— Ты что тут устроила, нахалка? Увози свою матушку в дом престарелых, здесь вам не санаторий! — прошипел муж.
Зоя стояла посреди кухни и смотрела на Михаила так, будто видела его впервые. Нет, она действительно видела его впервые — этого незнакомца с перекошенным лицом, с прилипшей ко лбу прядью когда-то таких густых волос. Восемнадцать лет брака — и вот, пожалуйста. Человек сбросил маску.
За спиной у неё, в комнате, мать кашляла — сухо, надрывно. Уже третью неделю. Врачи руками разводили: возраст, говорили, ослабленный иммунитет. Антибиотики не помогали. А Михаил хотел, чтобы она вот так просто взяла и отвезла семидесятипятилетнюю больную женщину... куда? В приют для бездомных собак?
— Миша...
— Не Миша мне! — Он шагнул ближе, и Зоя почувствовала запах перегара. Значит, снова заехал к Толику после работы. — Я что, за двоих вкалывать должен? Твоя мать пусть на свою пенсию живёт!
Зоя молчала. Внутри всё сжалось в тугой узел — не от обиды даже, а от какого-то ошарашенного удивления.
— Она больна, ей очень плохо, — тихо сказала она наконец.
— А мне хорошо, по-твоему? — Михаил дёрнул плечом, прошёл к столу, схватил недопитую бутылку пива. — Я пахал весь день, а тут — мне ещё и эти стоны твоей мамочки слушать! И кастрюли эти ваши, таблетки, ингаляции... Достало!
Мать в комнате замолчала. Наверное, слышала каждое слово. Зое стало стыдно — жгуче, до слёз. Стыдно за мужа, за себя, за то, что не сумела предугадать, не смогла защитить.
Она развернулась, вышла из кухни. Прошла в комнату, где на диване под старым пледом лежала мама — маленькая, сморщенная, с запавшими глазами. Когда-то эта женщина таскала её, четырёхлетнюю, по врачам, когда у Зои обнаружили порок сердца. Ночами сидела у кровати, не спала неделями. А Зоя выжила — вопреки прогнозам. И вот теперь...
— Зоечка, — прошептала мать. — Не слушай его. Я завтра же уеду.
— Никуда ты не уедешь, — Зоя присела на край дивана, взяла мамину руку — холодную, с вздувшимися венами. — Полежишь ещё, поправишься.
— Но он же...
— Забудь, — Зоя поправила плед, встала. В груди бурлило что-то горячее, незнакомое. — Я сейчас вернусь.
Она вышла в прихожую, накинула куртку. Михаил высунулся из кухни:
— Ты куда?
— В аптеку, — соврала она. — Лекарство закончилось.
На самом деле Зоя не знала, куда идёт. Просто вышла на улицу, втянула в себя холодный ноябрьский воздух — пополам с выхлопными газами и запахом жареных пирожков от ларька на углу. Пошла вдоль дома, потом свернула к остановке. Села в первый подошедший автобус — двадцать восьмой, до Южного парка.
Сидела у окна, смотрела на проплывающие мимо дома, магазины, людей в тёмных куртках. Город жил своей жизнью — равнодушный, шумный, огромный. А у неё рушилось всё, что она строила годами. Семья. Дом. Иллюзия стабильности.
Вышла у парка. Пошла по аллее, где фонари отбрасывали длинные жёлтые пятна на мокрый асфальт. Здесь они с Михаилом когда-то гуляли — в самом начале, когда он ещё дарил ей цветы и читал стихи Бродского. Потом был ЗАГС, съёмная однушка, кредит на квартиру, рождение Димки... Обычная история. Только почему-то обычные истории заканчиваются именно так — скандалами, упрёками, чужими лицами родных людей.
Зоя достала телефон. Три пропущенных от Михаила. Один эсэмэс от подруги Татьяны: «Как мама? Нужна помощь?»
Она набрала Татьянин номер. Подруга ответила сразу:
— Зой, что случилось?
— Тань, — Зоя сглотнула ком в горле. — Можно к тебе приехать? Поговорить надо.
— Конечно. Я дома. Приезжай.
Зоя поймала такси — старенькую синюю «Калину» с ароматизатором «Ёлочка» на зеркале. Водитель молчал всю дорогу, и это было правильно. Сейчас любое слово могло разбить её окончательно.
Татьяна встретила на пороге — в домашних штанах и растянутой футболке, с кружкой чая в руках.
— Проходи, — она посторонилась. — Рассказывай.
И Зоя рассказала. Всё — про мамину болезнь, про Михаила, про то, как он сегодня вечером сказал эти слова. Про дом престарелых. Про санаторий.
— И что ты теперь будешь делать? — спросила Татьяна.
