Эта новая, неуёмная энергия, зародившаяся в глубинах души Светланы, требовала выхода. Она булькала и переливалась внутри женщины, как яд в алхимической пробирке, выискивая малейшую трещину в её самообладании, чтобы излиться наружу и опалить всё вокруг.
Света смотрела в зеркало и едва узнавала себя. В глазах больше не было той покорной, растерянной мягкости, губы сжаты в твёрдую линию. Даже осанка изменилась: плечи расправлены, спина прямая, словно внутри неё установили невидимый стержень.
Когда Наташа позвала её на концерт какой‑то малоизвестной инди‑группы, Света согласилась не для того, чтобы забыться или раствориться в толпе, а с прагматичной целью, набраться сил. В эти минуты она была похожа на спортсмена, который выходит на предварительную разминку перед своим главным боем: каждое движение выверено, каждый вдох расчётлив.
*****
Клуб оказался тесным, душным подвалом, залитым неоновым светом и наполненным оглушительным гулом бас‑гитары. Воздух был пропитан запахом пота, сигаретного дыма и дешёвого парфюма. Мерцающие огни раскрашивали лица посетителей в неестественные оттенки, то лиловые, то зелёные, то кроваво‑красные.
Музыка была резкой, полной диссонансов и неистовства. Она до мурашек резонировала с бурлящим внутренним состоянием Светы. Низкие частоты били по грудной клетке, проникали в кости, заставляли вибрировать каждую клеточку тела.
Она стояла в самой гуще толпы, чувствуя, как низкочастотные вибрации проходят сквозь неё, вышибая остатки былых сомнений и призрачного страха. Света не танцевала, не подпевала, она просто стояла, позволяя грубым звукам бить в себя, словно молот по раскалённой наковальне. Её пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, ногти впивались в ладони, эта лёгкая боль помогала оставаться в реальности, не дать эмоциям вырваться наружу.
Наташа, стоявшая рядом, что‑то кричала ей прямо в ухо, сверкая глазами. Но отдельные слова тонули в оглушительной какофонии. Света лишь уловила обрывки фраз, смех, восторженные восклицания, какие‑то имена.
Потом, в коротком перерыве между сетами, они, отдавшись потоку людей, пробились к липкой от напитков барной стойке. Холодный конденсат на стакане с водой приятно обжёг пальцы. Света сжала его так сильно, что костяшки побелели.
Наташа смахнула со лба капли пота, небрежно откинула волосы назад и с ухмылкой бросила в пространство:
— Знаешь, есть один старый ритуал… чтобы обидчикам их же собственное зло бумерангом вернулось. Свечи, старые зеркала, личные вещи… Бред, конечно, полнейший. — Она лениво отхлебнула из бутылки мутную жидкость. — Но иногда так хочется верить в сказки, в магию. Особенно когда окружающая реальность одно сплошное… Ну, ты поняла, подруга…
Её голос потонул в возобновившихся аплодисментах и первых аккордах новой песни. Но слова повисли в спертом, густом воздухе, смешавшись с едким запахом пота и сигаретного дыма.
«Ритуал».
«Вернуть зло».
Света замерла, сжимая в похолодевшей руке стакан с водой, в которой плавали полурастаявшие кусочки льда. — Это… что‑то вроде чёрной магии? — спросила она, изо всех сил стараясь, чтобы её голос звучал ровно и бесстрастно.
Внутри в этот момент всё оборвалось. Мысли закружились вихрем: «А что, если… Если есть способ… Не просто страдать, не просто терпеть, а действовать? Если есть способ заставить их почувствовать то же, что чувствую я?»
В этот момент музыка смолкла, и в наступившей тишине Света отчётливо услышала биение своего сердца, ровное, настойчивое, как барабанный бой. Она посмотрела на свои руки: они больше не дрожали. В них появилась твёрдость, которой она не чувствовала давно.
«Это не магия, — подумала она. — Это справедливость. И если её нельзя найти в судах, значит, я найду свой путь».
Неоновый свет снова вспыхнул, окрасив её лицо в кроваво‑красный. Где‑то в глубине души что‑то щёлкнуло, словно замок, открывшийся после долгих лет ожидания.
