Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 103
Четверо суток спустя ситуация нормализовалась окончательно. Эти дни тянулись, как густой, вязкий сироп, наполненный тревогой и ожиданием, но теперь, наконец, наступил рассвет. С плеч свалился такой груз, что я впервые за долгое время смогла дышать полной грудью. Отец сделал всё, как и планировал: договорился с генералом, чтобы тот подключил нужных людей. Тех самых, что представляют, как незаметно распутать самый тугой юридический узел, и они разрулили непростую ситуацию.
Я не знала деталей их работы, да и не хотела, главное – результат. Когда это случилось, мне позвонил адвокат Захаров. Его голос, обычно сдержанный и сухой, теперь звучал совершенно иначе, и он, не скрывая восторга, сообщил, что оба уголовных дела против меня закрыты и сданы в архив за отсутствием состава преступления.
– Не понимаю, – сказала я, чувствуя, как дрожат руки, а в голове не укладывается такая невероятная удача. – Предположим, что у следствия не было стопроцентных доказательств моей причастности к похищению Северова. Там имелась лишь косвенная связь, которую можно было оспорить. Все эти липовые свидетели… Но как же машина? Следователь ведь настаивала, пытаясь убедить меня в том, что я мошенница. Помните, как майор юстиции Елена Сергеевна Ковалева смотрела, предвкушая, как отправит очередную ворюгу за решетку? Ну, еще бы! По ее мнению, мне было прекрасно известно, что тачка под обременением, и несмотря на это продала ее.
– Всё очень просто, Алина Дмитриевна, – ответил Игорь Петрович, позволив себе короткий, облегченный вздох. – Госпожа Северова забрала оба свои заявления из полиции. Понимаете, ее мир рухнул. Смерть единственного сына… У нее ведь кроме Леонида никого не было. Она теперь настолько погружена в своё горе, что судебные разбирательства потеряли для нее всякий смысл. Ей просто не до этого, и это наш шанс, который мы не могли упустить. Простите, что это звучит слишком прямолинейно, однако мне была поставлена задача помочь вашему избавлению от гнёта подозрений, я ее выполнил.
– Понимаю, спасибо за работу, Игорь Петрович. Вы спасли меня от самого страшного, – я поблагодарила адвоката, а потом позвонила отцу и сообщила приятные новости. Тут же выяснилось, что могла этого и не делать: Захаров прежде своего шефа поставил в известность. Но мне хотелось услышать голос Владимира Кирилловича, разделить с ним это огромное облегчение. Тогда я поинтересовалась: когда уже мне можно будет поехать домой?
– Алина, а зачем тебе это? Ты же только что пережила такой стресс! Разве у меня в доме не нравится? Посмотри, сколько всего. Тренажёрный зал, крытый бассейн с подогревом, оранжерея. Там сейчас как раз цветут орхидеи, ты бы видела! Перебирайся ко мне, дочка. Если тебя волнует вопрос личной жизни, то насчёт этого можешь не беспокоиться. Я вмешиваться не стану. Даю тебе слово.
– Ой ли? – не поверила я, вспоминая его недавние попытки контролировать каждый мой шаг. – С чего это вдруг ты таким добрым стал? Ты же еще неделю назад был категорически против моей самостоятельности и называл ее самодеятельностью.
– Понимаешь, – услышала грустный голос по телефону. В его тоне проскользнула такая искренняя боль, что я невольно сжалась. – Когда это всё на тебя навалилось, я вдруг осознал, что могу тебя потерять. Не просто перестать общаться, а навсегда. Увидеть, как ты исчезаешь из моей жизни. Столько лет искал, а теперь вдруг снова расстаться, чтобы потом не иметь возможности найти общий язык. Это настолько ошарашило… Я понял, что твоя свобода важнее моего контроля. В общем, живи, как тебе нравится.
– Папа, ты меня прости, но нужно подумать. Я столько лет пахала, как трактор, чтобы заработать себе на квартиру, на этот маленький островок независимости, а теперь ты предлагаешь перебраться в роскошный особняк. При всех прочих равных условиях, но он – исключительно твой. Это всё слишком неожиданно.
– Хорошо, я не настаиваю. Но знай, дочка, мои двери для тебя всегда открыты.
Мы поговорили еще немного, обсудив, как я себя чувствую, и потом возвращения отца с работы дожидаться не стала. Вызвала такси и поехала к себе. Каждая минута в пути казалась вечностью. Я смотрела в окно, и город впервые за долгое время не казался враждебным. Ах, это ощущение пусть и маленькой, но своей жилплощади! Моей, заработанной, выстраданной. Я так обрадовалась, что была готова полы целовать, не будь они такими пыльными. Потому, едва переодевшись в родное и домашнее, в любимую футболку и мягкие спортивные штаны, кинулась наводить порядок.
