— Мама, если ты сейчас же не отойдешь от ребенка, я тебя сама покормлю этой кашей. И не сомневайся – через самое неприятное для тебя отверстие.
Слова повисли в воздухе кухни, густом и сладком от пара готовящейся манной каши. Марина сжимала ручку кастрюли так, что кости белели. Ее свекровь, Валентина Ивановна, замерла с полной ложкой у рта восьмилетнего Степана. Мальчик смотрел на мать испуганно, но в глубине его глаз плескалось облегчение.
— Мариночка, что за тон? – Валентина Ивановна медленно, с достоинством опустила ложку в тарелку. – Степаша еще маленький, сам не может. Он подавится.
— Ему восемь лет, а не восемь месяцев! – голос Марины дрогнул от ярости, смешанной с беспомощностью. – Он сам прекрасно ест, и ложкой, и вилкой. И уж тем более сам способен помыться!
Мысли пулей проносились в ее голове. «Она снова это делает. Снова. Как будто я не мать, а какая-то некомпетентная нянька. Как будто Степан – ее собственная живая кукла, которую она наряжает, кормит и моет, когда захочет. Господи, я сейчас взорвусь. Просто возьму и взорвусь, как перезрелый арбуз».
— Бабуля, я правда сам могу, – тихо пискнул Степан.
— Видишь? – Марина сделала шаг вперед. – Даже он уже устал от твоей гиперопеки.
Вчера вечером я зашла в ванную и застыла в ступоре. «Она сидела на табуретке рядом с ванной, в которой копошился мой сын. В руках у нее была мочалка. Моя мочалка! Она собиралась мыть моего восьмилетнего сына! Как младенца!» У меня рука не поднялась даже войти. Я просто закрыла дверь и ушла. А ночью плакала в подушку, пока твой сын, мой законный супруг, храпел в полную глотку.
— Не драматизируй, Марина, – Валентина Ивановна вздохнула, снимая с Степана салфетку, которой его, по сути, и не испачкали. – Я просто помогаю. Ты так много работаешь, а Денис вечно в командировках. Ребенку нужно внимание.
— Внимание – это сесть и поиграть с ним в лего. Или почитать книгу. А не совать ему в рот еду и не пытаться отдраить его мочалкой! Это удушающий контроль, мама! Понимаешь? У-ду-ша-ю-щий!
Дверь со скрипом открылась, и на пороге возник Денис. Чемодан в одной руке, портфель в другой. Он вернулся из очередной двухнедельной командировки. Его взгляд скользнул по взволнованным лицам жены и матери, по испуганному лицу сына.
— Что случилось? Снова каша не той консистенции? – попытался он пошутить, но шутка провалилась в гробовую тишину.
— Твой сын, – прошипела Марина, – чуть не был вымыт твоей матерью, как новорожденный котенок. Вчера. В нашей ванной.
Денис поморщился. «Опять. Снова это бесконечное противостояние. Мама хочет как лучше, Марина – чтоб было нормально. А я между ними, как между молотом и наковальней. Устал. Черт, как же я устал от этих склок».
— Мам, ну я же просил… – начал он устало.
— А я что? Я что плохого делаю? – голос Валентины Ивановны задрожал, и она театрально прижала руку к груди. – Я всю жизнь на него положила! А теперь я чужая? Мешаю? Так я скажу! Я поеду к себе в деревню, и вы меня больше не увидите!
Она выбежала из кухни, громко рыдая. Степан расплакался следом. Денис вздохнул и потер виски.
— Иди к сыну, – сказала Марина ледяным тоном. – Твоя мать справится. Она всегда справляется.
Она отвернулась к окну, глядя на серый город. «Она не уедет. Никуда она не денется. Ее жизнь здесь, в этой квартире, с ее сыном и внуком. А я… Я здесь какая-то временная помеха. Денис… Денис ничего не понимает. Или не хочет понимать».
Вечером, когда Степан уснул, а Валентина Ивановна заперлась у себя в комнате, громко включив телевизор, грянул главный скандал.
— Я больше не могу, Денис! – Марина не кричала, ее голос был тихим и надтреснутым, от этого становилось еще страшнее. – Она стирает меня в порошок. Она уничтожает меня как мать. Она хочет, чтобы Степан видел маму только в ней!
