— Ты думаешь, я не вижу, как ты травишь мою жену? – голос Дмитрия, обычно такой ровный и спокойный, прозвучал так, что хрустальная люстра, казалось, звякнула в такт.
— Что?! – Лидия Петровна, моя свекровь, отшатнулась, будто от пощечины. Ее изящная рука с дорогим кольцом схватилась за воротник шелкового халата. – Дим, опомнись! С чего ты взял?
Я стояла в дверях гостиной, затаив дыхание, прижимая к груди крошечную серебряную ложку – улику, которую выудила из заварника полчаса назад. Все началось две недели назад.
***
Сначала я списала это на усталость. Легкое головокружение после утреннего чая, странная слабость, апатия. Потом появилась тошнота. Я думала на беременность, купила тест – отрицательный. Свекровь, с которой мы жили в одном доме – этом огромном, холодном особняке, доставшемся Дмитрию от отца, – была полна участия.
— Аленка, дорогая, ты плохо выглядишь, – ее голос был сладким, как патока. – Давай я приготовлю тебе свой фирменный чай, с травами. Успокаивает и тонус поднимает.
И я пила. Пили все – и я, и Дима, но странные симптомы были только у меня. Дима отмахивался: «Тебе кажется, солнышко. Просто переутомилась». Но однажды, вернувшись с работы раньше обычного, я застала ее в гостиной. Она стояла у моего чайника, ее спина была повернута ко мне, и я увидела, как ее плечо совершило короткий, быстрый бросок. Что-то из ее кармана – в заварник.
Сердце ушло в пятки. Паранойя? Нет. Я была уверена.
«Она меня ненавидит. С самого начала. Эта утонченная, холодная женщина в позолоченной клетке своего мира. Я – не из их круга. Я – ошибка ее сына, пятно на репутации семьи. Но травить?»
Я не сказала ничего Дмитрию. Он обожал мать, считал ее святой. Вместо этого я начала следить. Подменила свой персональный заварник на точно такой же, но прозрачный, спрятав его за баночками со специями. И стала собирать доказательства. Ту самую серебряную ложку, на которой после ее «заботы» оставался белесый порошок. Я отнесла его в частную лабораторию, представившись писательницей, работающей над детективом. Ответ пришел сегодня утром.
«Фенитоин. Противоэпилептический препарат. При длительном приеме в неконтролируемых дозах вызывает головокружение, тошноту, атаксию, нарушение когнитивных функций».
Она не пыталась убить меня. Она пыталась сделать меня больной. Слабой. Неадекватной. Чтобы Дмитрий сам от меня отвернулся. Чтобы я стала обузой, которую он с облегчением сбросит с ее легкой руки.
***
— С чего я взял? – Дмитрий засмеялся, но смех вышел горьким и злым. Он никогда таким не был. Он был моим тихим пристанищем. – Алена все записала на видео! Вся твоя возня с этим проклятым порошком!
Я показала ему отчет из лаборатории и ложку. И он, белый как стена, согласился на эту игру.
Лидия Петровна побледнела еще сильнее, ее маска непоколебимого спокойствия дала трещину.
— Врете! Вы оба врете! Это она тебя против меня настроила! Эта… выскочка!
— Хватит! – крикнул Дмитрий. – Я сам все видел! Сегодня утром! Я вернулся за документами и увидел, как ты сыпешь эту гадость в ее чашку!
«Боже правый. Он и вправду видел. И молчал. Ждал, пока я сама все узнаю и предъявлю ему доказательства. Он не хотел верить. Мой муж. Мой любимый. Он сомневался во мне до последнего».
— Зачем, мама? – его голос сломался. – Ради чего?
— Ради тебя! – внезапно выкрикнула она, и ее глаза, такие же карие, как у Дмитрия, вспыхнули яростью. – Она тебе не пара! Она ломает тебя! Ты был таким сильным, таким целеустремленным! А теперь? Ты вертишься вокруг нее, как привязанный щенок! Она заберет все – твои деньги, твое имя, твою душу! Я не позволю!
— Мою душу? – Дмитрий покачал головой. – Ты пытаешься отравить мою жену, чтобы спасти мою душу? Ты сошла с ума.