— Даже не знаю, — Зоя пожала плечами.
— Слушай, а помнишь Иру Самойлову? — Татьяна наклонилась вперёд. — Мы с ней в институте вместе учились.
— Ну, смутно...
— Так вот, она сейчас центр помощи пожилым людям открыла. Сиделки, медсёстры, уход на дому. Может, обратишься? Хоть маме легче будет, и Мишка твой успокоится.
— За деньги же всё это, — Зоя усмехнулась. — А у меня на карте три тысячи до зарплаты.
— Поговори с ней. Ирка нормальная, что-нибудь придумаете.
Зоя кивнула. Допила остывший чай, поблагодарила подругу и поехала домой. По дороге думала о том, что всё-таки есть люди, на которых можно опереться. И это уже немало.
Дома было темно и тихо. Михаил спал в спальне — судя по храпу, крепко. Мама тоже спала, свернувшись калачиком под пледом. Зоя сняла куртку, прошла на кухню, налила себе воды.
И вдруг поняла: завтра утром всё начнётся снова. Упрёки, скандалы, напряжённое молчание. Но теперь она знала — так больше продолжаться не может.
Утро началось с того, что Михаил хлопнул дверью, даже не позавтракав. Зоя проводила его взглядом из окна — он шёл к машине быстро, зло, плечи напряжены. Развернулась, пошла к маме.
— Как ты?
— Лучше, — мать попыталась улыбнуться, но получилось жалко. — Зоенька, я правда могу к Нинке переехать. Она звала как-то...
— Тётя Нина в своей однушке еле помещается, — Зоя села рядом, потрогала мамин лоб. Температура спала. — Полежи ещё недельку. А я сегодня позвоню одной женщине, она помощь организует.
После обеда Зоя набрала номер, который дала Татьяна. Ирина Самойлова оказалась приятной на слух — говорила быстро, по-деловому, но без этой жестковатой интонации социальных работников.
— Приезжайте завтра к трём, — сказала она. — Офис на Комсомольской, дом двенадцать. Поговорим, посмотрим, что можно сделать.
Зоя согласилась. Вечером, когда Михаил вернулся, она попыталась заговорить с ним спокойно:
— Миш, я завтра съезжу в один центр. Там помощь для мамы организуют, сиделку, может...
— Сиделку? — Он усмехнулся, даже не поднимая глаз от телефона. — На какие деньги?
— Поговорю сначала. Может, есть какие-то программы...
— Программы, — он передразнил её интонацию. — Зоя, очнись. Никаких программ нет. Есть дом престарелых на окраине, куда сдают стариков. Вот и всё.
Она стиснула зубы, развернулась и ушла. Не хотела скандала. Не могла. Внутри всё гудело от обиды, от непонимания — когда он успел стать таким чужим?
На следующий день Зоя отпросилась с работы пораньше. Села в маршрутку до Комсомольской — тряслась сорок минут, стоя у окна, зажатая между двумя мужиками в рабочих куртках. Вышла у остановки, прошла квартал до нужного дома — обычная девятиэтажка, на первом этаже вывеска: «Центр помощи. Милосердие».
Ирина встретила её в маленьком, но уютном кабинете — белые стены, живые цветы на подоконнике, мягкий свет настольной лампы.
— Рассказывайте, — она указала на стул.
Зоя рассказала коротко: мама, болезнь, муж, который требует отправить пожилую женщину в интернат.
Ирина слушала внимательно, кивала, записывала что-то в блокнот.
— Понимаете, Зоя, — сказала она наконец, — у нас есть программа поддержки семей в сложной ситуации. Мы можем предоставить сиделку три раза в неделю — бесплатно, на два месяца. За это время ваша мама окрепнет, а вы... ну, разберётесь с семейными обстоятельствами.
— Бесплатно? — Зоя недоверчиво посмотрела на неё. — Это как?
— Грант. Областная программа, — Ирина пожала плечами. — Мест немного, но вы как раз подходите под критерии. Одинокая работающая женщина, больной родственник, сложное материальное положение...
— Я не одинокая, — машинально поправила Зоя.
— Ну формально, — Ирина улыбнулась грустно. — Хотя, судя по вашему рассказу...
Зоя промолчала. В горле встал ком. Она расписалась в каких-то бумагах, получила телефон сиделки — Оксаны Петровны, пятидесяти двух лет, с медицинским образованием. Договорились, что та придёт послезавтра.
Выходя из центра, Зоя вдруг почувствовала облегчение — впервые за три недели. Не полное, конечно, но хотя бы маме станет легче. А там видно будет.
Домой вернулась уже в сумерках. Михаил сидел на кухне, пил пиво прямо из банки. Зоя прошла мимо, не здороваясь.
— Ну что, нашла свои программы? — крикнул он ей вслед.
