– Заткнись уже, дрянь, и вали на кухню! Вари, мой посуду, полы драй – и без лишних разговоров! – рявкнул Яков, швырнув пустую кружку в раковину. Фарфор треснул, осколки брызнули, как искры от костра.
Полина замерла у двери, пальцы вцепились в косяк. Глаза – цвета выцветшей осенней листвы – вспыхнули, но тут же потухли. Она сглотнула, будто проглотила комок горькой правды, и молча шагнула к плите. Кастрюли гремели, как старые кости, а в груди у неё всё кипело.
"Сколько можно?" – думала она, мешая ложкой суп, от которого уже тошнило. Запах лука и моркови заполнил кухню, но аппетита не было ни у кого.
Яков развалился в кресле, ноги на табуретке, пульт в руке. Телевизор орал про футбол, но он не смотрел – пялился в потолок, где паутина свисала, как седые волосы. Лицо его, обычно румяное от самогонки, сегодня было серым, будто пылью присыпанным. Он курил одну за другой, дым клубился, цеплялся за шторы.
"Мишка прав был, бабы – они как собаки, чуть дай слабину, и на шею сядут", – крутилось в голове.
В дверь постучали. Три раза, резко, как выстрел. Полина вздрогнула, ложка звякнула о край кастрюли.
– Кто там ещё? – буркнул Яков, не вставая.
– Это я, Миша! – раздался голос за дверью, бодрый, с хрипотцой. – Открывай, братан, пиво принёс!
Яков лениво поднялся, шаркая тапками, открыл. Миша ввалился, в кожанке, с пакетом, от которого пахло холодным металлом и хмелем. Глаза его, маленькие, как у хорька, сразу нашли Полину.
– О, Полиночка, красавица! Чё готовишь? Борщок? – подмигнул он, ставя пакет на стол.
– Суп, – коротко бросила она, не поворачиваясь. Руки её двигались механически: резала картошку, кубики падали в воду с глухим плеском.
Миша хохотнул, хлопнул Якова по плечу.
– Слышь, Яшка, а мать твоя где? Фаина Львовна не заглянет? А то я ей гостинец привёз, – он вытащил из пакета бутылку коньяка, дорогого, с золотой этикеткой.
Яков скривился.
– Она в огороде копается. С утра там, как проклятая. Говорит, картошку надо перебрать, а то сгниёт.
Полина усмехнулась про себя. "Фаина Львовна в огороде? С её-то артритом?" Свекровь, сухая, как осенний лист, с лицом, изборождённым морщинами, как старая карта, терпеть не могла грязи. Но Якову всё равно – лишь бы не мешала.
Вдруг дверь в коридор скрипнула. Вошла Фаина Львовна, в платке, испачканном землёй, руки в перчатках. Глаза её, острые, как иглы, сразу упёрлись в Мишу.
– Михаил, ты опять? – голос её был холодным, как осенний дождь. – И что за бутылка? Яков, ты же обещал, после той истории с соседом...
– Мама, не начинай! – отрезал Яков, наливая себе в стакан. – Свой дом, что хочу, то и делаю.
Фаина Львовна сняла перчатки, медленно, будто каждое движение было пыткой. Её пальцы, узловатые, с синими венами, дрожали. Она всегда была гордой – в молодости учительница, строгая, с принципами. Муж её, отец Якова, умер рано, оставив её с сыном и кучей долгов. Она выстояла, но цена была высокой: одиночество, как тень, преследовало её.
"Яков – моя кровь, но иногда он как чужой", – думала она, глядя на сына.
Полина повернулась, вытирая руки о фартук. Фартук был старый, в цветочек, подарок тёти Люды на свадьбу. Тётя Люда, сестра матери Полины, жила в соседнем подъезде, вечно с пирогами и советами. Она была мягкой, как тесто, но с характером – пережила двух мужей, вырастила троих детей.
"Поля, не терпи, – шептала она Полине по телефону. – Ты молодая, красивая, а он тебя в пыль втоптал".
