– Да что ж ты, Галюха, наделала-то, а? – Мария Аркадьевна вцепилась в дверной косяк, глаза – два угля, тлеющие злостью. – Чужие в нашей хате шарятся, как у себя дома! Неужели эта... – она споткнулась на слове, проглотила его, будто горькую пилюлю, – неужели сдала?
Галя стояла в коридоре, прижатая к стене, будто её туда ветром прижало. Пальто на ней было старое, с потёртым воротником, а в руках – сумка, набитая бумагами, которые она ещё утром прятала под матрас. Лицо её – бледное, как мел, но глаза горели. Не страх там плескался, а что-то острое, как нож, который она сама себе в сердце всадила.
– Мам, – выдохнул Степан, входя следом. Его ботинки оставляли грязные следы на линолеуме, который Мария Аркадьевна вчера ещё натирала до блеска. – Ты чего орёшь? Люди же...
– Люди?! – свекровь повернулась к нему, будто змея, готовая ужалить. – Это мои люди, Стёпка! Мои! А теперь вон, глянь – тётя Настя с дядей Мишей в кухне чай пьют, будто так и надо! И кто их пустил, а?
В кухне действительно было тесно. Тётя Настя, круглая, как бочка, в цветастом халате, разливала чай из старого чайника с отбитой ручкой. Дядя Миша, худой, с седыми усами, которые он то и дело приглаживал, сидел за столом и листал какие-то бумаги. На столе – крошки от печенья, которое Галя вчера пекла, и пустая банка из-под солёных огурцов, в которой теперь стояла ложка.
– Мария Аркадьевна, – тётя Настя подняла глаза, её голос был мягкий, но с подтекстом, как масло с ножом, – мы ж не воры. Галя сама нас позвала. Сказала, дело семейное.
– Семейное?! – Мария Аркадьевна шагнула вперёд, её тапки шуршали по полу, как сухие листья. – Это моя квартира, Настя! Моя! Я тут сорок лет прожила, каждый гвоздь сама вбивала! А ты... ты с Мишей своим влезла, как таракан в щель!
Степан замер посреди комнаты. Он был высокий, но сейчас казался меньше, будто его рост ушёл в плечи. Руки его дрожали – не от холода, а от того, что он знал: сейчас всё полетит к чертям. Галя смотрела на него, и в её взгляде было что-то, чего он раньше не видел. Не мольба. Не вина. А решимость. Такая, от которой у него внутри всё сжалось.
– Стёп, – тихо сказала Галя, – я не сдала. Я... продала.
Слово упало, как камень в воду. Тишина была такая, что слышно было, как дядя Миша кашлянул в кулак.
– Продала? – Мария Аркадьевна схватилась за сердце, но не как в кино – не театрально. Просто пальцы её сжались на кофте, будто она хотела вырвать из груди то, что там билось. – Ты... ты мою квартиру продала? Моему брату с сестрой?
– Не твою, – Галя шагнула вперёд, её голос был твёрдый, но в нём дрожала нотка, которую только Степан мог уловить. – Нашу. Мы втроём тут прописаны. И я... я тоже устала. Устала быть приживалкой в твоём доме.
Тётя Настя поставила чашку. Звук был резкий, как выстрел. Дядя Миша откашлялся, но ничего не сказал. Его глаза, маленькие и серые, бегали по лицам, будто искали, за что зацепиться.
– Галя, – начал Степан, но она его перебила.
– Ты молчи, Стёп. Ты всегда молчишь. Когда она мне утром кричала, что я "всё не так мою", ты молчал. Когда она мои вещи в подвал выкидывала, ты молчал. А теперь... теперь я сделала то, что должна была сделать давно.
Мария Аркадьевна смотрела на неё, и в её глазах было не только зло. Там было что-то ещё – страх. Старый, въевшийся, как запах сигарет в занавесках. Она всегда боялась остаться одна. С тех пор, как муж умер, она держалась за эту квартиру, как за якорь. За каждый угол, за каждую трещину в стене. А теперь...
– Ты... ты меня на улицу выгоняешь? – её голос сорвался, стал тонким, как нитка. – Меня? Которая тебя, как дочку, приняла?
– Приняла? – Галя усмехнулась. – Да ты меня терпела, Мария Аркадьевна. Терпела, пока я полы драила и борщи варила. А как только я слово поперёк сказала – сразу "дрянь" и "чужая".
Тётя Настя встала. Её стул скрипнул, как старые двери.
– Девочки, – сказала она, – не надо так. Мы ж не враги. Галя, ты ж понимаешь, мы с Мишей не просто так пришли. У нас своих проблем – выше крыши. Внуки, кредиты... А тут такая квартира, в центре...