Света сделала глоток воды. Холодная жидкость обожгла горло, но принесла ясность.
Наташа лишь многозначительно пожала плечами, и в этом жесте читалась не просто небрежность, а тщательно выверенная пауза, словно она взвешивала каждое последующее слово.
— Кто его знает, детка. Называй как хочешь. Самовнушение, эффект плацебо для обиженных душою, вызов тёмных сил из подсознания… — она прищурилась, и в её взгляде промелькнуло нечто почти отеческое, но с острым краем иронии. — А есть разница, в конце концов, как это назвать, если оно вдруг да сработает? Если твои дорогие обидчики внезапно начнут спотыкаться на самом ровном месте своей идеальной жизни? Если их вылизанный, глянцевый мирок вдруг даст такую трещину, что сквозь неё будет видно всё нутро?
Она говорила будто бы невзначай, бросая слова на ветер, но каждое из них падало прямиком на благодатную, вспаханную болью почву. Света почувствовала, как внутри что‑то дрогнуло, не надежда, нет, а холодный, расчётливый интерес. Она вспомнила ту яркую фотографию с заснеженного курорта: ослепительный снег, пронзительно‑синее небо, их счастливые, самодовольные лица. Ощущение удушающей несправедливости снова накатило на неё волной, сдавило горло, заставило сжать кулаки так, что ногти впились в ладони.
В клубе по‑прежнему царил хаос: неоновые огни разрывали пространство на лоскуты света и тени, басы били в грудь, а вокруг толпились люди: смеющиеся, кричащие, танцующие. Но для Светы всё это превратилось в размытый фон, в шум, который она больше не слышала.
— И… это работает? — прошептала она, и её шёпот был едва слышен даже ей самой под грохот инструментов.
Наташа отвела взгляд, делая вид, что с интересом наблюдает за клубной толпой. Её пальцы нервно теребили край футболки, единственный признак того, что слова давались ей не так легко, как казалось:
— Говорят, что да. — Она снова повернулась к Свете, и в её тёмных зрачках плясали отражённые неоновые отблески, придавая взгляду почти мистическое сияние. — Но дело это, знаешь ли, тёмное и опасное. Бумеранг, карма, все эти дела. Нельзя просто так, с бухты‑барахты, поиграть с огнём, не рискуя в итоге самому дотла обжечься. Но если уж очень‑очень хочется, если душа просит… — она медленно, как змея, наклонилась чуть ближе, её голос упал до шёпота, — то почему бы и нет? Ты же уже не та трусиха, что пряталась в раковину?
Это был вызов.
Прямой.
Беспощадный.
Светлана не ответила. Не кивнула, не улыбнулась. Она просто смотрела перед собой в пространство, но уже не видела пёструю, кричащую толпу. Перед её внутренним взором развернулась иная картина: тёмная, завешенная комната, трепещущие огоньки свечей, её собственное, искажённое отражение в старинном зеркале. И Николай и Татьяна, но искажённые уже не улыбками счастья, а гримасами страха.
Идея, брошенная как небрежное, мимолетное замечание, упала в плодородный, взрыхлённый ненавистью чернозём её души. И тотчас же, пугающе быстро, пустила в нём свои первые, ядовитые корни.
Света медленно сжала пальцы в кулак, затем разжала. Движение было почти бессознательным.
Неоновый свет снова вспыхнул, окрасив её лицо в кроваво‑красный. Она сделала глубокий вдох, наполняя лёгкие тяжёлым воздухом клуба, и выдохнула.
Медленно.
Ровно.
— Спасибо, — сказала она тихо, почти беззвучно. — Идея, конечно безумная, но…
Наташа лишь приподняла бровь, но ничего не ответила. В её взгляде читалось понимание и что‑то ещё, неуловимое, будто она знала больше, чем говорила.
Музыка грянула с новой силой, толпа снова пришла в движение. Но Света уже не чувствовала себя частью этой хаотичной массы. Она знала, куда идёт. Знала, чего хочет.
И впервые за много месяцев в её душе появилась надежда, не вернуть, а отомстить…