– Фаина Львовна, садитесь, – сказала Полина тихо, ставя на стол тарелку с хлебом. – Я сейчас супа налью.
Свекровь кивнула, но села не за стол, а на стул у окна. Смотрела в стекло, где отражался её профиль – нос крючком, губы тонкие, сжатые.
Миша открыл бутылку, запах коньяка разлился, сладкий, приторный.
– За здоровье! – провозгласил он, чокаясь с Яковом.
Полина наливала суп, пар поднимался, обжигая лицо. Вдруг Яков повернулся к ней.
– А ты чего стоишь? Садись, ешь! Или опять на диете своей дурацкой?
Она села, молча. Ложка в руке дрожала. "Почему я терплю? Ради детей? Но детей нет... Ради чего?" Вспомнила, как познакомились: Яков был сильным, уверенным, обещал золотые горы. А теперь – только крики и запах перегара.
Фаина Львовна кашлянула.
– Яков, хватит пить. Помнишь, что доктор сказал? Печень...
– Заткнись, мама! – вдруг взорвался он, стукнув кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули. – Все вы меня достали! Полина – языком мелет, ты – нотации читаешь, Мишка – подначивает!
Миша хмыкнул, откинувшись на стуле.
– Да ладно, Яшка, расслабься. Жизнь – она как пиво: пенится, а потом осядет.
Но в глазах его мелькнуло что-то хитрое. Он знал тайну Якова – про ту бабёнку с работы, про деньги, которые Яков прятал в гараже. Миша был другом с детства, но дружба их была как ржавая цепь – крепкая, но гнилая.
Полина встала, убирая посуду. Вдруг зазвонил телефон – тётя Люда.
– Поля, милая, как дела? Я тут пирог испекла, с капустой, зайди...
– Не сейчас, тёть Люд, – прошептала Полина, отходя в коридор. – Скандал тут...
– Какой скандал? Опять Яков? Ой, деточка, беги от него! Я тебе говорила...
Голос тёти Люды был тёплым, как свежий хлеб, но с тревогой. Она пережила измену первого мужа, знала, как болит душа.
Вернувшись, Полина увидела: Яков и Миша шепчутся, Фаина Львовна стоит у двери, лицо бледное.
– Что случилось? – спросила Полина.
Свекровь повернулась, глаза её блестели.
– Яков... он сказал, что дом продаст. Переедем в город, ближе к его... работе.
Полина замерла. Дом – это её гнёздышко, сад, где она сажала розы, кухня, где пекла по выходным. "Продать? Без меня?"
Яков рассмеялся, но смех был нервным.
– Ага, мама, всё правильно услышала. Хватит в этой дыре гнить. Мишка дело предложил – гараж открыть, бабки крутить.
Миша кивнул, но взгляд его скользнул по Полине – оценивающий, как у волка.
Вечер накалялся. За окном ветер завывал, листья кружили, как мысли в голове Полины. Она мыла посуду, вода шумела, заглушая слёзы.
"А если уйти? К тёте Люде? Но куда с пустыми руками?"
Фаина Львовна подошла, тихо, как призрак.
– Полина, доченька... – начала она, голос дрожал. – Яков не тот, кем был. После отца он... изменился. Деньги, друзья – всё крутится вокруг этого.
Полина повернулась, вода капала с рук.
– А вы? Почему молчите?
Свекровь вздохнула, морщины углубились.
– Боюсь. Одна я, старая. А он – сын. Но сегодня... слышала, как Миша про какую-то бабу говорил. Про деньги в гараже.
Сердце Полины сжалось. "Баба? Деньги?" Воспоминания нахлынули: Яков поздно с работы, запах духов, не её.
В гостиной Яков и Миша смеялись, бутылка пустела. Вдруг стук в окно – сильный, настойчивый.
– Кто там? – крикнул Яков.
Дверь распахнулась. Вошла тётя Люда, в пальто, с сумкой. Лицо красное от бега.
– Поля! Я всё знаю! Соседка видела – Яков с какой-то... в машине целовался! И дом продаёт, чтобы с ней уехать!
