты.
— И забирай! Чтобы ни единого гвоздя им там не оставила.
— Ба, я не могу так… Это же твоё имущество…
— Прекрати! Мне этот огород зачем? Я живу возле моря в пансионате, мне тут хорошо, денег хватает, я отсюда не выезжаю. Мне не участок нужен — мне нужно, чтобы ты была в безопасности. И мне будет сладко на душе, когда мать твоя узнает, что ты все получила, а она — ничего. Она же всё контролировать хочет, а Кристинку бы ещё вписала, мол, семья, малыш, помогать надо… тьфу! Так что не упрямься — ты молодая, тебе жить надо. Лучше платить ипотеку за своё, чем мотаться по съёмным. Или ты обратно в тот дом хочешь?
— Нет.
— Тогда собирайся и приезжай ко мне.
Вечером того же дня я пробираюсь в квартиру, которую считала нашей с Максимом, хотя она до сих пор даже юридически нам не принадлежит. Резервные ключи при мне, а замки ещё не меняли. Внутри тихо, пусто.
Щёлкаю свет, и на секунду просто стою, глядя на стены, которые я сама выбирала, на цвет, который сама согласовывала, на всё, что делала с таким упоением.
Ремонт вышел дорогой, конечно. Но это были не только мои вложения — Макс тоже участвовал. Сдавай вещи и живи.
Ставлю у порога чемодан с инструментами, две непочатые банки краски. Вспоминаю о новом пледе, который заказала заранее и оставила здесь — специально не таскала в родительскую квартиру, чтобы сестра не присвоила. Бирюзовый, из мериносовой шерсти, роскошный.
Забираю и его. Плед, банки, инструмент — всё тяжёлое, громоздкое, неудобное. В метро это тащить будет пыткой.
Смотрю по сторонам… и меня накрывает странная, кипящая, злорадная энергия.
Краску я брать не буду.
Открываю первую банку, и густая масса хлюпает на пол. Прохожусь по комнате широкими мазками — стенам, углам, полу. Захожу в ванную, коридор, кухню — везде оставляю следы. Потом открываю вторую банку и выливаю содержимое прямо на стены возле окон и на потолок.
Смеюсь. У меня слёзы текут от смеха. Жуткий, дикий хохот — но такой освобождающий.
Когда банки пустеют, беру молоток. Унитаз — в дребезги. Раковина — осколки. На стенах остаются глубокие выбоины. Даже до потолка допрыгиваю и оставляю вмятину.
И только тогда понимаю, что впервые за эти дни могу нормально дышать.
Окна оставляю целыми — чтобы полицейских не вызвать. Но по раме и подоконнику постукиваю — чисто для души.
Вот теперь всё. Я свободна.
Пусть заезжают. Пусть живут в своём «семейном гнёздышке» в интерьере моей ручной работы.
Совет да любовь — будет им подарок от меня.
Когда вышла из подъезда, то будто выпала из реальности. Шла куда-то автоматически, даже не замечая, какие улицы сворачиваю, что проезжает мимо, где светофоры. Просто двигалась вперёд, пока мысли крутились по кругу, накрывая уже не волной — штормом. В гостинице это оцепенение наконец немного отступило, и накрыло осознание: завтра на работу, а я не то что морально — физически не готова показываться среди людей. Не представляю, как снова смотреть в глаза кому бы то ни было, когда внутри всё ощущается как разорванная рана. Я будто зверь, которого ранили и оставили истекать кровью. И никак не пойму — это со мной что-то не так или весь мой «клан» давно живёт по правилам, которых я не понимаю.
Кроме бабушки — ни один человек не попытался поддержать. Телефон буквально трясётся от сообщений: «всё бывает», «ничего страшного», «сложные ситуации в любви случаются». Даже пытаются оправдать: мол, Кристина с Максимом не хотели мне причинять боли, так уж вышло, «любовь», «детка», вот и всё. И мне предлагается — угадали — принять и простить.
Мать особенно «заботлива». Пишет каждые две минуты, умоляет приезжать домой. Сообщает последние новости: Кристина с Максимом якобы уже собирают чемоданы, чтобы меня «не смущать». Завтра собираются обставлять «подаренную» квартиру мебелью. То есть ехать покупать всё, что угодно, лишь бы успеть заселиться.
Ну-ну. Пусть везут. Их гнёздышко готово — интерьер я подготовила лично, ещё и финальные штрихи добавила вчера ночью.
Мама снова пишет. На этот раз пересылает вопрос от Максима: «когда привезут кухню?» Даже умудрился уточнить — какого она цвета и когда оплачена. Он, видимо, всерьёз полагал, что виделся со мной достаточно часто, чтобы иметь представление о ремонте. Не знал ни магазина, ни срока доставки, ни стоимости, ни вообще ничего. Да ему и не нужно было: время уходило на куда более насыщенную личную жизнь — сразу на два фронта.
