На следующее утро каждое движение отдавалось в теле глухой болью. Света приоткрыла глаза, за окном едва пробивался рассвет, окрашивая комнату в бледно‑серые тона. Она попыталась поднять руку, мышцы отозвались протестующим скрипом, будто по ним действительно проехался многотонный каток.
Но странно… эта боль не вызывала отчаяния. Напротив, в ней было что‑то живое, почти целебное. Она беззвучно, но настойчиво напоминала: «Ты ещё можешь чувствовать. Ты ещё можешь хотеть».
Света медленно села, спустила ноги на прохладный пол. В голове, словно робкий росток сквозь асфальт, пробилась мысль: «А что, если я куплю красное платье?»
Не «удобные» джинсы. Не «практичный» и немаркий свитер. А платье подобное тому, которое она примерила месяц назад в бутике, и тут же, сраженная, сняла, испугавшись собственного преображённого отражения.
Алое, как спелый гранат. Облегающее, как вторая кожа. С глубоким, дерзким вырезом и без бретелек.
Настоящее платье‑провокация, платье‑заявление.
Она провела ладонью по лицу, смахивая остатки сна, и вдруг улыбнулась, улыбка получилась настоящей, пусть и робкой.
*****
Наташа, узнав о спонтанном желании коллеги, не просто поддержала идею, её глаза тут же вспыхнули азартом, будто она получила в распоряжение новый, увлекательный проект.
— Отлично! — она хлопнула в ладоши, и в этом жесте было столько энергии, что Света невольно выпрямилась. — Но мы идём не в тот унылый торговый центр. Мы идём в одно место. Туда, где продают характер, а не просто одежду. Где вещи выбирают тебя, а не ты их.
*****
Шоу‑рум оказался небольшим, но ярким пространством в самом сердце города. Вместо скучных плечиков, причудливые вешалки‑арт‑объекты, напоминающие абстрактные скульптуры. Стены выкрашены в глубокий графитовый цвет, на котором ярко выделялись акценты: малиновые подушки на диванах, золотые рамы зеркал.
В воздухе пахло сандалом и цитрусом.Тонкий, бодрящий аромат, заставляющий дышать глубже. Из скрытых динамиков лилась негромкая музыка, что‑то джазовое, с мягкими ударными и протяжными нотами саксофона.
Единственная продавец, молодая женщина с сиреневыми, как у попугая, волосами, оценивающе посмотрела на Свету. Её взгляд скользнул по лицу, по фигуре, задержался на глазах. Потом она кивнула Наташе, коротко, одобрительно, словно та привела ей новую, перспективную модель.
— Ей нужно что-то, — отчеканила Наташа, обводя властным взглядом магазин, — после чего она перестанет узнавать себя в зеркале. В хорошем смысле. Обязательно добавьте к показу красное провокационное платье.
Света, стоявшая у вешалок, сжалась внутри. Холодная волна ужаса накатила на нее, но следом, предательски и сладко, зашевелилось запретное предвкушение. «Перестать узнавать? А кем я стану?» — пронеслось в голове.
Как по волшебству, бесшумно появилась другая продавец и аккуратно разложила на софе несколько вещей.
Воздух затрепетал.
Вот черный, обтягивающий кожаный комбинезон, от которого так и веяло бесстрашием и дерзостью, холодным блеском молний. Рядом шелковое платье-рубашка цвета хаки, его асимметричный крой кричал о бунте. И, конечно, Оно.
Платье, алое.
Вещь, сиявшвя, как только что пролитая кровь или спелый рубин, поймавший луч света.
— Начнем с главного, с эмоционального ядра, — заявила Наташа, она практически силой затолкала онемевшую Свету в примерочную, отгороженную тяжелой бархатной портьерой, и сунула ей в руки алое платье. Ткань оказалась на удивление тяжелой и холодной.
За занавеской, в тесном пространстве, пахло сандалом и собственным страхом. Света, дрожащими пальцами натянула платье. Шелк скользнул по коже, прохладный, струящийся, будто жидкий огонь. Сбоку была потайная молния. Застегивая ее, она почувствовала, как ткань обнимает ее тело, становясь второй кожей, кожей незнакомки. Последний зубец вошел в замочек с тихим щелчком. Света зажмурилась, вжавшись в стенку. «Я не смогу. Я не хочу это видеть. Я не та, для кого шьют такие платья».
