Вернувшись вечером домой, в свою новую квартиру, Света ощутила, как её накрывает тяжёлая, выматывающая опустошённость. Помещение ещё пахло свежей краской и чужим бытом, следы прежних хозяев не успели раствориться в пространстве. Но это была её квартира. Первая настоящая точка опоры за долгое время.
Она медленно сняла пальто, повесила его на крючок. В тишине квартиры каждый звук отдавался гулким эхом: щелчок выключателя, шорох ткани, стук каблуков по полу.
Мимолётная эйфория от «победы» над Таней полностью выветрилась, оставив после себя лишь горьковатый привкус пепла. Да, она увидела в её глазах шок. Но это не вернуло ей ни мужа, ни лучшей подруги, ни украденных лет совместной жизни.
Света опустилась в кресло, машинально потянулась к планшету, лежащему на столике. Экран засветился, ослепив её холодным светом. Пальцы сами прокручивали ленту соцсетей, без интереса, без цели. Взгляд скользил по чужим постам, фотографиям, поздравлениям, но сознание всё ещё было там, в шумной кофейне, ловило отражение в широко распахнутых, потрясённых глазах Тани.
И тогда она увидела это.
Фотография.
Яркая, кричащая, словно наглая насмешка над всем её серым и одиноким зимним вечером. Горнолыжный курорт премиум‑класса. Изумительной белизны заснеженные вершины, пронзительно синее, почти неестественное небо.
И они.
Николай и Таня.
В ярких лыжных костюмах от кутюр, с радостными, раскрасневшимися на морозе лицами. Они плотно обнимались, прижавшись щеками друг к другу, их улыбки были ослепительными и абсолютно счастливыми.
Хештеги в описании: #счастье #любовь #заслуженныйотдых #новыйэтап.
Экран замерцал, отражая дрожащий свет лампы. В комнате стало душно, хотя окно было приоткрыто, впуская ледяной воздух. Света замерла, не отрывая взгляда от фотографии.
Раньше, несколько недель назад, такие снимки выворачивали её душу наизнанку. Заставляли рыдать, сгорбившись на полу, вываливали все внутренности наружу, вызывали приступ панической атаки и одно‑единственное желание, спрятаться в самом тёмном углу, чтобы никто не видел её боли.
Сейчас, в гробовой тишине новой квартиры, всё было иначе.
Она смотрела на их сияющие, счастливые лица, и по всему её телу разливалась не знакомая боль, а холод. Он был обволакивающим и тяжёлым, как жидкий азот. Он замораживал любые слёзы ещё на стадии зарождения, не позволяя им навернуться на глаза. Он сковывал отчаяние, сжимал его, превращая в нечто твёрдое, что медленно опускалось на самое дно её существа, становясь новым фундаментом.
Её пальцы сами собой сжались в кулаки с побелевшими костяшками. В висках застучал мерный ритм. Это был уже не стук взволнованного сердца, а чёткий бой военных барабанов, под которые солдаты идут в решительную атаку.
Они были там.
На солнечном, залитом светом склоне, среди искрящегося снега и пронзительно‑синего неба. Тратили совместно нажитые Николая со Светланой деньги, выстраивали общее будущее на аккуратно прибранных обломках её прежней жизни. А она была здесь, в бездушном мегаполисе, в одиночестве, выжимая из себя по капле новую личность через боль в мышцах и унизительные заседания в суде.
*****
В комнате стояла мёртвая тишина, нарушаемая лишь отдалённым гулом городского трафика за окном. Света сидела в кресле, обтянутом серым бархатом, цвет, который она когда‑то выбрала за «универсальность», а теперь он казался ей символом всех невысказанных компромиссов.
И это осознание показалось не просто несправедливым. Оно было чудовищным, уродливым, как трещина в зеркале, искажающая реальность до неузнаваемости.
Она встала, движения были резкие, почти судорожные. Подошла к панорамному окну от пола до потолка, давящему своей масштабностью. Город внизу горел миллионами золотых огней, жил своей жизнью, пульсировал, дышал. Где‑то там, за этим горизонтом, были они, пьющие горячий глинтвейн у камина, беззаботно смеющиеся над чьей‑то шуткой, обнимающиеся в тепле уютного шале.