— Я спасаю нашу семью! Семью, которую мы с твоим отцом строили всю жизнь! А она… она случайная попутчица! Я делала это для тебя, Димка! Чтобы ты увидел, какая она на самом деле слабая и никчемная! Чтобы ты устал от нее и наконец нашел себе равную!
«Случайная попутчица. Вот кто я для них. Для нее. А для тебя, Дима? Кто я для тебя? Ты знал и молчал. Ты дал ей шанс остановиться? Или надеялся, что я просто сбегу, испугавшись болезни?»
— Я подаю на развод, – тихо сказала я.
В комнате повисла мертвая тишина. Оба смотрели на меня – он с ужасом, она с внезапным, жадным интересом.
— Что? – прошептал Дмитрий.
— Ты слышал. Ты знал. Ты не защитил меня. Ты позволил этому продолжаться. Ты – соучастник.
— Алена, я… я не мог поверить! Она же моя мать!
— А я – твоя жена! – мой голос сорвался на крик, и по щекам потекли предательские слезы. – Ты должен был выбрать меня! С первого же дня! А ты выбрал ее. Своим молчанием. Своим неверием. Ты дал ей понять, что травить меня – можно.
— Нет! Я люблю тебя!
— Любишь? – я горько рассмеялась. – Твоя любовь пахнет фенитоином, Дмитрий. И пахнет предательством.
Лидия Петровна смотрела на нас, и на ее лице появилась странная, почти торжествующая улыбка. Ее план сработал. Не так, как она предполагала, но сработал. Она раскачала лодку, и мы тонули.
***
— Ты не получишь ни копейки! – выдохнула она. – Ни гроша! Я позабочусь об этом!
— Мне не нужны ваши деньги, – отрезала я. – Мне нужно мое достоинство. И я его заберу. А еще я заберу в суд этот отчет и показания вашего сына о том, что он видел, как вы подмешивали мне наркотики.
— Это не наркотики! Это лекарство! – взвизгнула она.
— Для здорового человека – яд, – холодно парировала я. – Уголовная статья, Лидия Петровна. Попробуйте откупиться от этого.
Я развернулась и пошла прочь из гостиной, из этого проклятого дома. Дмитрий бросился за мной.
— Алена, подожди! Мы можем все исправить!
— Ничего нельзя исправить, – я остановилась у двери, не оборачиваясь. – Ты знал. И ты молчал. Между нами больше не просто ее яд. Между нами – твое молчание. Оно мертвее любого яда.
Я вышла на улицу, глотнула холодного ночного воздуха. Слезы текли по лицу, но внутри было странное, пустое спокойствие. Он не бежал за мной. Он остался там, с ней, в своем позолоченном аду. Логическая концовка. Я начала подозревать отраву и разобралась с этим. Разобралась так, как не ожидала никто – включая меня саму. Я потеряла мужа, но обрела себя. И это была единственная победа, которая имела значение в этой тихой, ядовитой войне.
***
— Подожди! — его шаги громко застучали по мраморному полу холла. Он схватил меня за локоть, его пальцы сжимались больно. — Ты не можешь просто уйти!
Я резко дернула руку, освобождаясь. Наконец обернулась. Его лицо было искажено страданием, но в глазах читалась растерянность маленького мальчика, пойманного на месте преступления.
— Я могу. Посмотри на меня, Дмитрий. Твоя мать месяцами травила меня, а ты притворялся, что ничего не происходит. Что мы можем исправить? Срок давности нашего доверия истек.
— Я не притворялся! Я не верил в это! Полагаю, я... отказывался верить. Она же мать. — Он безнадежно провел рукой по волосам. — Это звучит как оправдание, да? Потому что это и есть оправдание.
«Сердце разрывается на части. Он признает свою вину. Но разве от этого легче? Нет. От этого лишь горше. Потому что теперь я вижу — он понимал, что творилось что-то чудовищное, и предпочел закрыть на это глаза».
— Да, — холодно подтвердила я. — Это оправдание. И оно ничего не меняет. Я ухожу.
— Куда? — в его голосе прозвучала паника. — У тебя же никого тут нет!
— Это уже не твоя забота. Я пережила отравление. Переживу и это.
