Часть 9. Глава 181
– Чем занята? – в подвал, гордо именуемый «блиндажом», где Валя вместе с Лирой оборудовали себе женский уголок, заглянул Костя.
Медсестра, которая лежала на топчане, нажала кнопку на смартфоне, потом приподняла наушник:
– Прости, не слышала. Что ты сказал?
– Чем занимаешься, говорю, – снова поинтересовался коллега, усаживаясь рядом. – Можно?
– Располагайся, – ответила Валя. – Музыку слушаю.
– Не знал, что ты меломан. Что слушаешь?
– Новый альбом группы «Катюша» – «Песни эпохи перемен».
– Что-то знакомое. Это не тот коллектив, где три симпатичные девчонки? – спросил и широко улыбнулся.
– Вот все вы, мужики, одинаковые, – рассмеялась медсестра, снимая наушники. – Будете смотреть на женский коллектив и видеть, что называется, оболочку.
– А я не виноват, что они там такие все…
– Какие? – с улыбкой прищурилась медсестра.
– Ну… блин, даже не знаю… – Студент окончательно смутился и отвёл глаза.
– Ладно, не тушуйся. Девчата и правда симпатичные, отрицать не стану.
– Ну вот! – оживился Костя. – А я что говорил?
– Но! – Валя подняла указательный палец. – В этом случае не куклы силиконовые, а очень даже правильные, настоящие. И музыка у них хорошая.
– Что это такое в твоём понимании?
– Погоди. Так ты про них не знаешь ничего? Ну, кроме симпатичности, ничего не заметил?
– Ну я… в общем, слышал, только времени не было… – начал оправдываться Костя.
– Дилетант! Хотя бы про Клавдию Шульженко слыхал?
– Это та, которая «Валенки, ох, валенки?» и «Синий платочек»?
– Она самая. Знаешь, чем занималась во время Великой Отечественной?
– Ну… пела, наверное.
– Да, но не просто. В самом начале она добровольно вступила в ряды действующей Красной армии. Потом ездила с оркестром выступать на передовую, давала концерты перед бойцами и командирами. Поднимала боевой дух наших воинов. За время блокады Ленинграда дала свыше 500 концертов для солдат. Представляешь?
– Да, только какое это имеет отношение к тому, о чём мы говорили?
– В том и дело, что группа «Катюша» два года работает здесь, в зоне боевых действий, где девушки дали более ста концертов для российских военнослужащих. Так у них и родился новый альбом – «Песни эпохи перемен». В нём семь композиций, основанных на реальных историях с передовой. В каждой – положенные на музыку стихи, раскрывающие такие ценности, как любовь, мужество, честь, терпение, скромность, щедрость и трудолюбие, – Валя говорила так вдохновенно, что Костя поневоле заслушался, глядя на неё почти влюблёнными глазами.
– Этот альбом… Вот послушай, прочитаю, они тут сами об этом говорят, – медсестра полистала на смартфоне. – «Живая летопись тех эмоций и переживаний, которые мы разделили с нашими бойцами. Мы хотим, чтобы каждый зритель почувствовал ту неразрывную связь между фронтом и тылом, которая рождается в наших песнях». Ну, как тебе?
– Душевно, – сказал Костя. – Не думал, что у нас и такое есть. Мне казалось, что… ну, попса и только.
– Трудные времена рождают великих артистов. Настоящих, искренних, а не всякую шушеру, которая в блёстках и перьях по сцене скачет, – строго произнесла Парфёнова. – Ты знаешь, девчата признавались, что у них есть песня – «Позывной «Артист». Они посвятили ее ефрейтору, – медсестра заглянула в экран. – Володе Мезеушеву. Познакомились с ним на одном из концертов. Парень танцевал с ними, улыбчивый был такой…
– Был? – спросил Костя.
– Да, – ответила Валя и вздохнула. – Тут написано, что те кадры с концерта стали последними в его жизни. Вскоре он геройски погиб, спасая товарищей, посмертно был награждён Орденом Мужества… Другие песни у них тоже со смыслом: «Встретимся дома», «Никогда не сдамся», «Мне не нужен Париж» и другие. Проект, кстати, на федеральном уровне поддержал Президентский фонд культурных инициатив.