Возилась до позднего вечера, не обращая внимания на телефонные звонки и сообщения, которые сыпались одно за другим, и успокоилась, лишь когда моя обитель сверкала чистотой и пахла лимоном, – спасибо тем, кто придумал эту отдушку в средство для мытья полов добавлять. Этот запах свежести был запахом новой, чистой жизни.
После я набрала ванную, забралась в нее и целый час нежилась в горячей воде с ароматной пеной, слушая музыку и наблюдая, как пар поднимается к потолку, унося остатки напряжения, попивая холодное вино из бокала, – на такое дело было не жалко немного потратить часть своих запасов. Это было моё личное, заслуженное торжество. Лишь после, высушив волосы и укутавшись в махровый халат, я взяла в руки телефон, чтобы увидеть, как меня очень хотели услышать и папа, и Орловский, и Снежана, и еще несколько человек с работы. «Роман... он, наверное, волновался больше всех», – промелькнула мысль.
Начала с папы. Он охнул, услышав мой голос, и обиженно спросил, почему я его не дождалась. Так разволновался, что хотел даже охрану за мной отправить, – проверили чтобы, всё ли в порядке. «Вот он, мой отец, весь в своем стиле», – подумала я с иронией. Пришлось успокаивать и рассказать, что время напрасно не тратила. Мыла, протирала, пылесосила и тому подобное. Заодно спросила, как обстоят дела в «Проспекте». Прозрачный намёк получится. Не в лоб же спрашивать: «Папа, ты меня восстановил в должности?» Работа – это была моя вторая свобода.
– Завтра можешь выходить. Я уже распорядился, все документы подписаны, – ответил Леднёв.
Я чуть не подпрыгнула от радости. Это было даже важнее, чем прекращение уголовного преследования! Вот, чего мне хотелось так сильно! Боже, как соскучилась по работе! По своим проектам, по шуму офиса, по ощущению собственной значимости. Быстренько поблагодарила отца и скорее звонить Снежане. Та, оправившись от восторга, – кажется, она и не ожидала услышать мой голос, – стала сбивчиво рассказывать последние новости. Ее голос звенел от волнения, и я чувствовала, как она рада.
В общем, ничего особенного в «Проспекте» не случилось. За исключением того, что нас мощно давят конкуренты. Они активно ведут переговоры с китайскими компаниями, предлагая им более выгодные условия и пытаясь стать их ключевыми партнерами, но пока ни у кого не достигнут более-менее заметный прогресс. Сами же китайцы лезть на наш рынок побаиваются: не знают местной специфики. Рекламировать же свои товары посредством описаний типа «Мужское штаны большой размеры все есть купи ходи» давно не актуально.
– Я завтра приду, и ты мне обо всём очень подробно расскажешь за чашкой кофе, – заметила я, прерывая бесконечную болтовню помощницы. Она сказала, что очень ждёт нашей встречи, добавила, что без меня в офисе было «скучно и пусто», и мы попрощались.
Наконец, Орловский. Я ждала этого звонка, хотя и старалась убедить себя, что мне всё равно, что его молчание меня не задевает. Все эти дни, пока безвылазно сидела в особняке отца, чувствуя себя узницей в роскошной, но всё же тюрьме, где стены давят не меньше, чем в камере, Роман мне позвонил лишь дважды спросить, как дела. Оба раза были короткими, формальными, словно он выполнял неприятную обязанность, а не разговаривал с близким человеком.
Сегодня был третий, и Орловский наконец узнал, что меня выпустили из «золотой клетки», а также избавили от необходимости оправдываться за то, чего не делала. Я почувствовала прилив облегчения, но его реакция могла всё испортить.
– Очень рад за тебя, Алина, – сказал Роман, и отчего-то его интонация мне показалась сухой и безжизненной, как пустыня в Антарктиде, где уже несколько тысяч лет не выпадали осадки. В его голосе не было ни тени облегчения, ни искренней радости, только отстраненная, почти официальная вежливость.
– Что случилось, почему ты такой холодный? Ты будто говоришь со мной через толстое стекло, – спросила я, и в моем голосе прозвучала обида. Мог бы просто за меня порадоваться, а он себя ведёт, как чужой человек.
– Я не холодный, Алина. Просто… задумчивый, – ответил Роман, и в его голосе прозвучало нечто, похожее на усталость. – Ты знаешь, не могу отделаться от мысли, как это всё решилось. Твой отец… он провернул что-то незаконное. И это пугает.
– Что пугает? То, что не сяду в тюрьму? – спросила я, и в моем голосе зазвенел металл. Не могу поверить, что Орловский критикует моего спасителя. – Роман, это не время для моральных дилемм. Он вытащил меня! Ты бы хотел, чтобы я оставалась в этой «золотой клетке» до суда, пока следствие не придумает, как меня посадить?