А она стояла здесь, в своей клетке.
Кулаки вновь сжались до побелевших костяшек. Ногти впились в ладони, оставляя полукруглые отметины. Бессильная ярость, долго копившаяся где‑то в глубине, начала закипать, превращаясь в холодную, расчётливую решимость.
«Боль — это топливо», — вспомнила она слова Наташи.
Тогда они показались ей странной метафорой.
Теперь откровением.
Света посмотрела на своё отражение в чёрном, как смоль, стекле окна. Увидела женщину, которую едва узнавала: строгие, заострившиеся черты лица, прямой, как трость, стан, глаза, тёмные, горящие, в которых плескалась и переливалась не знающая пощады злоба.
Она была похожа на клинок, который только что вынули из горна и закалили в расплавленной ненависти, чтобы сделать его острее и прочнее.
В голове зазвучал ровный, холодный ритм, не сердцебиение, а метроном новой реальности.
«Я больше не хочу выживать, — подумала она. — Не хочу просто переживать один день за другим. Не хочу быть сильной, чтобы не упасть. Я хочу, чтобы они почувствовали. Хоть тень, хоть отголосок, хоть малую долю той всесжигающей боли, что навсегда выжгла меня изнутри».
Её взгляд скользнул по комнате, по неубранной постели, по стопке судебных документов на столе, по одинокому цветку в горшке, который она никак не могла заставить цвести. Всё это казалось теперь не просто деталями быта, а символами пройденного пути, болезненного, но необратимого.
«Чтобы их идеальный, глянцевый мир, — продолжала она мысленно, — так ярко запечатлённый на той фотографии, наконец дал трещину. Чтобы они увидели, что за их счастьем стоит не просто случайность, а чья‑то разрушенная жизнь».
Света медленно разжала кулаки.
Пальцы дрожали, но в этом дрожании уже не было слабости, только энергия, требующая выхода. Она сделала шаг назад от окна, повернулась к письменному столу. Взгляд упал на стопку бумаг, где лежали её заявления, выписки, доказательства.
Время шло.
Город за окном продолжал жить своей жизнью. А внутри неё окончательно оформилось новое состояние, не отчаяние, не горе, а холодная, ясная решимость.
Она пока не знала как, не видела пути. Но само желание наказать предателей стало до боли осязаемым, оно пульсировало в висках, сжимало горло, висело в воздухе комнаты, тяжёлое, как предгрозовая туча.
Она снова бросила взгляд на планшет, лежащий на стеклянном столике. Экран всё ещё светился, демонстрируя ту самую фотографию: заснеженные вершины, пронзительно‑синее небо, два счастливых лица. Беззаботная улыбка Тани теперь казалась ей не счастливой, а глупой. Натянутой. Фальшивой.
«Как можно так улыбаться, зная, что ты сделала?»— пронеслось в голове.
Мысли метались, натыкаясь на острые края обиды.
— Хорошо, — прошептала Света, и её губы сами собой тронули безрадостная, тонкая улыбка. — Вы хотите войны? Вы её получите.
Голос прозвучал тихо, почти неслышно, но в нём уже не было дрожи.
Только сталь.
Ненависть не принесла с собой душевного покоя или умиротворения, она не залечила раны, не стерла боль, не вернула утраченное. Но она дала нечто более важное в её положении: направление. Остриё, вокруг которого начали выстраиваться разрозненные мысли. План.
Цель.
Света подошла к столику, взяла планшет. Пальцы на секунду замерли над экраном, она всматривалась в лица тех, кто разрушил её мир. В глазах Тани больше не было шока, только самодовольная уверенность. В улыбке Николая ни тени раскаяния, лишь беспечная радость.
«Вы думаете, это конец? — мысленно обратилась она к ним. — Нет. Это только начало».
Она нажала на кнопку блокировки, экран погас, погружая комнату в полумрак.
В тишине отчётливо зазвучал её собственный пульс, каждое биение сердца отдавалось в висках, наполняя тело странной, почти животной энергией.
Света прошла к книжной полке, провела рукой по корешкам книг, старых друзей, молчаливых свидетелей её прежней жизни.
А после взяла в руки телефон и набрала знакомый номер:
—-Наташ, занята? Хочу позвать тебя на парочку коктейлей в баре…