Помолчали.
– Валя, я пойду, наверное, – сказал Костя, вставая.
– Ага, иди… ой, а чего хотел?
– Да нет, ничего уже, – улыбнулся Студент и поспешил покинуть подвал. Пошёл к «таблетке», нашёл Деда, который возился с колесом, и поинтересовался: – Помочь?
Суровый водитель только головой кивнул.
– Ключ подай, – бросил кратко.
Костя подал инструмент, прислушиваясь к тому, как внутри него ещё гулко перекатывается несказанное – то самое, что собирался озвучить Вале там, в подвале, пока на фронте стоит зыбкое, как утренний туман, затишье. Слова, искренние и загодя приготовленные, уже почти были готовы сорваться с языка. Но стоило ему увидеть, как она слушает музыку, как горят у неё глаза, как голос звенит от восхищения, и вся его решимость треснула, словно старый картер под первым же ударом кувалды.
«Не время, – сказал он себе. – Не сейчас». Потому и не стал ни в чём признаваться. Поддержал разговор о музыке, стараясь не слишком часто смотреть на медсестру, чтобы она ни о чём не догадалась. Костя уже знал про нее – очень проницательная. Вот и постарался сделать вид, что пришёл, в общем, из-за какой-то мелочи. «Ага, такой мелочи, что аж внутри всё сводит», – подумал, располагаясь рядом с Дедом удобнее.
Тот, пока работали, ворчал, как обычно, но его ворчание, хоть и грубое, было почти домашним – вроде как скрип половиц в родительской квартире, который сначала раздражает, а потом вдруг понимаешь, что без него тишина звучит слишком громко.
– Ну, чего застыл? – рыкнул он на Студента, подтягивая колесо. – Держи здесь. Нет, не так… да не так, твою ж дивизию, Костя! У тебя руки откуда растут?
– С плеч пока, – вздохнул Студент.
– А мне кажется, что совсем из другого места, – буркнул водитель. – Очнись давай!
После окрика работа пошла быстрее. Сперва заклеивали покрышки: толстые латки, вонючий клей, пальцы, перепачканные до чёрных разводов. Потом взялись за погнутый диск. Костя сжимал в ладонях тяжёлую кувалду, словно держал собственное сердцебиение, преобразованное в металл. Он бил мерно, выверенно, в такт коротким словам Деда.
– Ещё… стоп… поверни… теперь давай.
Каждый удар отзывался в руках тупой болью. Каждый вздох был наполнен запахом бензина и железа. Пока возились, Дед добрым словом поминал «тыловых крыс, которые зажали новые диски», столь необходимые для «таблетки».
– Чего ты сам проблему решаешь? – спросил Костя, делая небольшую передышку. – Пожаловался бы Доку, он умеет интендантов на место ставить.
– Мне не пять лет, чтобы за папкину спину прятаться, – проворчал Дед. – Продолжаем!
Потом были дыры в корпусе от пуль и осколков. «Таблетке» за последние несколько дней крепко досталось – дважды на нее покушались фэпэвишки, один раз угодили под пулемётный обстрел и выжили чудом, – никого не задело, хотя пули прошивали салон, как горячий нож – масло.
Дед варил посредством портативного сварочного аппарата, подключённого к переносному бензиновому генератору. Искры летели, осыпая землю, словно маленькие кометы. Костя потом болгаркой шлифовал латки, а когда те окончательно остывали, быстро возил по ним краской. Получалось топорно и некрасиво, зато практично, – по крайней мере, не сразу заржавеет.
Студент хотел было поинтересоваться, отчего Дед не отвезёт тачку в автороту. Пусть бы всем этим там занимались, почему они должны? Но ничего говорить не стал, чтобы старшего товарища не отвлекать. Да и сам, в общем, догадался: не хочет водитель «таблетки» никого напрягать, если может сам справиться. И потом, если отдать машину, на чём ездить? Придётся сидеть и смотреть, как другие вкалывают.
