На улицы Калиновки опустились морозные январские сумерки. Небо, словно холст, было усыпано звездами, которые, как приклеенные новогодние игрушки, мерцали холодным, далеким светом. Мороз сковал землю, и даже воздух казался хрустальным. А в доме Никиты Башкатова царил холод и полумрак. Лишь в коридоре горела тусклая лампочка, отбрасывая длинные, дрожащие тени на стены. В комнатах было темно и неуютно, словно жизнь покинула эти стены вместе с последним лучом солнца.
— Паша, стыд то какой, — причитала Серафима, её голос дрожал от волнения и негодования. Она быстро, сметала с пола осколки битого стекла. Острые, сверкающие крошки разлетались по полу, отражая скудный свет. — Невестка председателя гулящая. Чуяло моё сердце, не нужно было Никите на Лариске жениться. Вот до чего поспешность эта довела. Господи, что с сыном будет когда узнает, что тут с утра творилось.
Павел, стоял посреди коридора, спиной к жене, и молчал.
Серафима продолжала причитать, её голос становился все более надрывным. Она представляла, как Никита вернется домой, как увидит этот беспорядок, как узнает о позоре, который навлекла на их семью его жена.
— Я же говорила, Паша, говорила! — её голос сорвался на крик, — Не нравится мне эта Лариска. Слишком уж она бойкая, была да изворотливая. И вот результат.
Павел наконец повернулся. Его лицо было бледным, а глаза уставшими.
— Успокойся, — глухо проговорил он, — слезами горю не поможешь. Нужно думать, что делать дальше.
— Что делать? — Серафима в сердцах отбросила веник, — взашей её гнать поганой метлой, и чтобы духу её здесь больше не было.
— А Серёжка как же? Не забывай, у них сын.
— Серёжку мы Никите вырастить поможем, он считай и так почти у нас всё время находится. Так что не пропадут без этой гулёны.
— И всё же, — Павел замялся, вертя в руках маленький молоток, при помощи которого стеклил разбитые окна, — она мать, а ребёнку без матери нельзя.
— Да какая она мать, — взвилась Серафима, — девка она гулящая, а не мать. Срам один! Позорище на всю Калиновку! Как теперь людям в глаза смотреть будем? Никита ведь её любил, всю душу ей отдавал, а она вон что… Со Славкой этим загуляла! Нет, Паша, не могу я этого простить.
Павел тяжело вздохнул и присел на краешек скамьи.
— Погоди, Серафима, — тихо проговорил он, — не руби с плеча. Надо сначала с Никитой поговорить, выслушать его. А там уже и решать, как быть дальше. Всё-таки семья, ребёнок… Нельзя так просто всё ломать.
Серафима сердито поджала губы. Она не собиралась уступать. В её глазах Лариска уже вынесла себе приговор. Но видя растерянность мужа, она понимала, что придётся подождать, до приезда Никиты. До того момента, когда он сам примет решение, как поступить с неверной женой. А пока нужно ждать, и надеяться, что этот морозный январский вечер не принесет в их дом еще больше горя.
Никита возвращался домой, из Сотниково, и мысли его были одна мрачнее другой.
«Значит к матери Лариса не ездила, тёща всё врёт. Никакую телеграмму она не присылала и дочь к себе не вызывала. Вон как глаза забегали, когда услышала о своей болезни. Тут же стала нести какую-то околесицу. Ну ничего, приеду разберусь, где её носило эти два дня, и с кем?»
Мороз крепчал, и Никита то и дело поглядывал на замерзающее стекло кабины своего старенького УАЗика. До Калиновки оставалось километров тридцать, но казалось, что едет он уже целую вечность. В голове пульсировала мысль о Ларисе, о её обмане. Злость и обида кипели в груди, сменяясь тревогой за сына. «Неужели она могла бросить Сережку? Неужели ей совсем нет до него дела?», терзался Никита. Он вспоминал их знакомство, свадьбу, первые месяцы семейной жизни. Тогда Лариса казалась ему самой прекрасной и любящей женщиной на свете. Неужели это была лишь маска? По мере приближения к дому, сердце Никиты сжималось от предчувствия беды. Он догадывался, что его ждёт не просто неприятный разговор, а что-то гораздо более серьёзное и болезненное. Увидев знакомую улицу, он сбавил скорость. В окнах его дома горел свет, но этот свет не казался теплым и уютным, скорее тревожным и настороженным. Остановив машину у ворот, замер на мгновение, собираясь с духом. Он знал, что сейчас переступит порог, за которым его жизнь может навсегда измениться. С тяжелым вздохом вышел из кабины и направился к дому. А войдя в коридор, остановился, увидев перепуганных родителей. В полумраке их лица казались осунувшимися и бледными.
— Что случилось? Где Серёжа, Лариска где? — хрипло спросил он, чувствуя, как внутри все похолодело.
Серафима подошла к нему и взяла за руку.
— В комнату пошли, в коридоре такие вопросы не решаются.
— Какие вопросы мам, — Никита освободил свою руку, — я спрашиваю, Серёжа где? И почему в доме холоднее, чем на улице, Лариска что, печку не удосужилась протопить?
— Серёжка у тёти Тани, — устало проговори отец, — мать права, в коридоре о таком не говорят, пошли в комнату, сейчас всё тебе расскажем.
Никита почувствовал неладное. Взгляд родителей, их тихие голоса - все говорило о том, что произошло что-то не хорошее. Он прошел в комнату, тяжело опустился на стул. Сердце бешено колотилось, в голове проносились самые страшные догадки. Серафима и Павел переглянулись, не решаясь начать. Первым заговорил отец.
