— Ты что себе позволяешь, дрянь этакая? — Глафира Ивановна стояла в дверях, перекрывая единственный выход из комнаты. Массивная фигура свекрови отбрасывала тень на потёртый линолеум, а в руках она сжимала свою неизменную трость — ту самую, которой любила постукивать по полу, требуя внимания.
Снежана замерла у окна, чемодан наполовину собран, вещи разбросаны по кровати. Сердце колотилось где-то в горле. Как она узнала? Роберт обещал, что будет на работе до вечера, а старуха обычно в это время дремлет перед телевизором...
— Глафира Ивановна, я...
— Молчать! — Трость со стуком опустилась на пол. — Думала, тихонько смоешься? Вещички упакуешь и — привет-пока?
Свекровь прошла в комнату, грузно опустилась на единственный стул. Глаза у неё были маленькие, буравящие, такие, что видят человека насквозь. Снежана всегда чувствовала себя под этим взглядом нашкодившей девчонкой, хотя ей самой уже тридцать два.
— Садись, — скорее приказала, чем предложила Глафира Ивановна. — Поговорим по душам.
По душам... Снежана усмехнулась про себя. За семь лет совместной жизни с Робертом они ни разу не говорили по душам. Одни претензии да упрёки. «Снежана, борщ пересолила». «Снежана, рубашку плохо выгладила».
— Я уезжаю, насовсем, — тихо сказала она.
Свекровь прищурилась.
— Уезжаешь... А куда, позволь узнать? К этому своему? К Феде?
Снежана вздрогнула. Федя... Сосед из седьмой квартиры, который два месяца назад помог ей дотащить сумки с продуктами. Просто помог — улыбнулся, пошутил, спросил, как дела. И она вдруг поняла, что забыла, когда в последний раз кто-то интересовался, как у неё дела. Не для галочки, не из вежливости — по-настоящему.
— Чего уставилась на меня? — продолжала Глафира Ивановна, — Видела, как ты виляешь перед ним хвостом! Позор какой... Замужняя женщина, мать семейства!
— Какая я мать? Ведь у нас нет детей! — вырвалось у Снежаны.
— А чья в этом вина? У Робика все в порядке по мужской линии! Это у тебя непонятно, что! Иди проверяйся, гуляка! — свекровь наклонилась вперёд, опираясь обеими руками на трость. — Это ты, видать, бракованная. Не могла родить ему наследника, так хоть верной будь!
Бракованная... Это слово Снежана слышала столько раз, что оно уже не ранило — просто оставляло глухую, ноющую боль где-то внутри. Врачи говорили, что проблема не в ней. Но Глафире Ивановне было плевать на анализы и обследования. Виновата всегда невестка.
— Милочка, а куда это ты навострилась? — продолжала свекровь, меняя тактику, переходя на насмешливо-ласковый тон, от которого становилось ещё противнее. — От сыночка моего решила сбежать? Не получится, бесстыдница!
Она размахнула тростью, и Снежана невольно отшатнулась. Глафира Ивановна никогда не била её — не нужно было. Она умела ранить словами гораздо больнее любых побоев.
— Я куплю билет на автобус, — Снежана начала складывать вещи обратно в чемодан, но руки дрожали. — Поеду к тёте Зине в область. Она меня приютит.
— К Зинке? — свекровь захохотала. — К этой алкоголичке? Ну ты и выбрала себе пристанище! Да она саму себя прокормить не может, куда уж тебя пригреет.
— Тётя Зина не пьёт уже год, — возразила Снежана. — Закодировалась.
— Ага, закодировалась... Знаем мы эти кодировки. Месяц продержится и снова запьёт. Так что не строй иллюзий.
Снежана застегнула чемодан. Всё. Решено. Она уедет сегодня, сейчас же, пока Роберт не вернулся. Пока свекровь не устроила тут цирк.
— Послушай меня, девочка! Ты совсем офонарела? — голос Глафиры Ивановны вдруг стал мягче, почти участливым. — Куда ты денешься? Работы у тебя нормальной нет, образования толкового тоже. Кто ты без Робика? Никто! Место тёплое, еда на столе, крыша над головой — всё это благодаря моему сыну. А ты что предлагаешь? Уйти в никуда, к пьющей родственнице?
— Лучше в никуда, чем здесь оставаться.
Слова вылетели сами собой, раньше, чем Снежана успела их обдумать. Глафира Ивановна вскинула брови.
— Вот как... Значит, так плохо тебе с нами? — В её голосе появились злые нотки. — Неблагодарная ты, Снежка. Всё тебе не так, всё не эдак. Мой Робик из кожи вон лезет, чтобы семью обеспечить, а ты нос воротишь.
