Тишина. Марина любила её почти так же сильно, как любила своего мужа. Эта тишина была не пустой, не звенящей от одиночества. Она была плотной, наполненной смыслом, как густой мёд. В ней слышалось тихое тиканье старых часов в гостиной, мурлыканье кошки, свернувшейся клубком на подоконнике, и едва различимый шелест карандаша по бумаге. Марина работала дома, ретушировала фотографии для глянцевых журналов, и эта тишина была её главным рабочим инструментом. Она позволяла сосредоточиться, разглядеть мельчайшие дефекты на коже модели, поймать нужный оттенок света.
Её квартира тоже была частью этой тишины. Светлая, с высокими потолками, обставленная с любовью и невероятным терпением. Каждый предмет здесь имел свою историю и своё место. Старинный бабушкин комод, который они с Антоном реставрировали три месяца. Коллекция керамических птичек на полке, привезённых из разных путешествий. Идеально чистый, почти зеркальный паркет, который она натирала специальной мастикой каждую субботу. Это был не просто дом. Это был её кокон, её убежище, которое она свила после того, как мир однажды рухнул.
Она провела ладонью по своему ещё плоскому животу. Никто, даже Антон, ещё не знал. Слишком рано. Слишком страшно. После той, прошлой беременности, которая оборвалась так жестоко и внезапно, она боялась даже дышать. Врач сказал, что теперь ей нужен абсолютный покой. Никаких стрессов, никаких волнений. Покой. Марина усмехнулась про себя. Для неё покой — это когда на полированном столике нет ни единой пылинки, когда подушки на диване лежат в идеальном порядке, а из кухни доносится лишь аромат заваривающегося травяного чая.
Ключ в замке повернулся. Антон. Его приход всегда был похож на вторжение тёплого, но слишком сильного ветра. Он врывался в её тишину, наполняя её громкими звуками, смехом, запахом улицы и своей бьющей через край энергией. Марина любила этот ветер, но иногда он утомлял.
— Маришка, привет! Я дома! — его голос гулким эхом пронёсся по квартире.
Она вышла из комнаты ему навстречу, уже готовая улыбнуться и обнять, но замерла в дверях прихожей. Он был не один. За его спиной маячили две знакомые фигуры — Костя и Серёга, его лучшие друзья со студенческих времён. Шумные, бесцеремонные, оставляющие после себя след из пустых бутылок и солёных шуток.
— О, Мариночка, хозяйка медной горы! Привет! — пробасил Костя, ставя на её идеальный паркет мокрый от растаявшего снега пакет, из которого что-то звякнуло.
— Мы тут решили финал чемпионата у вас посмотреть, — добавил Серёга, бесцеремонно проходя в гостиную в уличной обуви. — У тебя же телевизор самый большой! Не прогонишь?
Марина молча смотрела на мужа. В его глазах плескалась виноватая, но в то же время умоляющая просьба. «Ну пожалуйста, не начинай, они же всего на пару часов». Она знала этот взгляд. И, как всегда, сдалась.
— Здравствуйте, — сухо проговорила она. — Разувайтесь, пожалуйста.
Вечер превратился в пытку. Тишина была разорвана в клочья криками «Гол!», «Судью на мыло!», громким хохотом и звоном стекла. Её уютная, вылизанная гостиная наполнилась запахом пива, чипсов и мужского пота. Кошка забилась под диван и не выходила. Марина заперлась в своей комнате, пытаясь работать, но гулкие басы телевизора и возбуждённые голоса проникали сквозь дверь, мешая сосредоточиться. Она надела наушники, включила классическую музыку, но всё равно чувствовала вибрацию, идущую по полу.
Её кокон трещал по швам. Она чувствовала, как внутри нарастает глухое раздражение, смешанное со страхом. Это было только начало. Она знала, чем обычно заканчиваются такие «тихие посиделки».
Через три часа она вышла на кухню, чтобы выпить воды. Картина, которую она увидела, заставила её сердце сжаться. Стол был заставлен пустыми бутылками и тарелками с остатками еды. На полу валялись пакеты от чипсов. На её любимой белой скатерти красовалось огромное бурое пятно от пролитого соуса. Антон, раскрасневшийся и весёлый, в это время доставал из холодильника новую порцию пива.