Я повернулась к выходу, но его голос, внезапно опустошенный, остановил меня снова.
— И что теперь? Ты пойдешь в полицию? С уничтоженной репутацией моей матери? С моей карьерой?
Я медленно обернулась. В его глазах был страх. Не за меня. За себя. За наследие.
«Вот он, главный приоритет. Не мое здоровье. Не наша любовь. А репутация. Карьера. Фасад».
— Покажи мне, где она хранит этот порошок, — тихо сказала я. — Прямо сейчас. И я подумаю над твоим вопросом.
Он смотрел на меня, не понимая. Потом кивнул, сломленный.
— Хорошо.
Мы молча поднялись на второй этаж, в ее личные апартаменты. Роскошные, выдержанные в бежевых и персиковых тонах, они пахли дорогими духами и старыми деньгами. Дмитрий, не глядя на меня, подошел к изящному бюро красного дерева. Верхний ящик был заперт.
— Ключ? — спросила я.
— Она носит его с собой.
Я не стала тратить время. Подошла к камину, сняла со стены тяжелую чугунную кочергу и, не колеблясь, с размаху ударила по замочной скважине. Дерево с хрустом поддалось.
— Алена! — ахнул Дмитрий.
Я молча отодвинула его, распахнула поврежденный ящик. Внутри, среди разложенных с маниакальной аккуратностью бумаг и конвертов, лежала небольшая коричневая стеклянная баночка без этикетки. Рядом — несколько сложенных листов.
Я открыла баночку. Тот самый белесый порошок. Я достала телефон, сделала несколько фотографий: баночка в ящике, взломанный замок. Затем сунула ее в карман джинсов.
— Что это? — я взяла в руки листы.
Это были распечатанные электронные письма. Не от Лидии Петровны. От Дмитрия.
Я начала читать, и мир поплыл у меня перед глазами.
«...понимаю твои опасения, мама. Но это мой выбор».
«...она не вписывается в наш круг, это давит. Но я люблю ее».
«...ты права. В последнее время она стала другой. Раздражительной. Слабой. Может, ей правда нужна помощь?»
«...хорошо. Если ты считаешь, что эти... успокоительные... помогут ей прийти в норму, попробуй. Но только если это безопасно».
Последнее письмо было датировано тремя месяцами назад. За месяц до того, как я впервые почувствовала себя плохо.
Я подняла на него глаза. Во рту был вкус меди и пепла.
— «Попробуй»? — прошептала я. Слезы высохли. Осталась только ледяная пустота. — «Безопасно»? Ты... ты знал. Ты дал ей разрешение.
Дмитрий стоял, опустив голову. Он не смотрел на меня.
— Я не думал, что это... что это будет вот так. Она сказала, что это легкие травы. Чтобы ты успокоилась, лучше спала.
— Врешь, — выдохнула я. — Ты сам написал «успокоительные». Ты видел, как я мучаюсь. Ты видел результаты анализов! Ты читал название препарата! Фенитоин! Ты дал ей добро на это, Дмитрий! Ты — соавтор этого кошмара!
Он молчал. Его молчание было красноречивее любых слов.
«Вот и вся правда. Он не просто знал. Он был согласен. Он хотел, чтобы я стала «удобной». Спокойной. Послушной. Вписывающейся. Как его мама. Он позволил ей калечить меня, лишь бы сохранить свой хрупкий, комфортный мирок».
Я медленно, очень медленно разорвала распечатки и бросила клочки ему в лицо.
— Поздравляю. Теперь ты точно никогда меня не увидишь. А если твоя мать или ты попробуете мне помешать, эти фото, отчет из лаборатории и сканы этих писем окажутся не только в полиции, но и в каждой редакции города. Ваша драгоценная репутация будет растоптана в грязи. Я позабочусь об этом лично.
На этот раз, выходя из дома, я не оборачивалась. Я шла по подъездной аллее, и меня трясло от нервной дрожи. Сзади донесся отчаянный, звериный крик Дмитрия, заглушенный толстыми стенами особняка. Крик человека, который в один миг потерял все и наконец это осознал.
Но было поздно.