— Роберт пьёт, — тихо сказала Снежана. — Каждый вечер. Приходит домой пьяный, орёт, швыряется вещами. А вы делаете вид, что ничего не происходит.
— Мужчина имеет право расслабиться после работы!
— Расслабиться — это одно. А избить жену — другое.
Тишина. Глафира Ивановна смотрела на невестку так, будто видела впервые. Потом медленно поднялась со стула.
— Врёшь, — процедила она сквозь зубы. — Робик руку на тебя не поднимал. Никогда.
— Правда? — Снежана закатала рукав кофты, обнажив синяк на предплечье. — А это что? Родимое пятно?
Свекровь молчала. Смотрела на синяк, потом в лицо Снежане, и что-то менялось в её взгляде. Не сочувствие — нет, до этого Глафире Ивановне было далеко. Но какое-то понимание, признание факта.
— Сам не знает, что делает, когда выпьет, — наконец произнесла она. — Мужики все такие. Надо просто не лезть на рожон.
— Не лезть на рожон! Хоть сами понимаете, что говорите! — повторила Снежана, — Я должна прятаться от мужа?
— Ты должна беречь семью! — отрезала свекровь. — Или для тебя это неважно?
— Для меня это важно! Но семью должны беречь и муж, и жена.
Снежана взяла чемодан, направилась к двери. Глафира Ивановна загородила проход, но теперь в её позе не было прежней уверенности.
— Не пущу.
— Пустите.
— Робик тебя найдёт и вернёт! Он настырный, сама знаешь!
— Знаю, знаю…, но это уже не моя проблема! — кивнула Снежана.
Она обошла свекровь и вышла в коридор. Руки дрожали так, что едва удавалось держать чемодан. Страшно. Безумно страшно. Но ещё страшнее — остаться.
На пороге квартиры Снежана обернулась. Глафира Ивановна стояла в дверях комнаты, опираясь на трость. Злая и неприятная старуха.
— Мне очень хотелось, чтобы вы стали для меня, как родная мама…, но, увы, этого не произошло! — сказала Снежана.
И вышла, закрыв за собой дверь.
Автобус отъехал и город медленно уплывал за окном — серые пятиэтажки, рекламные щиты, знакомые улицы, по которым она ходила семь лет. Теперь всё это осталось позади.
— Девушка, вам плохо? — участливый женский голос заставил её открыть глаза.
Рядом сидела полная женщина лет пятидесяти в ярком платке, с добрым круглым лицом и озабоченными глазами. В руках она держала вязание — какую-то пёструю кофточку.
— Нет, всё хорошо, — Снежана попыталась улыбнуться, но получилось наигранно.
— Да уж, вижу, как хорошо, — женщина покачала головой. — Я Тамара Степановна. Еду к дочке в Сосновку. А вы куда направляетесь?
— В Берёзовку. К тёте.
— О, так мы почти соседки! Сосновка от Берёзовки в десяти километрах всего. — Тамара Степановна отложила вязание. — От мужа уходите?
Снежана вздрогнула. Неужели так заметно?
— Не переживайте, я вас не осуждаю, ведь сама прошла через такие муки! — продолжала попутчица. — Двадцать лет назад бросила мужа - алкаша и дебошира. Думала, не выживу одна с двумя детьми. А вот выжила. И ничуть не жалею.
Слова Тамары Степановны грели, как глоток горячего чая в мороз. Снежана вдруг прослезилась.
— А у вас детки есть? — спросила женщина.
— Нет.
— Ну и слава богу! Проще будет начать заново. Главное — не возвращайся назад, что бы он ни обещал. Они все обещают, клянутся, на коленях стоят — а потом всё по новой.
Телефон в кармане завибрировал. Снежана достала его — четырнадцать пропущенных от Роберта. Она отключила звук и сунула телефон обратно.
Когда автобус остановился в Берёзовке, на улице уже смеркалось. Тамара Степановна на прощание сунула Снежане в руки бумажку с номером телефона.
— Если что — звони. Мы, бабы, должны друг друга поддерживать.
Дом тёти Зины стоял на краю посёлка, покосившийся, с облупившейся краской на ставнях. Снежана постучала в дверь.
— Кто там? — послышался хриплый голос.
— Тётя Зин, это я, Снежана.
Дверь распахнулась. Тётя Зина стояла на пороге в старом затёртом халате, босая, с сигаретой в зубах. Выглядела она старо и хмуро.
— Снежка? А ты здесь какими путями? — она прищурилась.
— Можно мне у тебя пожить? Ненадолго. Пока...
— Заходи уже, чего на пороге мёрзнешь, — тётя Зина отступила в сторону.
В доме пахло табаком и чем-то кислым. На столе громоздились немытые тарелки, на полу валялись старые газеты. Снежана примостила чемодан за дверь и сняла куртку.