— Никита, сын… Лариса твоя…, — он запнулся, и замолчал.
Серафима решительно продолжила его слова.
— Опозорила нас, Никитушка, твоя жёнушка. Загуляла как самая последняя, девка.
— Дай угадаю с трёх раз с кем, — усмехнулся Никита, для него это было уже очевидным, — с дружком моим, со Славкой Сычёвым.
— С ним, — Серафима присела рядом с сыном, — значит ты уже всё знаешь?
— Догадался. А где сама виновница торжества, неужели к Сычёву ушла?
— Уехала она, — Серафима взяла сына за руку и принялась рассказывать о том, что произошло, пока он ездил в Щегровку.
Никита слушал молча, с каменным лицом. Слова матери, как ледяные иглы, вонзались в сердце, причиняя невыносимую боль. Он представлял себе картину: Лариса, в постели, с его лучшим другом… Ярость, подобно огню, охватила его, сжигая изнутри.
— И что теперь, — тихо спросил он, когда мать закончила свой рассказ, —что вы предлагаете?
— Что тут предлагать, — вспыхнула Серафима, — гнать её взашей, и чтобы духу её здесь больше не было. Развод, и точка.
Павел покачал головой.
— Нельзя так, Серафима. Никита, сам должен решить. У них ребёнок, о Серёже тоже думать надо.
Никита поднялся со стула и подошел к окну. За ним все так же мерцали звезды, холодные и равнодушные, они стали свидетелями краха его семьи.
— А куда Лариска уехала? — спросил он мать, повернувшись к ней.
— Откуда нам знать. Принеслась сюда, после того как Варька её отмутузила, схватила сумку с вещами и на остановку. Так как раз автобус подошёл, только мы её и видели. А ты что, разыскивать её собрался, неужели простить хочешь? — В глазах Серафимы сверкнула злость.
— Я сейчас ничего вам ответить не смогу, — глухо проговорил Никита, — нужно найти её и поговорить. Узнать, почему она так поступила, со мной и с сыном. А потом уже решу, что делать дальше.
— О... Господи, — простонала мать, — околдовала она тебя что ли, зелья какого подсыпала? Что ты за ней как телок на верёвочке ходишь.
Никита не ответил матери, он понимал, что сейчас любой его довод вызовет лишь новую волну возмущения. Он чувствовал себя опустошенным и растерянным. С одной стороны, он не мог простить Ларисе предательства, с другой – не представлял своей жизни без неё и Серёжки. Больше всего его мучил вопрос: почему? Почему Лариса, так поступила? Без лишних слов он надел полушубок и вышел из дома. Мороз обжег лицо, но он не обратил на это внимания. Постоял немного у ворот и зашагал в сторону околицы.
— Паш, иди за ним, — с тревогой проговорила Серафима, — как бы не сделал чего с собой.
Павел, хоть и уставший, безропотно последовал за сыном. Он понимал, что сейчас Никита в таком состоянии, что способен на необдуманные поступки. Тихо ступая по заснеженной дороге, он старался не отставать, но и не приближаться слишком близко, давая ему возможность побыть одному со своими мыслями. А Никита шёл, не разбирая дороги, его мысли были далеко. Он вспоминал все счастливые моменты, проведенные с Ларисой, и не мог поверить, что всё это было ложью. Вспоминал, как радовались свадьбе, строили планы на будущее, мечтали о детях И вдруг, всё рухнуло в одночасье. Зачем? Почему? Эти вопросы терзали его душу. Он дошел до окраины деревни и остановившись у старой березы, вдруг вспомнил, что здесь, они раньше виделись с Алькой. Смешная, рыженькая девчонка, всегда смотрела на него такими удивлённым взглядом. Прислонившись к шершавому стволу, он закрыл глаза, пытаясь унять душевную боль. Мороз пронизывал до костей, но он не чувствовал холода. Павел, увидев, что сын остановился, подошел к нему и молча встал рядом. Он понимал, что сейчас слова излишни. Просто быть рядом – это уже поддержка. Постояв так несколько минут, он робко положил руку на плечо сына. Никита вздрогнул и открыл глаза. В них стояла такая боль, что у Павла сжалось сердце.
— Пап, как ты думаешь, куда она могла уехать? — спросил он.
— Не знаю Никита, — Павел пожал плечами, — скорее всего к матери, других родственников у неё ведь нет.
Никита тяжело вздохнул.
— Ладно, пап, спасибо, что поддерживаешь, — проговорил он, отстраняясь от березы, — пойдем домой, за то замёрзли оба.
Они молча побрели обратно в деревню. В доме их ждала Серафима, с воспаленными от слез глазами. Пока мужики бродили по селу, она успела растопить печь и приготовить ужин. Есть Никита не стал, только залпом выпил горячий чай, словно пытаясь согреть не только тело, но и душу.
— Я завтра утром поеду в Сотниково, — сказал он родителям, — к теще. Надо убедиться, что Лариска там. А потом буду думать, что делать дальше.
Серафима хотела было возразить, но, увидев решительный взгляд сына, промолчала. Она понимала, что сейчас его ничем не остановишь, нужно дать ему самому разобраться в этой ситуации.
— Правильно, — проговори Павел, — а теперь давайте спать ложиться. Мы с матерью у тебя заночуем, не возражаешь?
Никита в ответ только головой мотнул.
— Вот и хорошо, Серёжка у сестры моей, спит наверное уже давно. Так что, незачем мальца тревожить. И мы давайте укладываться. Утро вечера мудренее.