Я села в свою старую машину, завела мотор и уехала. Прочь от этого дома, от этой лжи, от этого человека, чья любовь оказалась таким же ядом, как и чай его матери.
***
Я ехала по ночному городу, не видя дороги, сжимая руль так, что кости белели. В ушах стоял оглушительный звон, а в голове — мертвая, ледяная тишина. Шок сменился пустотой, а пустота — холодной, расчетливой яростью.
«Он знал. Он дал согласие. Он смотрел, как я угасаю, и делал вид, что беспокоится. Актер. Лицемер. Сообщник в костюме от Brioni».
Я остановилась у первого же отеля на окраине, сняла номер, пахнущий дезинфекцией и тоской. Заперлась на цепочку и, наконец, позволила себе расплакаться. Но слезы были не от горя, а от бешенства. От унижения. От осознания собственной слепоты.
Мой телефон взорвался от звонков. Дмитрий. Потом его мать. Потом снова он. Я отключила звук, но сообщения продолжали приходить.
— Алена, пожалуйста, мы можем все обсудить. Ты не понимаешь всей ситуации.
— Вернись. Я все объясню. Я сделаю все, что ты захочешь.
— Дорогая, это большое недоразумение. Дима просто волновался за тебя. Давай встретимся как цивилизованные люди.
«Цивилизованные люди». Те, кто травит своих невесток и пишет об этом электронные письма.
Я не отвечала. Вместо этого я открыла ноутбук и начала действовать. Скачала все свои старые фото и переписки с Дмитрием из облака. Нашла контакты его деловых партнеров, членов правления семейного холдинга. Составила короткий, емкий текст, без эмоций, только факты: «Уведомление о возможных правовых последствиях в связи с противоправными действиями Лидии Петровны Ивановой и Дмитрия Сергеевича Иванова». Не отправляла. Пока. Это был мой козырь.
На третью ночь в дверь моего номера постучали. Не настойчиво, как стучится Дмитрий, а вежливо, но твердо. Я подошла к глазку. В коридоре стоял незнакомый мужчина в строгом темном костюме. Рядом с ним — женщина в униформе горничной отеля.
— Миссис Иванова? — произнес он спокойно. — Меня зовут Артем Волков. Я представляю интересы вашего мужа.
Адвокат. Они прислали адвоката.
«Интересно. Угрозы не сработали? Или сработали слишком хорошо?»
Я открыла дверь, оставив цепочку.
— Говорите.
— Ваши обвинения серьезны, — он говорил мягко, почти сочувственно. — Дмитрий Сергеевич и Лидия Петровна глубоко сожалеют о случившемся недоразумении. Они готовы предложить вам щедрую компенсацию, чтобы избежать публичного скандала, который никому не пойдет на пользу.
— Недоразумение? — я рассмеялась. — Попытка отравления — это теперь недоразумение? Или письменное согласие мужа на «успокоительные» для жены — тоже часть этого недоразумения?
Его лицо не дрогнуло.
— Доказательства, которые вы упомянули, могут быть... оспорены в суде. Это будет долгий, грязный и эмоционально истощающий процесс. Мы предлагаем цивилизованное решение. Подпишите отказ от всех претензий, и на ваш счет поступит сумма, которая обеспечит вам безбедную жизнь где угодно.
Он протянул мне через щель в двери тонкую папку. Я взяла ее. Внутри — проект соглашения о неразглашении и цифра с шестью нулями.
«Они хотят откупиться. Как от назойливой мухи. Замять историю. Сберечь свою драгоценную репутацию».
Я посмотрела на него.
— У вас есть два дня, — сказал он. — Подумайте. Это разумный выход для всех.
Он ушел. Я закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и медленно соскользнула на пол. Они боялись. Боялись по-настоящему. Не за меня. За себя.
И это давало мне силу.
На следующее утро я пошла в офис частного детектива, того самого, что помог мне найти лабораторию. Я положила перед ним распечатанные письма Дмитрия, фото баночки и отчет.
— Мне нужно больше, — сказала я. — Все, что можно найти на Лидию Петровну Иванову. Все ее темные дела. И на него тоже. Все, что они так тщательно скрывают.
Детектив, суровый мужчина лет пятидесяти, просвистел сквозь зубы.