— Значит, так, дорогуша! От мужа сбежала? — тётя Зина плюхнулась на диван, затянулась сигаретой.
— Да.
— И правильно сделала. Видела я твоего Роберта один раз, когда вы к бабке твоей приезжали. Сразу не понравился. Глаза злые.
Снежана устало опустилась на стул. Усталость навалилась разом — такая тяжёлая, что хотелось просто лечь и не вставать неделю.
— Чай будешь? — тётя Зина поднялась, пошла к плите. — У меня тут не ахти какой порядок, сама видишь. Но место найдётся. Диван вон раскладывается.
— Спасибо, тёть Зин.
Они пили чай в молчании. Тётя Зина курила одну сигарету за другой, смотрела в окно.
— А знаешь, Снежка, жить одной очень тяжело и скучно! — наконец произнесла она. — Но жить с плохим мужиком — ещё тяжелее. Я два раза замуж выходила. Оба раза — неудачно. Так что теперь одна. Привыкла.
Телефон снова завибрировал. Снежана глянула на экран — Роберт. Много пропущенных.
— Не бери трубку, пусть в себя прийдет, — посоветовала тётя Зина.
Но через минуту телефон зазвонил снова. На этот раз высветилось незнакомое имя — Карина.
— Алло? — Снежана нажала на зелёную кнопку.
— Снежана? — женский голос, молодой, испуганный. — Это Карина, двоюродная сестра Роберта. Слушай, тут такое дело... Роберт совсем с катушек слетел. Приехал к нам домой, орёт, что ты от него сбежала, требует адрес твоей тёти. Я ему, конечно, ничего не сказала, но он угрожает...
— Чем угрожает?
— Говорит, что найдёт тебя всё равно. Что ты ему за всё ответишь. Снежана, я боюсь. Он пьяный вдрызг, глаза безумные. Может что-то натворить.
Сердце забилось быстрее. Снежана встала, прошлась по комнате. Тётя Зина смотрела на неё вопросительно.
— Спасибо, что предупредила, — сказала Снежана и отключилась.
— Что случилось? — спросила тётя.
— Роберт ищет меня.
— Ну так и что? Адрес мой он не знает. Здесь ты в безопасности.
Но Снежана не была так уверена. Роберт упрямый. Если решит найти — найдёт. Глафира Ивановна могла рассказать ему про тётю Зину, а дальше — дело техники. Посёлок маленький, все друг друга знают.
— Мне нужно куда-то ещё уехать, — произнесла Снежана вслух, больше для себя. — Подальше отсюда.
— Есть у меня одна знакомая, — задумчиво протянула тётя Зина. — Светлана Борисовна. Живёт в городе, в двухстах километрах. У неё швейная мастерская. Она как-то говорила, что ищет помощницу. Хочешь, позвоню?
Снежана кивнула. Да, нужно ехать дальше. Пока Роберт не добрался сюда.
Тётя Зина набрала номер, долго говорила, потом протянула телефон Снежане.
— Она согласна взять тебя. Говорит, приезжай завтра, всё обсудим.
В ту ночь Снежана почти не спала. Лежала на раскладном диване, слушала, как скрипит ветер в старых ставнях, как тётя Зина похрапывает в соседней комнате. Думала о том, что будет дальше. О новой жизни, которая пугала и манила одновременно.
Утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь грязные стёкла, она твёрдо решила: назад дороги нет.
Светлана Борисовна оказалась женщиной лет шестидесяти, с седыми волосами, собранными в строгий пучок, и внимательным, изучающим взглядом. Её мастерская располагалась на первом этаже старого кирпичного здания — просторная комната с тремя швейными машинками, манекенами и стеллажами, заваленными тканями.
— Опыт работы есть? — она оглядывала Снежану с ног до головы.
— Училась в техникуме на портниху. Правда, по специальности почти не работала. Замуж вышла рано.
— Понятно, — Светлана Борисовна кивнула. — Ну что ж, попробуем. Жить будешь здесь же, на втором этаже. Комнатка маленькая, но своя. Зарплата небольшая первые месяцы, но с жильём и питанием. Устроит?
— Да. Спасибо.
Две недели пролетели незаметно. Снежана шила, подшивала, чинила одежду для местных жителей. Работы было много, руки уставали к вечеру, но это была приятная усталость — от дела, от того, что ты кому-то нужна, полезна. Светлана Борисовна оказалась строгой, но справедливой. Не лезла с расспросами, не требовала объяснений. Просто дала работу и крышу над головой.
Вечерами Снежана сидела у окна своей маленькой комнаты, смотрела на огни города и думала. Роберт больше не звонил. Тётя Зина передала через Карину, что он неделю бушевал, искал, угрожал, а потом вдруг замолчал. Глафира Ивановна тоже не выходила на связь. Будто их и не было в её жизни.