— Она просто любит его! – Денис вскипел. Ему было проще злиться на жену, чем вступать в открытый конфликт с матерью. – У нее нет никого, кроме нас! Отец умер, я ее единственный сын! Что ты хочешь, чтобы я сделал? Выгнал ее на улицу?
— Я хочу, чтобы ты был мужем и отцом! А не послушным сыночком своей мамочки! Ты хоть раз заступился за меня? Хоть раз четко и ясно сказал: «Мама, хватит. Это мой сын, и его будет воспитывать моя жена»?
— Она не сделает ему ничего плохого!
— Это уже плохо! Она калечит его психику! Он в восемь лет боится завязать шнурки, потому что бабушка говорит, что он сделает это неправильно!
Он не может выбрать, какую кофту надеть! Он не ребенок, он – инвалид по бабушкиной любви!
— Ты преувеличиваешь!
— А ванная? А? Это тоже преувеличение? – Марина задохнулась от слез. – Я не могу больше, Денис. Или мы съезжаем, или…
— Или что? – он подошел к ней вплотную. Его лицо исказила гримаса гнева. – Подашь на развод? Заберешь сына? Попробуй. Посмотрим, что скажет суд, когда я предоставлю свидетельства о твоих… поздних возвращениях с работы.
Марина похолодела. «Он знает. Или догадывается. О Боже…»
— Что ты хочешь сказать? – выдавила она.
— Я хочу сказать, что пока ты обвиняешь мою мать в гиперопеке, сама ты проводишь с сыном не так уж много времени. Где ты была в прошлую пятницу до полуночи, Марина? На совещании? Уверена?
Она молчала. Пятница. Ужин с коллегой Сергеем. Невинный, в сущности. Разговор, поддержка, пара коктейлей. Его рука на ее руке. Ее смех – настоящий, такой, каким она давно уже не смеялась дома. «Он следил за мной? Или просто предположил? Неважно. Он попал в цель».
— Это не имеет отношения к делу, – прошептала она.
— Имеет! – рявкнул Денис. – Пока ты ищешь утешения на стороне, моя мать заботится о нашем сыне! Так кто здесь настоящая мать?
Он развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Марина осталась одна, в центре вихря своих мыслей. «Измена. Он назвал это изменой. А разве его отстраненность, его вечные командировки, его нежелание видеть, что происходит в его доме – это не измена? Измена нашей семье. А я… да, я искала, где тепло. Где на меня смотрят не как на неудачницу-мать или вечно недовольную жену, а как на женщину. Я виновата. Но разве он не виноват тоже?»
Война была объявлена. На следующий день Валентина Ивановна, получив молчаливую поддержку сына, действовала еще наглее.
— Степашенька, иди к бабушке, я тебе нос вытру.
— Мама, он сам!
— Степан, не спорь с бабушкой, – устало бросил Денис, не отрываясь от ноутбука.
Марина наблюдала за этой сценой, и что-то в ней окончательно надломилось. Она увидела в глазах сына не просто смущение, а настоящий ужас. Ужас перед неизбежным бабушкиным обслуживанием.
Она дождалась, когда Денис уедет на суточное дежурство, а Валентина Ивановна отправится на рынок за «самыми свежими» продуктами для внука. Быстро собрала вещи Степана и свои.
— Мам, куда мы? – спросил он, испуганно глядя на сумку.
— Мы едем в небольшое путешествие, сынок. На несколько дней.
— А папа? А бабушка?
— Они останутся здесь.
Она не стала ничего объяснять. Она просто вывезла его из этого ада. В съемную квартиру, которую присмотрела еще месяц назад, после истории с ванной. «На всякий случай». Теперь этот случай наступил.
Когда Валентина Ивановна вернулась и не нашла ни Степана, ни Марины, ни их вещей, началась истерика. Она засыпала Дениса звонками. Тот, бледный, примчался домой через час.
— Она украла моего внука! Украла! – рыдала Валентина Ивановна в истерике. – Найти ее! Немедленно! Позвони в полицию!
