Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 104
Возвращение на работу триумфальным не оказалось. Напротив, оно обернулось тихой, изматывающей пыткой. Понятия не имею, какая всё-таки муха в очередной раз и за какое место укусила Орловского. Казалось, он снова надел на себя маску непроницаемого, отчуждённого топ-менеджера, которую я, как наивная девчонка, уже успела забыть. Но он опять стал холодно-отстранённым, а мне осточертело пытаться понять, что происходит в его мятущейся душе.
Я устала от этих эмоциональных качелей, от его вечных метаний между страстью и долгом, между мной и его непонятно взявшимися откуда-то принципами. И вроде бы всё хорошо: моё уголовное преследование благополучно разрешилось, поскольку было основано на лживых показаниях. Так нет же, Романа замучила совесть. Придумал какую-то ерунду про нарушение закона моим отцом.
Ладно, согласна, папа мой действительно человек, который заработал свои огромные деньги в том числе криминальным, – судя по тому, какие у него партнёры, требующие немедленно человека устранить только за то, что подслушивал по пьяной лавочке, – путём. Это не просто бизнес, а мир, где цена человеческой жизни – ничтожна, и я всегда это знала, но предпочитала игнорировать, как и большинство людей вокруг. Но я-то здесь при чём?! Почему должна расплачиваться за его моральные принципы, которые проснулись так не вовремя?
На третий день, когда мне становится понятно, что Орловский в себя приходить не желает, и моё терпение окончательно лопнуло, я пошла к отцу и попросила снова отправить меня в Китай. Владимир Кириллович посмотрел с прищуром. Постучал золотой ручкой по столешнице, пожевал губами.
– Алина, я это сделаю. Но ты уверена, что твоё поведение обусловлено желанием работать? Ты выглядишь так, будто бежишь от пожара.
– А чем же еще? – удивилась я.
– Например, стремлением убежать от Орловского подальше.
– Да при чём тут он?! – постаралась придать голосу как можно больше равнодушия, но, кажется, не очень преуспела.
– Дочь, я человек довольно проницательный, если ты не успела еще заметить, – сказал отец назидательным тоном. – К тому же мне уже всё рассказали. Мои люди не зря едят свой хлеб.
– Что именно? – мне становится неприятен этот разговор. Никто и не сомневался, что Леднёву докладывают обо всём, что происходит в компании, но вот так откровенно в этом признаваться… Меня покоробило.
– Как Орловский себя ведёт по отношению к тебе.
– У нас нормальные деловые отношения. Нечего тут обсуждать, – я сделала голос чуть строже.
– Вот именно. А совсем еще недавно были любовные. Настолько страстные, что он буквально жизнью рисковал, забираясь на территорию моего поместья. У охраны, между прочим, есть строгий приказ: стрелять в нарушителей. Так что если бы заметили твоего… хм… ухажёра, то запросто могли в нём лишних дырок наделать. Просто повезло. Ему и тебе, кстати, тоже.
– И мне, значит, тоже? Я ведь с ним убежала. Помнишь? – спрашиваю чуть язвительно.
– Если бы не смогли тебя вовремя опознать, то да, – вполне серьёзно отвечает отец. В его глазах не было ни тени шутки, только холодная, прагматичная оценка ситуации.
Мне становится не по себе. Думала, просто всё, а оказалось, мы с Орловским балансировали, сами того не зная, на грани жизни и смерти. Ну и дела…
– Так в чём причина? Вы поссорились? – продолжил атаку Леднёв.
– Нет, просто разошлись во мнениях по некоторым вопросам.
– Можно узнать по каким?
– Прости, папа, но это… – я хотела сказать «тебя не касается», но, во-первых, звучит слишком грубо, во-вторых, именно что касается, а признаваться в этом не хочу, чтобы Роману не навредить. Отец не простит ему попытки «спасти» меня от его влияния, и тогда Орловскому точно несдобровать. – В общем, это сугубо наше с Романом Аркадьевичем дело.
– Что ж… Ты уверена, что обратно не прилетишь через пару дней?