Однажды утром в мастерскую вошла молодая девушка — лет двадцати пяти, хрупкая, с испуганными глазами и синяком под левым глазом, небрежно замазанным тональным кремом.
— Добрый день, — пробормотала она. — Мне нужно... можно платье ушить?
Светлана Борисовна была занята с другой клиенткой, и Снежана подошла к девушке сама.
— Конечно. Покажите.
Девушка достала из пакета простое серое платье. Руки у неё дрожали.
— Вам помочь? — тихо спросила Снежана, глядя ей прямо в глаза.
Девушка замерла. Потом медленно кивнула. И заплакала — беззвучно, страшно, как плачут те, кто уже не надеется, что кто-то услышит.
Снежана обняла её, не говоря ни слова. Просто обняла и держала, пока та не успокоилась.
— Меня зовут Даша, — прошептала девушка. — Я... я не знаю, что делать. Муж...
— Я знаю, — перебила Снежана. — Я всё знаю.
Они проговорили весь вечер. Снежана рассказала свою историю, Даша — свою. Светлана Борисовна молча слушала, а потом сказала:
— Значит, так. Даша, у меня есть ещё одна комната наверху. Пустует. Если решишься — приезжай. Работы хватит на троих.
Даша уехала в тот вечер, но через три дня вернулась — с одним чемоданом и решимостью в глазах.
Прошёл месяц. Потом ещё один
Однажды в мастерскую зашла пожилая женщина — элегантная, с благородной сединой и усталым лицом.
— Простите, — обратилась она к Светлане Борисовне. — Я ищу свою невестку. Снежану. Мне сказали, она здесь работает.
Снежана вышла из подсобки, вытирая руки о фартук. Замерла.
— Глафира Ивановна?
Свекровь выглядела совсем не так, как раньше. Похудевшая, осунувшаяся, без прежней властности во взгляде. Она молча протянула Снежане конверт.
— От Роберта. Он... он лежит в больнице. Печень. Врачи говорят — месяца два, может три.
Снежана взяла конверт, но не стала открывать.
— Он просит тебя приехать, — продолжала Глафира Ивановна. — Хочет попросить прощения. Снежанка, я знаю, я не имею права... но он умирает.
— Я знаю, — тихо ответила Снежана. — Тётя Зина мне рассказала.
Она посмотрела на конверт в своих руках, потом на Глафиру Ивановну.
— Я не приеду, — сказала она твёрдо. — Прощение — это его проблема, не моя. Я желаю ему... я желаю ему покоя. Но я не вернусь.
Глафира Ивановна стояла молча. Потом кивнула — медленно, обречённо.
— Я поняла. Прости меня. За всё.
Она развернулась и вышла, сутулясь, опираясь на трость. Снежана смотрела ей вслед и чувствовала... пустоту. Не злость, не жалость — просто пустоту на месте, где раньше была боль.
Светлана Борисовна подошла, положила руку на плечо.
— Правильно сделала.
— Да, — согласилась Снежана. — Правильно.
Вечером они сидели втроём — Снежана, Даша и Светлана Борисовна — за большим столом, пили чай, смеялись над какой-то глупой историей из жизни. За окном шёл снег — первый в этом году, крупный, красивый.
— Знаете, — вдруг сказала Даша, — а ведь мы тут как семья получились. Странная, но семья.
Снежана улыбнулась. Да, семья. Не та, в которую она когда-то мечтала войти, выходя замуж. Не та, о которой грезила, листая журналы и представляя счастливое будущее. Другая — собранная из осколков, склеенная болью и пониманием. Но настоящая.
Через три месяца пришла похоронка. Роберт умер во сне. Глафира Ивановна передала через Карину, что прощает Снежану и больше не будет её искать.
Снежана сложила письмо и сожгла его в старой печке. Пепел развеяло ветром.
А жизнь продолжалась. Мастерская работала. Девушки приходили и уходили — каждая со своей историей, каждая в поисках убежища. Светлана Борисовна, Снежана и Даша встречали их, давали работу, крышу, надежду.
Однажды утром Федя — тот самый сосед из седьмой квартиры — нашёл мастерскую через тётю Зину. Пришёл, постоял у порога, смущаясь.
— Я подумал... может, пообедаем как-нибудь? — выдавил он.
Снежана посмотрела на него — на добрые глаза, на застенчивую улыбку — и вдруг поняла, что готова. Не к замужеству, не к обещаниям и клятвам. Просто к обеду с хорошим человеком.
— Да, — сказала она. — С удовольствием.
И впервые за много лет улыбнулась по-настоящему.