Денис молча слушал ее крики и вдруг осознал всю глубину пропасти. «Украла. Она говорит о матери, которая увезла своего собственного сына. Как о похитительнице. Мама… ты вообще в своем уме?»
Он сел на стул и уронил голову на руки. Телефон жены был отключен. Он написал СМС: «Марина, давай поговорим. Где ты? Где Степан?»
Ответ пришел только через три часа: «Степан в безопасности. Со мной. Говорить нам не о чем. Ты сделал свой выбор».
Он перезванивал снова и снова. Безрезультатно.
Прошла неделя. Неделя безудержных слез Валентины Ивановны и тягостного молчания Дениса. Он ходил на работу, возвращался в пустую квартиру и понимал, что эта пустота – единственное, что он заслужил.
Он нашел Марину через ее подругу, умоляя о встрече. Та, скрепя сердце, согласилась.
Они встретились в безлюдном кафе. Марина выглядела уставшей, но спокойной. Такой он не видел ее давно.
— Как Степан? – это было первое, что он спросил.
— Удивительно, – сказала Марина, и в ее глазах мелькнула искорка. – За неделю он научился сам завязывать шнурки. Выбирает себе одежду. Сам моется. И знаешь что? Он счастлив. У него появились друзья во дворе. Он стал… ребенком. А не экспонатом в бабушкином музее.
— Марина, прости… я был слеп.
— Да, был. И глух. Ты не слышал ни меня, ни собственного сына. Ты слышал только свою мать. Я не собираюсь с тобой мириться, Денис. Я подам на развод.
Он похолодел.
— А Степан?
— Степан останется со мной. У тебя будут права на встречи. Но только при условии, что твоя мать не будет присутствовать на этих встречах. Никогда.
— Ты не можешь этого сделать!
— Могу. И сделаю. У меня есть свидетель. Наша соседка тетя Лида, которая как раз заходила в тот вечер, когда твоя мать пыталась затолкать Степана в ванну. Она все слышала. И я запишу ее показания. А также показания школьного психолога, который подтвердит, что у Степана начались серьезные проблемы с социализацией и самооценкой из-за гиперопеки. Так что, Денис, суд будет на моей стороне.
Он смотрел на нее и не узнавал. Это была не та Марина, которая кричала на кухне. Это была холодная, решительная женщина, защищающая своего ребенка.
— Я… я поговорю с мамой, – пробормотал он. – Мы как-нибудь…
— Нет, – она резко встала. – Поздно. Ты уже сделал свой выбор. Когда тебе пришлось выбирать между мной и ею, ты выбрал ее. Когда тебе пришлось выбирать между благополучием сына и спокойствием твоей матери, ты снова выбрал ее. Ты не муж. И не отец. Ты – сын. И останешься им навсегда.
Она ушла, не оглянувшись. Денис сидел в полной прострации, глядя в свою холодную чашку кофе.
Вернувшись домой, он застал мать за изучением сайтов по розыску детей. Она была в своей стихии – трагедии.
— Ну что? Где он? Где мой внук? – набросилась она на него.
Денис посмотрел на нее. Впервые он увидел не любящую бабушку, а старую, одинокую женщину, чья любовь была ядовитой и удушающей. Женщину, которая разрушила его семью. И которую он сам позволил разрушить.
— Мама, – сказал он тихо, но так, что она сразу замолчала. – У нас проблемы. Большие проблемы. Марина подает на развод. И она отбирает у нас Степана.
— Что?! – Валентина Ивановна вскрикнула. – Не позволим! Мы…
— Молчи! – крикнул он так громко, что сам испугался. Впервые в жизни он крикнул на мать. – Все. Кончено. Из-за тебя. Из-за твоей «любви». Из-за твоих каш, твоих мочалок и твоих слез! Ты уничтожила мою семью! Поняла? Ты!
Он не слушал ее рыданий и оправданий. Он прошел в свою комнату, ту самую, в которой вырос, и закрыл дверь. Он был абсолютно один. И в этой оглушительной тишине он наконец услышал самого себя. И этот голос говорил ему, что он проиграл все. И проиграл навсегда.
А в своей новой, маленькой комнатке Степан завязывал шнурки на кроссовках. Получалось криво, но он был невероятно горд. Он посмотрел на маму, которая улыбалась ему из дверного проема.