Я не отвечаю. Она злится. Но продолжает строчить. А я смотрю на экран и не выключаю телефон — будто издеваюсь над собой.
Только спустя час удаётся собрать волю в кулак, отключить звук и повернуть телефон экраном вниз. Хватит. Сон. Может быть, утром боль отступит хотя бы на полшага.
Но утром не стало легче. Краткая эйфория от вчерашней «реставрации» квартиры испарилась полностью. Ночь была кошмаром — то падаю, то просыпаюсь, то снова рыдания накрывают.
На работу доползаю как в густом тумане. Коллеги переглядываются, хихикают, обсуждают мои опухшие глаза.
— Марьяша, ну ты даёшь. Жених, что ли, тебя так вымотал? — подмигивает одна. — Глянули фото — ух, мужчина огонь. И должность хорошая, и денежка есть, и не пьёт. И ты у нас красавица. Ходят слухи, что тебя скоро на повышение хотят поставить. Если только не убежишь в декрет, — и все прыскают от смеха. — Вот это удача, Мар!
Ну да. Прямо «везение века». Можно подумать, сглазили. Или чья-то ревность так удачно подействовала.
Но нет тут никаких тайн и мистики. Только банальная человеческая низость.
Когда до всех докатится новость о том, что свадьбы не будет, а подробности всплывут — на меня будут смотреть с жалостью. Меня от одной мысли мутит. А уж слова про «руководящую должность» — просто издёвка. Да, я давно в компании, начинала студенткой, пахала, росла. Но меня годами кормят обещаниями, а по факту — всё та же работа за троих, только без надбавок. Классика.
Мелькает мысль — уйти раньше, пока не начались разговоры. Но тогда родственники решат, что я окончательно поехала от нервов. А мне сейчас их унылое сочувствие точно не нужно. Ипотека впереди — откуда деньги?
День тянется как жвачка. Начальник покосился, подзывая:
— С тобой всё нормально? Ты… случайно не беременна?
Выдохнул так, будто груз с плеч сбросил, когда услышал мой короткий «нет». Ну да, половина его обязанностей теперь на мне — не хочет терять такой бесплатный ресурс.
Уходить домой отказываюсь — и куда, простите, мне идти? Жильё сейчас только в мечтах.
К обеду телефон начинает дрожать почти непрерывно: звонки, уведомления, сообщения от всех, кто только существует в семейной переписке. Даже сестра разразилась трогательной активностью. Они, похоже, поехали сегодня смотреть квартиру. Прекрасно. То-то у меня мерзкое чувство довольства в животе загорается, когда я думаю о сюрпризе, что их там ждёт.
Коллеги на меня косятся: то ли беспокоятся, то ли боятся — особенно когда я вдруг усмехаюсь без причины.
Им, конечно, и в голову не приходит, что у меня для этого довольно веские основания.
К концу рабочего дня я всё-таки рискнула разблокировать телефон. И тут же пожалела: экран буквально захлестнуло шквалом сообщений. Сестра в сотый раз обозвала меня змеёй, мама закидала десятком всхлипывающих аудио — сообщила, что «бедной Кристиночке» стало плохо, когда она увидела квартиру, спрашивала, как я могла, зачем я такая жестокая, ведь сестра «не желала мне худого». Теперь, мол, «молодая семья» не сможет срочно заехать, и «что же теперь делать, как тебя домой возвращать».
Родственники подключились всем составом — каждый счёл своим долгом написать что-то о своём «разочаровании» во мне, о том, что «такой характер никого в жизни не удержит», что «мне уготована старость в одиночестве», и финальный аккорд — «ты всегда была неудачницей, Марьяна».
Я листала весь этот поток грязи и чувствовала, как внутри холодеет. На автомате вышла из офиса, направляясь к остановке: нужно было заехать к бабушкиной подруге и забрать копии ключей от того самого участка, который бабуля решила оформить на меня.
И вот, пока я шла, приходило ещё одно осознание: родители Макса собираются подавать в суд, требуя с меня компенсацию за ремонт. Люди, которые сладко сюсюкали, когда я была их «будущей невесткой», теперь демонстративно точат ножи. Милота семейки просто зашкаливает.
— Марианна! — резкий, звенящий злостью голос ударил в уши так же сильно, как и всегда.
Мамина интонация была настолько знакомой, что я узнала бы её даже в толпе.
Обернулась. Конечно. Теперь и сюда припёрлись. Видимо, им мало было моего утреннего «представления» — решили добить меня окончательно.
У машины стояли мама с тётей; в салоне, за рулём, прятался отец — даже выходить не стал.