— Давай же, выходи! Не заставляй меня срывать эту занавеску! — раздался снаружи нетерпеливый голос Наташи, постукивание каблука о пол отдавалось в висках учащенным пульсом.
Глубокий вдох.
Еще один.
Собрав всю свою волю в дрожащий комок, Света откинула тяжелую бархатную занавесь. Шаг.
Еще шаг.
Она вышла на небольшой подиум перед огромным зеркалом во всю стену, и мир замер.
В отражении на нее смотрела незнакомка. Высокая, царственная, залитая алым светом. Изменённое до неузнаваемости платьем собственное отражение было одновременно пугающим и завораживающим. Это был не костюм.
Это была кожа.
Новая кожа.
Кожа той, кем она могла бы стать.
Предвкушение внутри нее вдруг расправило крылья, и ужас отступил, уступив место чему-то новому, еще не имевшему названия. Сцена примерки была закончена.
Зеркало отражало женщину, которую Света давно похоронила под слоями серых свитеров и бесформенных брюк. Платье сидело безупречно, как влитое, подчёркивая талию, которую она, к собственному удивлению, всё ещё имела, и округлость бёдер, на которые в последние годы смотрела лишь с укором, будто они совершили против неё какое‑то преступление.
Алый, яростный цвет уверенно заявлял о себе. Он зажигал её бледную, почти прозрачную кожу, делая её фарфоровой и сияющей, а глаза ярче, глубже, наполняя их скрытым блеском. В этом отражении не было той Светы, которая годами пыталась стать невидимкой, раствориться в фоне. Это была женщина, которая молча, но недвусмысленно требовала, чтобы на неё смотрели.
Запоминали.
Наташа скрестив руки на груди. Обычно её лицо, насмешливое и чуть циничное, не выдавало глубоких эмоций. Но сейчас в её глазах плескалось изумление:
— Вот это да… — тихо выдохнула она, и голос дрогнул от неподдельного восхищения. — Ну вот. А теперь посмотри на себя внимательно и попробуй сказать, что это «не твоё».
Света не могла оторвать взгляда. Она видела следы усталости и пережитых страданий: тёмные полукружия под глазами, болезненную исхудалость щёк. Но эти детали не портили общую картину. Напротив, они её дополняли, придавали глубину и характер. В этой незнакомой женщине в алом платье была целая история. Боль, которая не сломила, а закалила, выковала новый, прочный стальной стержень внутри.
Она медленно повернулась перед зеркалом. Ткань поймала свет и перелилась, словно живая. Света провела рукой по шёлку, он скользнул между пальцами и будто прошептал: «Ты можешь».
Внутри зародился страх. До дрожи в коленях стало страшно от того, что подумают и скажут люди. Но этот страх был таким сладким и головокружительным.
«Что, если я действительно могу? Что, если это начало чего‑то нового?» — пронеслось в голове.
— Я беру его, — сказала Света, и её голос прозвучал на удивление твёрдо, ровно, без тени прежних сомнений.
— Естественно, — фыркнула в ответ Наташа, в уголках её губ дрогнула едва заметная улыбка. — И сапоги. На тонкой шпильке. Без вариантов для обсуждения.
Когда они вышли на оживлённую городскую улицу, в руках у них был большой крафтовый пакет. В нём лежало старое «я» Светы, скомканное, сброшенное, упакованное в складки нового, алого платья.
Солнце золотило фасады домов, отбрасывало длинные тени на тротуар. Воздух был напоён ароматами кофе из уличных кафе. Где‑то играла музыка, тихая, ненавязчивая, подчёркивающая ритм городской жизни.
Света сделала первый шаг, неуверенный, но твёрдый. И тут же поймала на себе первый взгляд.
Мужской.
Заинтересованный.
Откровенно задерживающийся на её фигуре, на обтягивающем комбинезоне
Потом ещё один — женский.
Оценивающий.
Не осуждающий, а скорее изучающий.
Раньше Света опустила бы глаза, потупила взор, ускорила шаг, прячась. Но теперь она не сделала ни одного из этих привычных движений. Она позволила взглядам скользить по ней, и почувствовала власть — власть женщины, которая знает, что она красива.
Наташа шла рядом, время от времени бросая на неё короткие, одобрительные взгляды.
Света глубоко вдохнула. Рана всё ещё саднила глубоко внутри, напоминая о себе тихими вспышками тоски. Но она перестала быть невидимой.
Это был самый первый и трудный шаг.
И он был сделан.