– В центре?! – Мария Аркадьевна повернулась к ней, её лицо исказилось. – Это не квартира, Настя! Это моя жизнь! Мой Аркадий тут умер, в этой комнате! А вы... вы с Мишей своим, который даже на похороны не приехал, теперь тут чай пьёте!
Дядя Миша наконец поднял глаза. И стал говорить хриплым голосом.
– Мария, мы ведь не знали! – сказал он.
Галя сказала, что ты согласна. Что вы с ней договорились...
– Договорились?! – свекровь шагнула к нему, её пальцы дрожали. – Я с ней договаривалась, что она мне внуков родит! А не что она мою квартиру продаст!
Галя отвернулась. Её отражение в окне было размытым – дождь стучал по стеклу, как пальцы по столу. Она думала о том, как всё началось. О том, как Степан привёл её сюда, молодую, с чемоданом и мечтами. Как Мария Аркадьевна сначала улыбалась, а потом... потом началось. Мелкие уколы, придирки, "ты не так", "ты не то". А Степан – молчал. Всегда молчал.
– Я не могла больше! Мне было очень плохо, – тихо сказала она, не глядя на них. – Каждый день – как в клетке. А вы... вы все думали, что я должна терпеть. Ради чего? Ради вашей "семьи"?
Степан сделал шаг к ней. Его рука повисла в воздухе – он хотел коснуться её плеча, но не решился.
– Галь, – сказал он, – мы ж могли поговорить. Без... без этого.
– Поговорить? – она повернулась к нему, и в её глазах были слёзы. – Ты когда-нибудь со мной говорил, Стёп? Или только с мамой?
Мария Аркадьевна вдруг села на табуретку. Её ноги подкосились, будто кто-то выдернул из-под неё опору. Она смотрела на пол, на потёртый линолеум, который она сама выбирала тридцать лет назад. И вдруг увидела – в углу, под столом, лежала её старая фотография. С Аркадием. Они молодые, улыбаются. А теперь...
– Я одна останусь, – прошептала она. – Совсем одна.
Тётя Настя подошла к ней, хотела положить руку на плечо, но Мария Аркадьевна отшатнулась.
– Не трогай меня, – сказала она. – Вы все... все против меня.
Дядя Миша вздохнул, сложил бумаги. Его руки были в пятнах – возраст, работа на заводе, сигареты. Он всегда был тихим, но сейчас в его молчании было что-то тяжёлое.
– Мария, – сказал он, – мы не знали. Правда. Галя сказала...
– Галя, Галя, – передразнила свекровь. – А вы поверили? Сразу? Даже не спросили?
Галя стояла у окна и думала о том, как она уйдёт отсюда. С чемоданом. Снова. Но теперь – навсегда.
– Я уйду, – сказала она. – Сегодня. И вы... вы делите, как хотите. Но я больше не вернусь.
Степан смотрел на неё, и в его глазах было что-то новое. Не страх. Не злость. А понимание. Позднее, но настоящее.
– Галь, – сказал он, – подожди. Мы...
– Нет, – она покачала головой. – Хватит.
Мария Аркадьевна подняла голову. Её глаза были красные, но в них уже не было злости. Только пустота.
– Иди, – сказала она. – Иди. Но помни – это ты нас предала. Не я.
Галя взяла сумку. Её шаги были твёрдыми, но внутри – всё дрожало. Она вышла в коридор, и дверь за ней захлопнулась. Не громко. Просто – закрылась.
А в кухне осталось четверо. И тишина, которую никто не знал, как заполнить.
Дверь за Галей хлопнула, но эхо разнеслось по подъезду, будто выстрел. Степан рванулся следом, но Мария Аркадьевна вцепилась в его рукав, ногти впились в ткань куртки.
– Стой! – прошипела она. – Пусть катится! С предательницей говорить не о чем!
В кухне тётя Настя неловко переминалась, дядя Миша кашлянул в кулак, глядя в пол. За стеной вдруг загрохотало – кто-то тащил по лестнице тяжёлый чемодан. Галя. Степан вырвался, выскочил в подъезд.
– Галь! – крикнул он вниз, но ответом был только стук каблуков по ступеням.
В этот момент из квартиры напротив высунулась голова Тамары Петровны, соседки с третьего, вечно в бигуди и с кошкой на руках.
– Опять вы там орёте? – шипела она, прищурившись. – Весь подъезд на ушах! А ну тихо, у меня сериал идёт!
– Иди сериал свой досматривай, – огрызнулась Мария Аркадьевна, выходя в коридор. – У нас тут не кино, а жизнь!
Тамара Петровна фыркнула, кошка мяукнула. Но тут снизу донёсся новый голос – мужской, грубый:
– Эй, сверху! Это вы мусорку опять не закрыли? Крысы по подъезду бегают!