— Ты зачем разнесла квартиру?! — тётя сразу бросилась ко мне, но мама схватила её за запястье, удерживая. — Это что вообще такое? Это НЕ твоя собственность, чтобы творить там, что захочешь!
— Никто не выражал недовольства, когда я там сутками пропадала, выкладываясь на ремонте, — отвечаю ледяным тоном. — Так что конкретно вы мне предъявляете?
— Слышали?! — тётя аж вскинулась. — Она делает вид, будто никакой трагедии нет! Там разруха! Кристина два дня ревёт не переставая! Ты хоть понимаешь, какая ты жестокая? Она же выносит ребёнка! Хоть малыша пожалела бы! Она-то что тебе сделала? Не она тебя уводила! Это твой Макс её склонил! Ты тут одна виновата — злая, обозлённая, несчастная…
— Элина, хватит, — резко оборвала мама. — Мы не для ссор приехали.
— А зачем тогда? — спрашиваю спокойно.
Мама делает шаг вперёд и произносит так, будто говорит с капризным ребёнком:
— Мара, садись в машину. Мы едем домой.
Я смотрю на всю эту «делегацию» и снова чувствую, как внутри всё выворачивается. Не понимаю, правда не понимаю — они издеваются или всерьёз считают, что я соглашусь?
— Куда домой? — спрашиваю. — К вашему Максиму? Скучает? Ему, видимо, адреналина не хватает? Кристины оказалось мало? Ну уж нет, спасибо. Но если ему вдруг… разнообразия хочется — так у меня родственников вокруг полно. Пусть выберет кого-нибудь посимпатичнее. Да хоть вас, тётя Элина. Вы в отличной форме. Да и удобно — живёте совсем рядом. Может, вы уже… ну? Раз стыда нет, раз с моей сестрой не постеснялся — почему бы ещё кого-нибудь не «осчастливить»?
— Как тебе не стыдно! Ни совести, ни воспитания! — тётя Элина вскинулась так резко, что лицо её покрылось тёмными пятнами.
— Прекратите меня унижать, — говорю холодно. — Я больше не собираюсь это слушать.
Мама закрывает лицо ладонями, будто пытаясь спрятаться от всего происходящего. Вздохи у неё тяжёлые, рвущиеся, как будто прямо из груди выдирают.
— Их нет в городе, — сообщает она наконец. — Максим с Кристиной собрали вещи и уехали сразу после того, что увидели. Он поговорил со своими родителями, и они решили, что пока в квартире будут устранять ущерб, молодые поживут на даче у его мамы с папой. Максим сказал, что так Кристина хотя бы успокоится. И погода хорошая, воздух свежий, для ребёнка полезно. Так что ты можешь спокойно возвращаться домой.
— Что это значит — спокойно возвращаться? Чтобы вы снова толкли мне нервы, читали нотации, изображали жалость и делали вид, что всё во имя «моего блага»? Нет уж, достаточно. Больше я на это не подпишусь.
Я уже иду к станции метро, но мама бросается вперёд и встаёт прямо у меня на пути. Снова слёзы, снова мольбы — и всё это среди людей, которые могут выйти из офиса в любой момент.
— Может, я вам вообще неродная? — произношу вслух то, что давно вертится в голове. — Усыновлённая? Иногда мне так кажется. И если это вдруг правда, знаешь, я бы даже вздохнула с облегчением.
Мама завывает ещё громче, будто я сказала что-то кощунственное.
— Да что ты такое говоришь?! Конечно же нет! Мара, ну подумай, ведь всё уже случилось. Кристина глупая, несобранная, ничего сама не умеет… пусть уж она будет замужем и при муже. Ей хоть какая-то опора нужна, раз работа у неё никогда толком не получается…
— А мне, выходит, опора не нужна? — перебиваю я. — Я у вас — рабочая лошадь? Тянуть всех, оплачивать еду, коммуналку, решать все проблемы? И молоденькой парочке помочь должна, да? Потому что у меня «и так всё хорошо», раз я карьеру делаю? — и, выдохнув, добавляю то, что всегда слышала от них: — Хорошего мужчину, значит, я себе нашла — красивого, непьющего, с работой, из приличной семьи — ну так отдайте его теперь вашей Кристине, раз она у вас «бедненькая»?
Мама только всхлипывает и охает, хватаясь за грудь, изображая благородное страдание. Ответить ей нечего.
Я делаю широкий обход, чтобы не задеть её плечом, и ухожу, даже не оглядываясь.
Продолжение следует. Все части внизу 👇
***
Если вам понравился рассказ, рекомендую почитать книгу, написанную в похожем жанре и стиле:
"Хозяйственная помощница для идеала", Виктория Свободина 👈
Я читала до утра! Всех Ц.
***
Что почитать еще:
***
Все части:
Часть 2 - продолжение