– Если ты не отправишь за мной господина Курносова, чтобы он развлекал, – отвечаю с лёгкой усмешкой. – И заодно глазки строил, навязываясь в женихи. Этот Олег, твой вечный «основной вариант», папа, меня уже в печёнках сидит.
Леднёв недовольно покачал головой.
– Знаешь, дочь, слишком много условий. Пожалуй, в Китае тебе делать нечего. Там нужно быть жёсткой и сильной, с представителями этой страны, занятых в бизнесе, проявлять слабость нельзя, – на шею сядут, ножки свесят и станут изощрённо хамить, я такое уже видел. Они уважают силу и единоначалие, это у них в крови, иначе бы коммунистическая идеология до сих пор не считалась бы доминирующей, несмотря, – Владимир Кириллович усмехнулся, – на строительство развитого капитализма с человеческим лицом. Твоя нынешняя эмоциональная нестабильность – это не та броня, с которой можно ехать в Шанхай.
– Ну, на нет и суда нет… – сказала я, поднимаясь и давая понять, что дальше разговаривать не намерена. План побега провалился. Теперь придётся искать другой выход из этого замкнутого круга.
Я вышла из кабинета отца, чувствуя, как внутри всё сжимается от злости и безысходности. Он, конечно, прав. В Китае мне сейчас делать нечего, я не в том состоянии, чтобы вести жёсткие переговоры. Но его проницательность, практически детальная осведомлённость о моих отношениях с Романом, – это просто бесит. Отец всегда держит руку на пульсе, контролирует.
А Орловский... Он, видите ли, решил поиграть в благородного рыцаря, которого замучила совесть. Из-за моего отца, который, да, не святой, но чьи дела меня не касаются! Я-то думала, мы вместе, а Роман снова воздвиг между нами стену, прикрываясь какой-то надуманной моралью. С чего он вообще этим так сильно озаботился? Вид Северова на него, что ли, повлиял? Так на меня тоже, но я не считаю, в отличие от Изольды Сергеевны, себя виноватой в гибели ее сына. Не я его накачивала водкой.
Прошла мимо помощницы, которая тут же вскочила, готовая услужить, но я лишь махнула рукой, не желая ни разговоров, ни сочувствия. Мне нужно было немедленно уехать, проветрить голову. Куда? Неважно. Главное – подальше от этого душного офиса, где каждый уголок пропитан властью Владимира Кирилловича. Я спустилась на лифте, вышла на улицу и вдохнула морозный ноябрьский воздух. Ну, и что делать дальше? На работе оставаться невыносимо, в Китай не отпустили. И тут мне в голову пришла вдруг одна идея, которая давно там сидела, но никак не желала оформиться в нечто конкретное.
Моя биологическая мать. Хочу ее увидеть. Поговорить. Возможно, встреча с ней позволит мне понять что-то в своей жизни и перестать спотыкаться об мужчин, словно они «лежачие полицейские» на моём жизненном пути.
Я резко развернулась и, не обращая внимания на удивлённый взгляд Гиены, которая даже раскрыла рот от такой наглости, – для нее Алина Романовская по-прежнему всего лишь одна из заместителей шефа, о нашем родстве она, думаю, не знает, – снова вошла в кабинет Владимира Кирилловича.
Отец сидел в том же кресле, в той же позе, словно и не двигался. Только ручка теперь лежала на полированной поверхности стола, а его взгляд был задумчивым и тяжёлым. Он поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на усталость.
– Передумала насчёт Китая? – спросил он, не меняя тона. – Или Орловский успел тебя перехватить?
– Нет, – я подошла к столу и оперлась руками о край, глядя ему прямо в глаза. – Роман пусть разбирается со своими тараканами. Я передумала насчёт направления.
– Какого?
– В какую сторону мне двигаться.
– И куда же теперь? – Леднёв поднял брови. – Антарктида? Луна? – в его голосе послышалась ирония. Так обращаются к ребёнку, который придумал очередную завиральную идею.
– Канада, – сказала я твёрдо. – Я хочу к своей биологической матери. Флоранс Ле Дриан.