Тишина рухнула, как карточный домик. Яков вскочил, лицо исказилось.
– Ты... откуда?!
Миша отшатнулся, глаза расширились.
Полина стояла, вода всё капала. Внутри – буря. "Вот оно. Конец".
Фаина Львовна ахнула, схватившись за сердце.
А за окном ветер усилился, будто предвещая бурю покруче...
– Люда, вон отсюда! – заорал Яков, багровея так, что вены на шее вздулись, как верёвки. Он шагнул к тёте, кулак сжат, но споткнулся о табуретку – пиво разлилось по линолеуму, пена шипела, будто змея.
Тётя Люда не шелохнулась. Стояла в дверях, сумка на плече, глаза – стальные. В молодости она мужа отколотила скалкой, когда тот с соседкой загулял.
"Не дам Полечку в обиду", – решила она, входя.
– Яков, милый, – голос её был сладким, как мёд с перцем, – соседка не врёт. Машина твоя, «девятка» ржавая, у магазина стояла. А девка – блонда крашеная, лет тридцать, в юбке короткой. Целовались, как в кино.
Полина выронила тряпку. Вода растеклась по полу, смешиваясь с пивом. Ноги её подкосились, она прислонилась к холодильнику – холод металла обжёг спину сквозь блузку.
"Блонда? Опять?" Вспомнила, как год назад нашла в кармане Якова записку: «Жду в 8, целую, К.» Тогда он отмахнулся – «Коллега, дура».
Миша кашлянул, отодвигая стул. Ноги его, в кроссовках грязных, заёрзали.
– Эй, народ, я тут ни при чём. Просто пиво принёс...
Но Яков уже повернулся к нему, глаза налиты кровью.
– Ты! Ты ей сказал? Подонок!
Миша поднял руки.
– Яшка, ты чё? Мы ж друзья! Я только намекнул, что бабки в гараже прячешь, чтоб... ну, на чёрный день.
Фаина Львовна ахнула, прижимая ладонь ко рту. Её пальцы, с кольцом обручальным, пожелтевшим от времени, дрожали. "Гараж? Деньги?" Она знала: Яков после армии работал на заводе, потом уволили – «сокращение». С тех пор – подработки, гараж, где он ковырялся в машинах. Но деньги? Она не думала, что он их там прячет.
– Какие деньги? – прошептала свекровь, голос хриплый, как старый граммофон.
Яков замер. Лицо его перекосилось – то ли злость, то ли страх. Он схватил Мишу за ворот.
– Заткнись! Это мои сбережения! От продажи мотоцикла деда!
Миша вывернулся, кожанка затрещала.
– Деда? Ха! Ты мотоцикл пропил ещё в девяностых! Это от левых ремонтов, от запчастей краденых! И баба твоя – Светка с автосервиса, она мне сама хвасталась!
Полина шагнула вперёд. Голос её был тихим, но в нём – злость.
– Светка? Та, что в прошлый раз звонила «по работе»?
Яков отпустил Мишу, повернулся к жене. Глаза его метались, как у загнанного зверя.
– Поля... это не то... Она просто...
– Просто целовалась с тобой в машине? – перебила тётя Люда, подходя ближе. – А дом продаёшь, чтоб с ней свить гнёздышко? Я всё слышала от почтальона – объявление в газете видела!
Фаина Львовна села на стул, ноги не держали. Её мир, построенный на сыне, рушился, как старый сарай. "Яков... мой мальчик... воровал? Изменял?" Вспомнила, как растила его одна: ночи без сна, работа уборщицей, чтоб оплатить школу. Он был смышлёным, но ленивым – всегда искал лёгкий путь.
Полина подошла к столу, взяла бутылку коньяка – наполовину пустую. Понюхала, скривилась.
– Сколько ты ей обещал, Яша? Квартиру? Машину новую?
Яков молчал. Потом вдруг рассмеялся – нервно, надрывно.