— Нашла, — бросила она через плечо.
— И сколько это будет стоить мне?
Зоя остановилась. Обернулась. Посмотрела на него — на этого мужчину с отёкшим лицом и злыми глазами.
— Тебе? Ничего, — сказала она тихо. — Совершенно ничего.
И пошла к маме — помочь встать, дойти до ванной, заварить травяной сбор. Обычные дела, простые, но сейчас они наполняли её каким-то непонятным спокойствием. Может, потому что она хоть что-то делала. Не сидела сложа руки, не ждала милости.
Вечером, когда мать уснула, Зоя села у окна с чашкой вишневого чая. За окном шёл мелкий дождь, город мерцал огнями. И где-то там, в этом огромном равнодушном городе, были люди, которые помогали просто так. Не за деньги, не из жалости — а потому что так правильно.
А рядом с ней, через стену, храпел человек, который когда-то обещал быть рядом в горе и радости. И не сдержал обещание.
Оксана Петровна появилась в среду. Невысокая, полная, с добрыми глазами и крепкими руками медсестры. Она вошла в квартиру, огляделась и сразу принялась за дело — проветрила комнату, помогла маме умыться, измерила давление, послушала лёгкие.
— Ничего, — сказала она Зое. — Пойдёт на поправку. Только покой нужен и хороший уход.
Михаил в тот день пришёл поздно. Увидел чужую женщину на кухне, которая готовила маме лёгкий бульон, и скривился:
— Это ещё кто?
— Сиделка, — коротко ответила Зоя.
— Сколько?
— Бесплатно.
Он хмыкнул недоверчиво, но спорить не стал. Ушёл в спальню, хлопнув дверью.
Три недели мама шла на поправку. Оксана Петровна приходила через день, и с каждым разом маме становилось лучше — она уже могла сама вставать, даже смеялась иногда. Зоя видела это и чувствовала, как внутри что-то оттаивает, расправляется.
А Михаил всё больше отдалялся. Приходил позже, говорил меньше, смотрел сквозь. Однажды Зоя нашла в его куртке чужую заколку — дешёвую, пластиковую, с розовыми цветочками. Подержала в руках, положила обратно. Даже злости не почувствовала. Только усталость.
В пятницу вечером, когда мама уже спала, а Михаил снова пропадал неизвестно где, Зоя сидела на кухне и пила чай. Телефон завибрировал — сообщение от Димки, их семнадцатилетнего сына, который уже полгода жил в общежитии техникума в соседнем городе:
«Мам, можно я на выходные не приеду? Тут с ребятами на природу собираемся».
Она ответила: «Конечно, сынок. Только тепло оденься».
И вдруг поняла — Димка не хочет приезжать. Не хочет видеть эту напряжённую атмосферу, отцовское раздражение, материнскую усталость. Сбежал при первой возможности — и правильно сделал.
Зоя допила чай, встала. Подошла к окну. За стеклом город жил своей жизнью — горели фонари, проезжали машины, кто-то куда-то спешил. И она вдруг представила себя там, в этом городе — без Михаила, без постоянного напряжения, без ощущения, что ты неправа просто потому, что заботишься о больной матери.
Через неделю мама встала на ноги окончательно. Оксана Петровна пришла в последний раз, обняла её на прощание:
— Ты молодец, — сказала она Зое тихо. — Не всякая бы выдержала.
В тот же вечер, когда Михаил сидел перед телевизором с очередным пивом, Зоя села напротив и сказала:
— Нам нужно поговорить.
Он даже не повернул голову:
— О чём?
— О том, что я съезжаю. С мамой. Сниму квартиру.
Теперь он посмотрел на неё — удивлённо, почти растерянно:
— Ты серьёзно?
— Более чем, — Зоя встала. — Квартира твоя, живи как хочешь. Я заберу только свои вещи и мамины.
— Зоя... — он начал, но она уже вышла из комнаты.
Утром она позвонила Татьяне — та сказала, что у её брата сдаётся двушка на Набережной, недорого. Зоя посмотрела — светлая, чистая, с видом на реку. Внесла залог из тех денег, что копила на новый холодильник.
Михаил не препятствовал. Даже помог вынести коробки — молча, с каменным лицом. Когда Зоя с мамой уезжали в такси, он стоял у подъезда и смотрел им вслед. Может, что-то и понял в этот момент. А может, просто облегчённо вздохнул.
— Зоенька, — мама взяла её за руку в машине, — а ты не пожалеешь?
Зоя посмотрела в окно — город проплывал мимо, такой же шумный и равнодушный. Но теперь в нём было место, куда они ехали. Своё место.
— Нет, мам, — сказала она спокойно. — Не пожалею.
И это была правда. Первая правда за долгое время.