Это был Виктор со второго этажа, бывший военный, с вечным ремнём и в майке, несмотря на ноябрь. Он поднимался, размахивая пакетом с мусором, лицо красное.
– Мария Аркадьевна, – рявкнул он, – сколько раз говорить? Контейнер – закрывать! А то ваши кошки всё растаскивают!
– Мои кошки? – свекровь вспыхнула. – Да я твоих собак видела, как они в клумбу гадят! Под моим окном!
Тётя Настя выглянула, дядя Миша за ней. Виктор остановился на площадке, упёр руки в бока.
– А это кто у вас? Новые жильцы? – он кивнул на Настю с Мишей. – Уже квартирку делите? Слышал я, Галя вашу хату продала. Правильно, давно пора – вы тут как в коммуналке, орёте день-деньской!
Степан спустился на ступеньку ниже, пытаясь разрядить:
– Виктор, не лезьте. Семейное дело.
– Семейное? – Виктор хохотнул. – Весь подъезд в курсе! Галя недавно с риелтором по телефону трепалась, я в лифте слышал. "Продам срочно, мама не в курсе". Ха! А теперь вы тут вопите, как на базаре!
Мария Аркадьевна побагровела, шагнула к нему:
– Ты... ты подслушивал? Под дверью шнырял, старый пень?
– Я в своём подъезде хожу где хочу! – Виктор ткнул пальцем в её сторону. – А вы мне за мусор ответите! Вчера ваша банка с огурцами в контейнере валялась, крышка открыта – вонь на весь двор!
Тамара Петровна сверху захлопала в ладоши:
– Правильно, Виктор! Пусть платят за уборку! Я уже в ЖЭК пожаловалась – на вас, Мария Аркадьевна. За шум и за то, что вы лампочку в подъезде разбили! Помните, в прошлый раз?
– Я не разбивала! – свекровь сорвалась на крик. – Это ваш внук мячом швырялся!
Степан схватил мать за локоть:
– Мам, хватит. Идём домой.
Но тут снизу послышался голос Гали – она уже у выхода:
– Степан, если хочешь поговорить – выходи на улицу. Здесь все всё слышат.
Виктор ухмыльнулся:
– Беги, Стёпка, за женой. А то уйдёт – и привет.
Тётя Настя шепнула дяде Мише:
– Миш, может, уйдём? Не наше это...
Но дядя Миша только вздохнул, глядя на бумаги в руках. Конфликт разгорался, как пожар в сухой траве. Мария Аркадьевна вдруг схватила Виктора за майку:
– А ну пошли в ЖЭК вместе! Сейчас разберёмся, кто тут мусорит!
Тамара Петровна захлопнула дверь, но из-за неё донеслось:
– Я свидетель! Всё видела!
Степан рванулся вниз, за Галей. Подъезд гудел, как улей. А в квартире остался запах чая, предательства и надвигающейся бури с соседями, которые теперь точно не дадут спуску.
Прошёл год
Год пролетел, как осенний лист, подхваченный ветром. Галя уехала в другой город, сняла крохотную однушку с видом на реку. Работала в кафе, месила тесто с рассвета, и руки её стали крепкими, как корни старого дуба. Развод прошёл тихо – Степан подписал бумаги, не глядя в глаза. Мария Аркадьевна не пришла в суд, прислала только записку: «Не жди прощения».
Квартира досталась тёте Насте с дядей Мишей. Они въехали весной, перекрасили стены в бежевый, повесили новые шторы. Мария Аркадьевна ушла к подруге в соседний двор, в комнатку с балконом, где росли герани. Сначала звонила Степану каждый вечер, голос дрожал: «Сынок, они мои тарелки выбросили». Потом реже. Потом – молчала.
Степан жил один в съёмной комнате, работал на стройке, пил по выходным. Однажды пришёл к матери – она сидела у окна, кормила голубей хлебными крошками.
– Мам, – сказал он, – прости.
Она не обернулась.
– Поздно, Стёп.
Соседи забыли скандалы. Виктор уехал к дочери в Польшу, Тамара Петровна завела собаку, которая лаяла на всех. Подъезд стал тише.
А Галя... Галя однажды вернулась. Не в квартиру – туда не тянуло. Приехала на кладбище, где лежал Аркадий, свёкор, которого она так и не узнала по-настоящему. Поставила букетик ромашек, постояла. Ветер трепал её волосы, теперь короткие, цвета спелой пшеницы.
– Я не предательница, – сказала она пустоте. – Я просто выбрала жить.
И ушла.
А на старой двери квартиры, где когда-то висела табличка «Семья Коваленко», теперь красовалась новая – «Настя и Михаил».
Но в подъезде, на третьем этаже, кто-то оставил на подоконнике маленький горшочек с кактусом. Без записки.
Кактус цвёл. Один раз в год. Красным.
И никто не знал, кто его поливает.