– Нет, конечно, нет, – его тон стал мягче, но убежденности в нем не прибавилось. – Но... ты понимаешь, что это не просто «помощь». Это связи, долги, которые придется отдавать. Твой отец в очередной раз показал, насколько он могущественен, насколько легко он может обойти закон, просто потянув за нужную ниточку. И я не знаю, стоит ли мне быть связанным с этим миром, где людские судьбы решаются генералами, а не справедливостью. Я всегда верил в закон, Алина, а твой отец показал мне, что это всего лишь инструмент в руках сильных.
– Ничего не понимаю, Орловский. Ты что там, головой ударился? Когда карьеру строил, не знал, что в России нет ни одного очень богатого человека, за спиной которого не было бы чего-то криминального?!
В этот момент я поняла, что его «радость» была лишь формальностью, вежливой маской. Он не радовался моему спасению, он ужасался цене, которую, как он считал, мы заплатили.
– Послушай, Роман, – сказала я, чувствуя, как радость от свободы сменилась горьким осадком. – Не хочу сейчас об этом говорить. Только что вышла из-под удара. Мне нужно время, чтобы просто выдохнуть. Давай поговорим позже.
Я не стала дожидаться его ответа, нажав на кнопку отбоя. Телефон выпал из ослабевшей руки на диван. Смотрела на потолок и впервые за эти четыре дня почувствовала себя по-настоящему одинокой. Свобода оказалась не такой сладкой, как ожидала. Холодность Орловского неприятным грузом лёг на сердце. Что с ним случилось всё-таки? То он пробирается в чужой особняк, рискуя нарваться на пулю охраны, и подключает бывшего комитетчика, чтобы тот помог отыскать Северова, и после помогает покинуть место гибели Леонида. Теперь вдруг заявляет, что принципы Леднёва ему не по душе.
Да ну, бред какой-то! Раздвоением личности попахивает. Неприятно!
Я поостыла и вспомнила, что осталось еще одно нерешённое, тяжёлое дело. Леонид. Адвокат сообщил, что его тело доставили в Москву, в морг. Вероятно, завтра будут похороны. Мне захотелось узнать, где они состоятся, а единственный человек, способный ответить на этот вопрос, – его мама, Изольда Сергеевна.
Рука дрогнула, когда я нажимала кнопку вызова. Это было не просто выражение соболезнований, это был шаг в логово скорбящей львицы, которая уже однажды пыталась меня уничтожить. Я чувствовала, что должна это сделать, как последний, горький жест прощания с той частью моей жизни, что была связана с Северовым. Гудки тянулись долго, и я уже подумала, что никто не ответит, но наконец в трубке раздался тихий, надтреснутый голос.
– Да? – это была сама Изольда Сергеевна. В ее обычно властном тоне теперь слышалась лишь усталость, изможденность горем.
– Изольда Сергеевна, здравствуйте. Это Алина Романовская... – начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально мягко и уважительно. – Звоню, чтобы выразить вам свои глубочайшие соболезнования. Я… я не могу представить, как тяжело вам сейчас. Лёня… он был…
– Заткнись! – голос Изольды Сергеевны внезапно взорвался, превратившись из надтреснутого шепота в яростный, пронзительный крик. Вся усталость исчезла, сменившись чистой, неразбавленной ненавистью. – Не смей произносить его имя, дрянь! Ты! Ты виновата в его смерти!
Я отшатнулась от телефона, хотя это было невозможно. Слова ударили меня, словно кулаком.
– Изольда Сергеевна, я понимаю, как вам сейчас… – прошептала я, чувствуя, как пересохло горло.
– Ни черта ты не понимаешь! – продолжала она, и теперь в ее голосе слышались рыдания, но они были не от горя, а от бессильной злобы. – Это ты его довела! Ты, твоя жадность! Он пошел на всё ради тебя! Ты забрала моего сына! Ты убийца! Слышишь? Убийца!
Связь оборвалась. Я медленно опустила телефон. В ушах еще стоял этот крик, а в груди – тяжелый, ледяной ком. Скорбящая мать нанесла свой удар. И, что самое страшное, часть меня, та, что отвечала за совесть, не могла полностью отрицать её слова. Слово «убийца» звенело в ушах, как разбитое стекло. Оно было несправедливым, чудовищно несправедливым, но в то же время... Я вспомнила, как Северов, загнанный в угол, метался между мной и своей матерью, между желанием быть «хорошим» и необходимостью быть «успешным». Вспомнила его отчаянный взгляд, когда он понял, что его замысел вернуть меня посредством крутой тачки провалился. Он пошел на это ради меня? Или ради своего представления о том, как нужно меня завоевать? Неважно. Изольда Сергеевна не ошиблась в одном: я была катализатором.