— О, Маришка, ты вышла! — обрадовался он. — А мы тут как раз решили, что надо бы продолжить. Серёга сейчас ещё за одной сбегает, и Витька с Лёхой обещали подтянуться. Будет весело!
Марина смотрела на него, и не узнавала. Это был не её заботливый, любящий муж. Это был чужой человек, для которого «весело» означало превратить её дом в дешёвую пивную.
— Антон, вы же собирались только футбол посмотреть, — тихо сказала она.
— Ну так посмотрели! Наши выиграли! Надо отметить! — он попытался обнять её, но она отстранилась. От него пахло алкоголем и безразличием.
— Я устала. Я хочу спать. И мне кажется, вашим гостям тоже пора домой.
Костя, услышавший её слова из гостиной, крикнул:
— Маринка, не будь занудой! Праздник же! Иди к нам, нальём тебе… сока!
Смех друзей взорвал остатки её терпения. Она ничего не сказала. Просто развернулась и снова ушла в свою комнату. Заперла дверь. Легла на кровать и закрыла уши подушкой. Она молилась только об одном: чтобы это всё поскорее закончилось.
Она проснулась от того, что кто-то настойчиво дёргал ручку её двери. Потом раздался пьяный голос Витьки:
— Антоха, а чего у тебя жена в клетке сидит? Выпускай птичку!
Марина зажмурилась, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Это было унизительно. Это было невыносимо. Гул в гостиной не стихал, к нему добавилась громкая музыка. Они устроили настоящую вечеринку. В её доме. В её убежище.
Она не знала, сколько прошло времени. Может быть, час, может быть, три. Шум начал понемногу стихать, и вскоре она услышала, как хлопнула входная дверь. Потом ещё раз. И ещё. Наконец, в квартире воцарилась относительная тишина, нарушаемая только невнятным бормотанием Антона.
Марина подождала ещё полчаса, а потом осторожно вышла из комнаты. Зрелище, представавшее перед ней, было хуже, чем в её самых страшных кошмарах. Гостиная выглядела так, будто по ней пронёсся ураган. Диванные подушки валялись на полу, одна из них была прожжена сигаретой. На новом светлом ковре, который она купила всего месяц назад, расплылось огромное винное пятно. Осколки разбитого бокала были небрежно сметены в уголок. На её рабочем столе, где лежали дорогие фотографии, стояла липкая бутылка из-под лимонада. Воздух был тяжёлым и спёртым, пропитанным запахом табачного дыма и перегара.
Антон спал на диване, раскинув руки и тихо похрапывая. Даже во сне на его лице застыла блаженная, безмятежная улыбка.
Марина медленно обвела взглядом этот разгром. Каждая деталь, каждая соринка, каждое пятно было как удар под дых. Она подошла к окну и распахнула его настежь. Морозный февральский воздух ворвался в комнату, но не принёс облегчения. Она смотрела на спящего мужа, и внутри неё поднималась тёмная, ледяная волна. Это была не просто злость. Это было отчаяние.
Она вспомнила тот день. Два года назад. Точно такая же вечеринка, устроенная в честь дня рождения Кости. Она была на четвёртом месяце. Она просила Антона не устраивать шум, не звать так много людей. Он отмахнулся: «Да ладно тебе, посидим часок-другой, что такого». Этот «часок» растянулся до глубокой ночи. Было шумно, накурено. Кто-то случайно толкнул её в коридоре, она едва устояла на ногах. Она убирала за гостями, мыла посуду, потому что не могла смотреть на беспорядок. Она устала, у неё разболелась спина. Ночью, когда все наконец разошлись, она почувствовала резкую боль внизу живота. А потом увидела кровь. Скорая, больница, безразличные лица врачей. И страшные слова: «Сожалею, мы ничего не смогли сделать».
Антон тогда был раздавлен. Плакал, просил прощения. Клялся, что больше никогда в их доме не будет этих шумных сборищ. Что теперь для него главное — это она и её покой. Она поверила. Простила. Они долго восстанавливались, учились жить с этой пустотой внутри. И вот теперь, когда в ней снова зародилась крошечная надежда, когда она была так уязвима, он всё повторил. Словно и не было той трагедии. Словно её боль, её потеря ничего не значили.