В кабинете повисла такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как оседает пыль на толстом персидском ковре. Владимир Кириллович не вздрогнул, не поперхнулся, но его лицо стало каменным. Все эмоции, которые он так тщательно скрывал, исчезли, оставив после себя лишь маску непроницаемой власти.
– Что ты сказала? – его голос был тихим, но в нём натянутым канатом звенело волнение.
– Я сказала, что хочу к маме. В Канаду. Ты знаешь, где она. Ты всегда знал.
Леднёв медленно откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы в замок перед собой.
– Алина, это... это не обсуждается.
– Обсуждается, – парировала я. – Мне тридцать лет, папа. Я не ребёнок, которого можно отправить в лагерь или на дачу. Я твоя дочь и имею право узнать свою мать.
– Тебе это не нужно, – отрезал он. – Она ничего про тебя не знает. То есть… в самых общих чертах. Что жива, в Москве, Алиной зовут, и всё. Пойми, это будет для тебя и, возможно, для нее тоже не просто поездка, а… саморазрушение.
– Чьё разрушение? Моё? – я горько усмехнулась. – Моя жизнь и так уже являет собой пример настоящего бардака, папа. То мой бывший сбегает, чтобы оказаться раздавленным грузовиком, то мой настоящий не может вдруг определиться, кто я для него: любимая женщина или дочь преступника.
– Не драматизируй, – Владимир Кириллович попытался сбить накал. – Твоё преследование закрыто. Роман… он просто запутался. Ничего, найдёт и на него просветление.
– Вот именно! Он запутался, а я устала распутывать его клубок. И не драматизирую. Я говорю о том, что мне нужно найти точку опоры, которая не связана ни с твоими деньгами, ни с его принципами. Мне нужна моя биологическая мать. Я должна закрыть эту страницу в своей биографии. Или, возможно, начать новую главу.
– Алина, послушай меня внимательно, – Владимир Кириллович наклонился вперёд, и его взгляд стал почти умоляющим, что было для него крайне нехарактерно. – Твоя мать... она живёт своей жизнью. Она уехала из России, оставив тебя на пороге детского дома. Построила в Канаде с нуля свою жизнь. У неё семья, работа, друзья, кажется, даже есть ребёнок. Она никогда тебя не видела и совершенно не готова к твоему появлению.
– А я готова, – мой голос дрогнул, но заставила себя говорить твёрдо. – К тому, например, что она меня не примет и скажет: «Кто ты такая? Я тебя сюда не звала, убирайся обратно в свою Россию». Но я не могу жить дальше, зная, что не попыталась. Не хочу, чтобы через десять лет сидела здесь, в этом кабинете на очередном совещании, и думала: «А что, если бы я поехала?»
– Ты не понимаешь, – отец расстроенно покачал головой. – Ты думаешь, это романтическая встреча? Это будет шок. Для неё. Для её семьи. Ты ворвёшься в жизнь Флоранс, как ураган, и разрушишь всё, что она так долго строила. Не надо этого делать, Алина. Пожалуйста.
– Не надо разрушать её жизнь? – я почувствовала, как в груди поднимается волна обиды и гнева. – А мою жизнь разрушать можно? Ты думаешь, мне легко жить, зная, что моя мать отказалась от меня? Что она предпочла новую жизнь мне? Я хочу посмотреть ей в глаза и спросить. Спросить, почему.
– О чём ты хочешь с ней говорить? – отец сжал челюсти. – О прошлом? О том, как мы расстались? Это не твоё дело, Алина. Это наши с ней отношения.
– О жизни, – я выпрямилась. – Вообще обо всём на свете. О том, как она живёт, что любит или ненавидит, что думает обо мне. Она моя мама, отец. Моя. И я поеду, нравится тебе это или нет.
Я видела, как в его глазах боролись гнев, страх и, что самое удивительное, какая-то глубокая, скрытая боль. Он смотрел на меня, как на человека, который только что подписал себе приговор, но при этом не мог не восхититься моей решимостью.