— Серьезный улов, девушка. Вы понимаете, во что ввязываетесь? С такими людьми шутки плохи.
— Со мной тоже шутить не стоит, — ответила я, и в моем голосе прозвучала сталь, которой я сама в себе не знала.
Пока детектив работал, я решила нанести свой удар. Я не стала ждать. Я отправила то самое «Уведомление» на личные почты трем ключевым партнерам Дмитрия, приложив сканы писем и фото баночки. Без комментариев. Просто факты.
Эффект не заставил себя ждать. Через три часа мой телефон, который я снова включила, затрещал как сумасшедший. Звонил Дмитрий. Его голос был хриплым от ярости и паники.
— Что ты наделала?! Ты сошла с ума! Мне только что позвонил Семен Владимирович! Ты разрушила сделку на двадцать миллионов!
— Очень жаль, — холодно ответила я.
— Алена, умоляю! Остановись! Назови свою цену! Любую!
— Моя цена — твое публичное признание. И признание твоей матери. В газете. Со всеми подробностями.
— Ты... ты не в себе! Это невозможно!
— Тогда наслаждайся последствиями. Это только начало.
Я положила трубку. Руки дрожали, но на душе было странно спокойно. Я больше не была жертвой. Я была мстителем.
Вечером того же дня детектив прислал первый результат. Не на Лидию Петровну. На Дмитрия. Фотографии. Он выходил из дорогого ресторана. С ним была женщина. Высокая, стройная блондинка в элегантном пальто. Они смеялись. Он держал ее за руку. А потом они поцеловались. Дата на фото — две недели назад. В самый разгар моей «болезни».
Измена. Банальная, пошлая, грязная измена.
Я смотрела на фото, и во рту снова возник этот мерзкий вкус пепла. Он не просто позволил меня травить. Он в это время изменял мне. Его «любовь» и «беспокойство» были грандиозным, отвратительным спектаклем.
В ту же ночь я получила сообщение от его матери. Короткое и злобное.
— Ты довольна? Ты разрушаешь жизнь единственного человека, который тебя по-настоящему любил. Он был не прав, но он страдал из-за тебя! А ты — исчадие ада. Ты никогда не была ему парой.
Я не ответила. Вместо этого я распечатала фото Дмитрия с любовницей. И отправила их Лидии Петровне. С единственной подписью: «Поздравляю. Вы получили для сына ту, которая ему «пара». Надеюсь, она будет пить ваш чай с большим удовольствием, чем я».
Через минуту мой телефон взорвался. Звонила Лидия Петровна. Я взяла трубку.
— Ты... ты …! — ее голос был полон ненависти, той самой, которую она так долго скрывала под маской слащавой заботы. — Как ты смеешь! Это подделка!
— Проверьте, — мягко сказала я. — Уверена, ваш сын вам все подтвердит. Или, может, он вам уже и не доверяет? Как и вы ему. Интересно, он знал, что вы в прошлом году перевели половину его денег на офшорные счета? На «черный день»?
На другом конце провода повисла мертвая тишина. Детектив прислал эту информацию час назад. Лидия Петровна не просто контролировала сына. Она его обирала.
— Я уничтожу тебя, — прошипела она, и в ее голосе уже не было ни капли аристократизма, только голая, животная злоба.
— Вы уже пытались, — напомнила я ей. — И у вас не вышло. Больше вы мне не страшны.
Я положила трубку. На этот раз навсегда.
На следующее утро пришло письмо от адвоката Дмитрия. Они соглашались на все мои условия по разводу. Без борьбы. С щедрым отступным. Молчание в обмен на мое молчание. Они капитулировали.
Я сидела в своем убогом номере в мотеле и смотрела на восход. Битва была выиграна. Война — окончена. Я была свободна. Богата. И совершенно одна.
Я открыла чемодан, начала собирать вещи. Куда я поеду? Не знала. Но впервые за долгие годы я делала выбор, который зависел только от меня. Я разобралась с этим. Раз и навсегда. И залила яд их лжи и предательства очищающим огнем мести.
Осталось только одно — научиться жить с этой победой. И с той пустотой, что она оставила внутри. Но это уже была другая история.