Она подошла к дивану и дотронулась до его плеча. Сначала легонько, потом сильнее.
— Антон. Проснись.
Он что-то промычал во сне и перевернулся на другой бок.
— Антон! — её голос стал твёрдым, как сталь.
Он наконец открыл глаза. Мутный, сонный взгляд сфокусировался на ней.
— Мариш? Ты чего не спишь? Иди ложись, я сейчас…
Он не договорил. Он сел на диване и обвёл взглядом комнату. И только теперь, кажется, до него начал доходить масштаб катастрофы.
— Да… Немного намусорили, — виновато пробормотал он. — Ничего, завтра всё уберём. Я сам.
Марина смотрела на него, и в её взгляде не было ни капли тепла. Только холод и горечь.
— Ты опять пустил эту толпу?! — сдавленно спросила она, и её голос дрогнул. — Тот горький урок с моим выкидышем прошёл для тебя даром?
Эти слова подействовали на него как удар хлыста. Он вздрогнул, и остатки сна мгновенно слетели с его лица. Оно стало бледным, испуганным.
— Марина, что ты такое говоришь… Это же совсем другое. Просто посидели с друзьями…
— Другое? — она тихо, страшно рассмеялась. — Правда? А по-моему, всё то же самое. Тот же шум, тот же дым, тот же бардак. Та же наплевательская безответственность. Ты хоть на секунду подумал обо мне? О моём состоянии? Или желание выпить с друзьями важнее всего на свете? Важнее меня? Важнее памяти о нашем ребёнке?
— Перестань, не говори так! — он вскочил, попытался подойти к ней, но она отшатнулась, выставив вперёд руку.
— Не подходи ко мне. Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Ты разрушил всё. Опять. Ты принёс в мой дом, в моё единственное безопасное место, весь этот хаос. Ты позволил чужим людям топтать ногами то, что для меня свято.
Он стоял посреди разгромленной комнаты, растерянный и жалкий.
— Мариша, прости. Я… я не подумал. Я виноват. Я сейчас всё уберу. Ты только не плачь.
— Не плачь? — она посмотрела на него сухими, горящими глазами. — Я больше не буду плакать, Антон. Я устала. Я просто не понимаю… Неужели для тебя ничего не изменилось? Неужели та боль ничему тебя не научила? Ты так легко забыл, как я выла ночами в подушку? Как ты собирал меня по кусочкам? Ты всё забыл ради пары часов пьяного веселья.
Она замолчала, переводя дыхание. И потом сказала то, что должно было изменить всё.
— Я снова беременна, Антон. Срок — семь недель. И врач сказал, что мне нужен полный покой. Любой стресс может стать последним.
Антон застыл. Он смотрел на неё, и на его лице отражалась целая гамма чувств: неверие, потом ошеломляющая радость, и тут же — леденящий ужас. Он медленно перевёл взгляд с её лица на разгром в комнате, на прожжённую подушку, на винное пятно. И до него наконец дошло. Дошло по-настоящему. Не умом, а всем своим существом. Он понял, что натворил. Это был не просто беспорядок. Это была прямая угроза жизни его будущего ребёнка. Его второй попытки, его последней надежды.
— Боже мой… — прошептал он. Его губы задрожали. — Марина… Что же я…
Он не договорил. Он рухнул на колени прямо посреди комнаты, схватился руками за голову. Его плечи затряслись в беззвучных рыданиях.
Марина смотрела на него сверху вниз. Впервые за много лет она не чувствовала жалости. Только опустошение.
Она ничего больше не сказала. Просто развернулась и ушла в спальню. Собрала небольшую сумку: бельё, зубная щётка, халат, ноутбук. Вызвала такси.
Когда она выходила из комнаты, Антон всё ещё стоял на коленях. Он поднял на неё заплаканное, искажённое страданием лицо.
— Ты куда? Не уходи! Пожалуйста, не уходи! Я всё исправлю!
— Я поеду к маме, — ровным, безжизненным голосом ответила она. — Мне нужно быть там, где тихо. Там, где безопасно. А этот дом… он больше не безопасен для меня. И для него, — она едва заметно коснулась живота.