– А ты думала, я вечно в этой халупе гнить буду? С тобой, с мамой, с её нотациями? Мишка дело предложил – автосервис открыть, бабки крутить. Светка – она шустрая, поможет.
Миша кивнул, но в глазах – расчёт. Он знал: Яков должен ему пять тысяч – за запчасти. "Пусть дерутся, а я подберу крошки".
Тётя Люда схватила Полину за руку.
– Поля, собирай вещи! Ко мне поедешь. У меня диван свободный, и работа в магазине – продавщицей возьмут.
Полина посмотрела на мужа. Вспомнила свадьбу: он в костюме, она в платье белом, как снег. Обещал: «Вечно вместе». А теперь – ложь, как грязь под ногтями.
– Нет, – сказала она тихо. – Это мой дом. Я его обустраивала. Розы в саду – мои. Кухня – моя.
Яков фыркнул.
– Твой? Всё на мои деньги!
Фаина Львовна встала, медленно, опираясь на стол.
– На твои? А кто пенсию отдавал, чтоб кредит закрыть? Я! Кто супы варил, чтоб ты не голодал? Полина!
Свекровь повернулась к сыну, глаза полные слёз – редкость для неё.
– Яков, опомнись. Ты отца своего в гроб загнал бы таким...
Яков махнул рукой.
– Хватит! Все против меня! Мишка, пошли отсюда.
Но Миша не двинулся. Вытащил из кармана телефон, показал экран.
– Смотри, Яшка. Светка только что написала: «Где деньги? Обещал сегодня».
Яков выхватил телефон, прочитал. Лицо побелело.
– Сволочь...
Вдруг Полина схватила сумку, вышла в коридор. Вернулась с ключами от гаража – старыми, ржавыми.
– Хочешь деньги? Пошли. Проверим, сколько там «твоих сбережений».
Все замерли. За окном дождь застучал, капли барабанили по крыше, как пальцы по барабану.
Они вышли гурьбой: Яков впереди, Полина с ключами, тётя Люда с зонтом, Фаина Львовна шаркая, Миша сзади, ухмыляясь.
Гараж был в конце двора, железный, покосившийся. Дверь скрипнула, пахнуло маслом и пылью. В углу – ящик металлический, под верстаком.
Яков открыл – пачки денег, аккуратные, в резинках.
Полина ахнула.
– Сколько здесь?
– Тысяч сто, – буркнул Яков. – Может, больше.
Фаина Львовна перекрестилась.
– Господи... Откуда?
Миша шагнул ближе.
– Моя доля – двадцать процентов, как договаривались.
Яков повернулся, кулак взлетел. Удар – Миша отлетел к стене, кровь из носа.
– Предатель!
Тётя Люда закричала, Полина схватила Якова за руку.
– Хватит! Это конец!
Дождь лил стеной. Вдалеке сирена – сосед вызвал полицию? Свет фар мелькнул.
Фаина Львовна села на ящик, деньги под ней.
– Полина... возьми половину. Это за твои слёзы.
Полина посмотрела на мужа – мокрого, злобного, сломленного.
"А что дальше? Уйти? Остаться? Борьба только начинается..."
– Стойте! – крикнула Полина, выхватывая из ящика пачку купюр. Деньги хрустнули, как сухие листья под ногами. – Это не твоё, Яков. И не твоё, Миша. Это... наше с Фаиной Львовной. За годы!
Дождь хлестал по железной крыше гаража, стекая ручьями по стенам. Фары соседской машины осветили двор – кто-то действительно вызвал участкового. Яков дёрнулся к двери, но тётя Люда преградила путь зонтом, как копьём.
– Куда, зятёк? Поговорим сначала.
Вдруг из темноты вынырнула фигура – женщина в плаще, мокром насквозь, волосы блонд прилипли к лицу. Светка. Лет тридцать пять, макияж размазан, губы ярко-красные, даже под дождём. В руках – сумочка крохотная, туфли на каблуках утопали в грязи.