— Молодец, сынок! – сказала она. – Очень хорошо получается.
И он улыбнулся ей в ответ. Широко и счастливо. Впервые за долгое время.
***
Прошло полгода. Суд состоялся. Кратко, почти буднично. Показания соседки и заключение детского психолога были весомыми аргументами. Денис даже не оспаривал, он был сломлен. Встречи с сыном по выходным, строго без присутствия Валентины Ивановны.
Первые встречи были тягостными. Они гуляли в парке, ходили в кино. Степан был вежливым, но отстраненным. Он вырос за эти месяцы. Повзрослел.
— Пап, я сам, — сказал он как-то раз, когда Денис потянулся, чтобы помочь ему застегнуть сложную молнию на куртке.
Денис отвел руку. Горечь подступила к горлу. «Сам. Он теперь все сам. И в этом моя вина. Я не дал ему быть самостоятельным, когда это было нужно, и теперь он отгораживается этой самостоятельностью от меня».
Валентина Ивановна после суда словно съежилась. Она жила в своей комнате, тихо, почти бесшумно. Истерики прекратились. Телевизор теперь был включен тихо. Иногда Денис слышал ее приглушенные рыдания, но у него не находилось сил войти и утешить. Слишком дорогой ценой досталось это затишье.
Однажды осенним вечером, разбирая почту, Денис наткнулся на открытку. Без обратного адреса. На ней была детская фотография Степана в новом школьном костюме. Он улыбался во весь рот, а его глаза сияли настоящим, невымученным счастьем. На обороте коротко:
«Поступил в школу. Отличник. Завел хомяка. Сам за ним ухаживает. Все хорошо. М.»
Он долго сидел с этой открыткой в руках. Это не было жестом примирения. Это был отчет. Отчет о том, как процветает его сын без них. Без его гиперопеки и бабушкиного удушья.
В тот же вечер он зашел в комнату к матери. Она вязала, глядя в одну точку.
— Мама, — сказал он. Она вздрогнула. — Я получил открытку. От Марины. Со Степой.
Она уронила клубок. Глаза ее наполнились слезами.
— Он… как он?
— Хорошо. Очень хорошо.
Он не стал смягчать. Он сказал это прямо, холодно, как хирург, вскрывающий нарыв.
— Он стал самостоятельным. Учится на отлично. У него есть хомяк, и он сам за ним ухаживает.
Валентина Ивановна закрыла лицо руками. Рыдания были уже не театральными, а тихими, безысходными.
— Я… я всего лишь хотела как лучше… Любила его…
— Ты не любила, мама, — впервые в жизни Денис сказал это вслух, и слова повисли в воздухе, как приговор. — Ты владела. Ты пыталась владеть им, как владела мной. Но дети — не собственность. Их нельзя запихнуть обратно в утробу, чтобы всегда были рядом. Их нужно отпускать.
Он вышел, оставив ее наедине с этим открытием. С той страшной, одинокой правдой, что ее «любовь» оказалась ядом, разъедающим все вокруг.
На следующей встрече с Степаном Денис повел его не в парк развлечений, а в питомник для собак.
— Выбирай, — сказал он сыну. — Но учти, гулять и ухаживать будешь сам. Я могу только помогать. Иногда.
Степан смотрел на него с недоверием, но в его глазах вспыхнула искра. Та самая, которую Денис не видел целую вечность. Искра ответственности и доверия.
Они ушли из питомника с маленьким, неуклюжим щенком. Денис платил, а Степан нес картонную переноску, стараясь не уронить.
— Спасибо, пап, — тихо сказал мальчик на пороге квартиры Марины.
Денис лишь кивнул. Это был не подкуп. Это был первый шаг. Шаг к тому, чтобы научиться быть отцом. Не по указке матери, не в угоду жене, а по зову собственного, наконец-то прозревшего сердца.
Дверь закрылась. Он остался один на пустой лестничной клетке. Но впервые за долгие годы в этой пустоте не было отчаяния. Была лишь тихая, горькая надежда. Дорога назад была закрыта. Но, возможно, впереди еще была какая-то дорога. Пусть очень длинная и трудная.
Читайте и другие наши рассказы:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)