Она ушла, не оглянувшись. Хлопок входной двери прозвучал в оглушительной тишине, как выстрел.
Антон остался один посреди своего веселья. Он медленно поднялся с колен. Огляделся. Этот дом, который он всегда считал своей крепостью, теперь казался ему враждебным и чужим. Каждый предмет кричал о его предательстве. Он подошёл к прожжённой подушке и коснулся пальцами грубой, оплавленной ткани. Это он позволил этому случиться. Он подошёл к винному пятну на ковре, похожему на огромную кровоточащую рану. Это его вина.
Он не стал ждать утра. Он начал убирать. Не как обычно, с ворчанием и нехотя, а с каким-то яростным остервенением. Он мыл, тёр, скоблил, выносил мусор. Он не просто убирал грязь. Он пытался уничтожить улики своего преступления. Он оттирал липкие пятна со стола, собирал осколки, пылесосил ковёр, стирал скатерть. Работа спасала его от мыслей, которые сводили его с ума. Он работал до рассвета, пока от усталости не начали подкашиваться ноги.
К утру квартира снова сияла чистотой. Но это была мёртвая, стерильная чистота. Из неё ушла душа. Ушла тишина, наполненная смыслом. Осталась только пустота.
Он сел на диван и позвонил Марине. Она не взяла трубку. Он написал ей длинное, сбивчивое сообщение, полное раскаяния и мольбы о прощении. Она не ответила.
Он прожил так три дня. В идеальной чистоте и оглушительной тишине. Он приходил с работы и часами сидел в гостиной, глядя в одну точку. Он не включал телевизор. Не слушал музыку. Он понял, какую тишину она так любила. И понял, что сам, своими руками, разрушил её.
На четвёртый день он поехал к её матери. Дверь открыла тёща. Посмотрела на него тяжело, беззлобно, как на неразумного ребёнка.
— Её нет. Она в больнице.
Мир под ногами Антона качнулся.
— Что? Как? Что случилось?
— Угроза. Врач сказал, на нервной почве. Но сейчас всё хорошо, слава богу. Сохранили. Лежит, отдыхает. Ей покой нужен. Так что ты, сынок, поезжай домой. Не надо её сейчас тревожить.
Он стоял на лестничной клетке, не в силах сдвинуться с места. Больница. Снова. Из-за него.
Он не поехал домой. Он поехал в больницу. Его не пустили в палату, но он уговорил медсестру передать ей пакет. В нём были её любимый травяной чай, тёплые носки, новый скетчбук и дорогие карандаши. И маленькая записка: «Я всё понял. Прости. Я буду ждать сколько нужно».
Он ждал неделю. Каждый день он приходил в больницу и оставлял ей что-нибудь: фрукты, журналы, термос с домашним бульоном, который он научился варить по рецепту из интернета. Она не звонила и не писала. Но пакеты забирала.
Когда её выписали, она позвонила сама.
— Забери меня.
Он прилетел на крыльях. Она ждала его в холле. Бледная, похудевшая, но спокойная. Они ехали домой молча.
Когда они вошли в квартиру, Марина замерла на пороге. В доме был идеальный порядок. Но это был другой порядок. На её рабочем столе стояла новая ортопедическая лампа. В гостиной, у дивана, лежал мягкий шерстяной плед. А на кухонном столе, в вазе, стоял букет её любимых ромашек.
— Я выбросил весь алкоголь, — тихо сказал Антон, стоя позади неё. — И сменил номер телефона. Чтобы старые друзья случайно не потревожили. Этот дом теперь — только для нас. Я обещаю.
Марина медленно прошла в комнату. Провела рукой по спинке дивана. Подошла к комоду и коснулась керамической птички. Она обернулась. Посмотрела на мужа. В его глазах больше не было безмятежной весёлости. Там была взрослая боль, понимание и бесконечная, отчаянная любовь.
Она не сказала «я прощаю тебя». Было ещё слишком рано. Но она подошла к нему, взяла его руку и положила себе на живот.
— Чувствуешь? Нам теперь нужно много-много тишины.
Он осторожно, едва дыша, обнял её. И в этой тишине, хрупкой и драгоценной, как тончайший хрусталь, они оба поняли, что у них появился шанс. Настоящий. Последний.