***
Тишина в номере отеля стала давить, превращаясь из желанного спокойствия в гулкую пустоту. Щедрое отступное на счету лежало мертвым грузом. Оно не могло компенсировать выжженную доверчивость, растоптанное доверие. Я отомстила, да. Но месть оказалась пиром во время чумы — зрелищным, но не утоляющим голод души.
***
Спустя неделю я нашла себе квартиру. Небольшую, светлую, с видом на обычный городской двор, а не на парадный подъезд особняка. Первые дни я просто приходила в себя, как после долгой изнурительной болезни. Плакала. Смотрела бессмысленные сериалы. Пыталась забыть вкус того проклятого чая и холодную сталь в голосе Дмитрия.
Но мысли возвращались к одному. К его письмам. К тому, как он, умный, образованный человек, позволил матери убедить себя в необходимости «успокоительных». Это была не просто слабость. Это было что-то большее. Что-то гнилое в самой основе их отношений.
Любопытство, острое и ядовитое, заставило меня снова позвонить детективу.
— Аркадий, мне нужно копнуть глубже. Не по финансам. В прошлое. Лидии Петровны. Ее мужа, Сергея Иванова. Их отношения. Болезни. Все, что можно найти.
— Сомневаюсь, что это поможет вам двигаться дальше, Алена, — предупредил он.
— Мне нужно понять, — ответила я. — Иначе я никогда не заживу нормально.
Пока он работал, я пыталась наладить жизнь. Записалась на курсы керамики — мне нужно было что-то делать руками, чувствовать живой материал. Познакомилась там с парой женщин моего возраста. Они были простыми, искренними, не знали о моем прошлом и не интересовались моим счетом в банке. Их обычные жалобы на мужей и свекровей звучали для меня как музыка из другой, здоровой вселенной.
Через две недели детектив прислал отчет. Сухой, без эмоций, но от его содержимого кровь стыла в жилах.
Сергей Иванов, отец Дмитрия, умер десять лет назад от «острой сердечной недостаточности». Официально. Но в старых медицинских записях, к которым детективу удалось получить доступ через подкупленного архивариуса, была другая история. За год до смерти у Сергея диагностировали вялотекущее неврологическое расстройство. Симптомы: головокружение, потеря координации, перепады настроения, слабость. Лечащий врач прописал ему... фенитоин. Для контроля возможных судорожных состояний.
Но в одном из примечаний медсестры, сделанном за три месяца до смерти Иванова-старшего, стояла пометка: «Жалуется на усиление головокружения после приема лекарства. Супруга настаивает на продолжении курса, утверждает, что видит улучшения».
Супруга. Лидия Петровна.
Я сидела перед монитором, и меня била крупная дрожь. Это не было случайностью. Не было спонтанной идеей. Это был проверенный метод. Ужас, холодный и липкий, пополз по спине.
«Она травила и его. Своего мужа. И он умер. А теперь... теперь она принялась за меня».
Я вспомнила ее слова в ссоре: «Я спасаю нашу семью! Семью, которую мы с твоим отцом строили всю жизнь!»
Строила. И разрушала.
Я поняла, что держу в руках не просто компромат. Я держала ключ к возможному убийству. И Дмитрий... Дмитрий был слеп. Или не хотел видеть. Он был следующим в ее собственническом, больном мире. Может, его «согласие» на травлю было подсознательным страхом? Страхом стать следующим, если он взбунтуется?
Мне нужно было поговорить с ним. Не для примирения. Для правды.
Я написала ему СМС с нового номера: «Встреча. Только ты. Без адвокатов. Или я иду в полицию не с историей про чай, а с историей про твоего отца. Завтра. 15:00. Сквер у Оперного».
Он ответил почти мгновенно: «Хорошо».
***
Он пришел похудевший, помятый, в простой ветровке, без своего обычного лоска. Мы сели на скамейку в безлюдной аллее. Он не смотрел на меня.
— Я знаю про отца, — начала я без предисловий. — Про его болезнь. Про фенитоин.
Он сжался, будто от удара.
— Откуда?..
— Неважно. Ты знал? — мой голос был тихим, но твердым. — Ты знал, что с ним творилось нечто подобное?