Так, в работе, прошло больше трёх часов. Когда всё закончили, уже давно стемнело. Фронт засыпал. Стало так тихо, будто кто-то огромный прислушивался, собираясь ударить завтра, или послезавтра, или через минуту. Костя вытер лоб рукавом. Усталость легла на плечи тяжёлым бушлатом, пропахшим гарью.
– Ладно, Студент, – пробурчал Дед, затягивая последнюю гайку. – Чеши отсюда, надоел хуже горькой редьки.
– И тебе спасибо на добром, – сказал Костя, нисколько не обидевшись: в устах водителя подобная фраза означала «благодарю за помощь», а по-другому Дед выражаться и не умел. Ну, или просто не старался. Студент, сняв перчатки и бросив их рядом со сварочным аппаратом, пошёл, пошатываясь, будто из него вытянули последние силы.
Возвращаясь, он шёл как во сне, по той самой тропке, где в оставшихся после недавнего дождя лужах стынет небо, а над головой пробегает ветер – осторожный, будто боится разбудить спящих. Ночь была чёрной, но не страшной. Скорее родной. В каждой тени чувствовалась чья-то жизнь, чьё-то недосказанное слово. Вокруг были свои.
Костя подумал, что и прежде влюблялся – да куда ж без этого? Девчонки были, и симпатичные, и разговорчивые, и такие, что будто солнцем изнутри освещены. Но всё это – тёплый дым, что поднимается над костром и исчезает, едва подул ветерок. Улыбнулся – понравилось. Понравилось – забылось.
А тут… тут было другое.
Когда Валя смотрела на него, ему казалось, что в груди разворачивается флаг, затрепетавший на ветру. Когда отворачивалась – будто солнце заходило, оставляя его в тени. Он вспоминал, как она сняла наушники с таким лёгким движением, словно роняла на землю луч света. Как говорила о музыке – просто, по-домашнему, но так искренне, что у него волнение подступало к горлу.
Вот ведь чудо: среди треска выстрелов, среди ветра и запаха сырой земли, среди железа, крови, тяжёлой работы, спешки – вдруг она. И от неё всё становилось живее, не так болело, не так давило.
Он спустился в подвал, стараясь не шуметь. Внутри было тепло: в углу горела «летучая мышь», и тени мягко качались по стенам. Костя прошёл в «женский уголок», заглянул за брезентовую завесу. Парфёнова спала. Она лежала на боку, подложив ладонь под щёку. Лира рядом уже видела третий сон и посапывала тихонько. «Но Валя… Господи, какая же она красивая во сне. Щёки чуть раскраснелись, губы едва шевелятся – может, снится что-то…» – подумал Студент.
Он остановился у входа, как статуя. Всё, что хотел сказать несколько часов назад – про то, что влюбился тогда, в тот самый час, когда она только прибыла к ним, ещё в пыли, с рюкзаком, в съехавшем набок шлеме, с глазами настороженными, но светлыми – всё оно подступило снова. Горячим снегом. Огнём. Молитвой.
Но говорить сейчас… как можно, если человек спит? Разбудить, только чтобы признаться? Глупость. Костя вернулся на своё место, присел на край топчана, вытянул ноги, закинул руки за голову и уставился в потолок. Пальцы дрожали от усталости, мышцы ныли – но всё это было неважно. Главное – он жив. Она жива. И завтра, если Бог даст, будет ещё один день. Может, как-нибудь и всё ей скажет. А пока Валя пусть спит. Пусть музыка поёт внутри неё свои «Песни эпохи перемен». Пусть её дыхание будет ровным, и ночь оберегает от происшествий и срочных вызовов на передовую.
Костя улыбнулся – едва, но искренне. «Влюбился ты, Студент, – подумал о себе в третьем лице. – Вот и держи теперь это в себе до первого удобного часа, когда можно будет». Он закрыл глаза, чувствуя, как сон подступает мягкими волнами, и впервые за долгие недели легко уснул.