– Яша! – голос её был визгливым, как тормозной скрип. – Ты где? Обещал в девять у вокзала! Билеты на поезд взяла, в Сочи!
Все замерли. Миша вытер кровь с носа рукавом, ухмылка вернулась. Фаина Львовна встала с ящика, спина прямая, как в молодости.
Светка влетела в гараж, не глядя по сторонам.
– Деньги где? Я машину видела, думала, ты один... – Она осеклась, увидев толпу. Глаза её, подведённые тушью, сузились. – Это кто? Жена? Свекровь?
Полина шагнула вперёд, деньги в руке.
– А ты кто такая, чтоб в наш гараж вламываться?
Светка фыркнула, откинула мокрые пряди.
– Я? Его будущая жена! Он мне квартиру обещал, машину, отдых. Сказал, разведётся, дом продаст. Мы с ним полгода... – Она запнулась, поняв, что сказала лишнее.
Яков побледнел, как мел.
– Свет... заткнись!
Но поздно. Тётя Люда хохотнула, хлопнув зонтом по полу.
– Полгода? Ой, Яшенька, а я думала, «по работе»!
Фаина Львовна подошла к Светке, медленно, как судья.
– Девочка, сколько тебе лет? Тридцать пять? А ему – сорок восемь. Ты знаешь, что у него язва? Что он храпит, как трактор? Что деньги эти – ворованные?
Светка отступила, каблук сломался – щёлк!
– Ворованные? Яша, ты сказал, от продажи дачи!
Миша расхохотался, держась за стену.
– Дачи? Ха! От «левых» движков с разборки!
Участковый вошёл – молодой, в форме, фонарик в руке. Дождь блестел на погонах.
– Что за шум? Соседи жалуются. Драка? Деньги?
Полина повернулась к нему, голос твёрдый.
– Товарищ полицейский, вот. Муж прятал, от ремонта машин без документов. И измена. И дом хотел продать без меня.
Участковый посветил на ящик, присвистнул.
– Ого. Протокол составим.
Светка вдруг зарыдала – театрально, размазывая тушь.
– Яша, милый, не бросай меня! Я беременна!
Тишина. Даже дождь затих на миг. Яков открыл рот, закрыл. Полина почувствовала, как земля уходит из-под ног, но не упала – тётя Люда подхватила.
Фаина Львовна схватила Светку за руку.
– Беременна? Докажи! В больницу поедем, тест сделаем!
Светка вырвалась, плащ распахнулся – живот плоский.
– Ну... пока нет... Но будет! Мы планируем!
Миша заржал, Яков схватился за голову.
Участковый вздохнул.
– Ладно, все в отделение. Разберёмся.
Они вышли под дождь. Светка семенила, хромая, Яков плёлся, Миша – с наручниками. Полина с Фаиной Львовной и тётей Людой шли сзади, деньги в пакете у свекрови.
В машине участкового Полина вдруг сказала:
– Стойте. Я передумала.
Все обернулись.
– Деньги – пополам. Половина – мне и Фаине Львовне. На новый старт. Дом не продаём. Яков... пусть живёт в гараже своём. А ты, – кивок Светке, – ищи другого дурака.
Светка всхлипнула, но кивнула – поняла, что проиграла.
Через месяц дом сиял: Полина покрасила стены в жёлтый, Фаина Львовна завела кур, тётя Люда переехала в пристройку. Яков пришёл однажды – трезвый, постаревший, с цветами.
– Поля...
– Вали в гараж, – сказала она, закрывая дверь.
А в гараже том теперь мастерская женская: Полина чинит швейные машинки, Фаина Львовна учит соседок вязать, тётя Люда печёт пироги на продажу. Светка уехала – говорят, в Сочи, но одна. Миша сидит – за запчасти.
И каждый вечер, когда солнце садится за сад с розами, Полина выходит на крыльцо, вдыхает запах свежего хлеба и думает: "Жизнь – как тесто. Меси, и будет вкусно".
А на заборе – табличка новая: «Мастерская "Вторая жизнь". Вход для тех, кто готов меняться».