Он долго молчал, глядя куда-то в сторону, потом прошептал:
— Я... не хотел верить. Помню, как он слабел. Как жаловался на головокружение. Как мама ухаживала за ним, давала ему лекарства. А потом... его не стало. Врачи сказали — сердце.
— А ты никогда не связывал это? Никогда не видел параллелей со мной?
Он резко повернулся ко мне, и в его глазах читалось отчаяние, граничащее с безумием.
— Видел! — выкрикнул он, и прохожие обернулись. Он понизил голос. — Боже, конечно, видел! Когда ты начала жаловаться на те же симптомы... у меня сердце упало в пятки. Но я... я загнал этот ужас так глубоко, что сам почти в него поверил. Проще было думать, что ты больна, чем что моя мать... что она...
Он не смог договорить. Он закрыл лицо руками, и его плечи затряслись.
«Вот он. Сломанный мальчик, который боялся своей матери больше, чем любил свою жену. Боялся признаться себе в чудовищной правде».
— Почему ты не остановил ее? — спросила я, и в моем голосе уже не было обвинения, только усталое недоумение. — Почему не вышвырнул ее из дома? Не сдал в полицию?
— Она — моя мать! — его голос снова сорвался. — И... и у нее есть компромат на меня. Не нашел бы твой детектив. Мелкие, но убойные финансовые махинации в нашей компании, которые она подставила под меня несколько лет назад, «чтобы я был в безопасности». Если бы я взбунтовался, она уничтожила бы меня. Я был в заложниках. В заложниках у собственной матери.
Круг замкнулся. Лидия Петровна была не просто токсичной свекровью. Она была архитектором кошмара, паучихой, десятилетиями плетущей паутину контроля и страха.
Я смотрела на этого сломанного человека, и к горлу подкатила жалость. Горькая, неприятная, но жалость.
— Что ты будешь делать теперь? — спросила я.
— Не знаю, — он вытер лицо. — Уеду. Подальше. Компания... она уже не имеет значения. Нужно просто... бежать.
Мы сидели молча. Вражда, злость, боль — все это куда-то ушло, оставив после себя лишь чувство трагической, нелепой пустоты.
— Прости, — тихо сказал он, вставая. — Я знаю, что эти слова ничего не стоят. Но я... я сломался. И сломал тебя. Прости.
Он развернулся и пошел прочь, ссутулившись. Не оглядываясь.
Я осталась сидеть на скамейке, смотря ему вслед. Он был жертвой не меньше моего. Просто другой. Меня она пыталась сломать физически, его — морально. И ей это удалось.
Я не пошла в полицию. Зачем? Чтобы сломать его окончательно? Чтобы устроить цирк с допросами и статьями? Это не вернуло бы мне веру в людей. Не исцелило бы раны.
***
Спустя месяц я перевела все «отступные» на счет нескольких детских благотворительных фондов. Эти деньги были прокляты. Они пахли болью, страхом и фенитоином. Я не хотела их касаться.
Я оставила себе лишь небольшую сумму, скопленную еще до замужества, и продолжила заниматься керамикой. Лепить из холодной, податливой глины новые формы. Новую жизнь.
Как-то раз, листая ленту социальных сетей, я наткнулась на новость из мира бизнеса. «Холдинг Ивановых продан по частям. Семейная империя прекратила существование». К статье было приложено старое фото: Лидия Петровна, гордая и холодная, на каком-то приеме.
Я представила ее теперь. Одинокую, в опустевшем особняке, лишенную всего, чем дорожила, — власти, контроля, сына. Ее яд в итоге отравил ее саму.
Я закрыла ноутбук. За окном шел теплый летний дождь. Я сделала глубокий вдох. Впервые за долгое время воздух не пах ни болью, ни страхом, ни предательством. Он пах дождем и глиной. И это был запах свободы. Настоящей, выстраданной, оплаченной слезами, но своей.
Читайте и другие наши истории по ссылкам:
Пожалуйста, дорогие наши читатели, оставьте несколько слов автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить. Виктория будет вне себя от счастья и внимания!
Можете скинуть небольшой ДОНАТ, нажав на кнопку внизу ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера!)