Первые несколько дней прошли в тумане адаптации. Андрей обнаружил, что мобильный интернет здесь ловил только если забраться на чердак и высунуть телефон из слухового окна. Он впал в мрачное уныние, бродил по участку с ноутбуком, как тигр в клетке, и приготовился лезть на стенку. Он пытался найти хоть какой-то сигнал, чтобы ответить на «срочное-важнейшее» письмо.
Дети, к удивлению Нины, освоились быстрее. Тимур прибился к стайке деревенских мальчишек и целыми днями пропадал на речке. Он возвращался к вечеру, перемазанный глиной, исцарапанный и оглушительно счастливый. Лера промучилась пару дней без соцсетей, потом залезла в кладовку и обнаружила там коробку со старыми мамиными кассетами и плеером. Теперь из ее комнаты доносились странные, хриплые звуки давно забытых групп. И эта музыка удивительно гармонировала с ее подростковой меланхолией.
А Нина погрузилась в дом. Она разбирала старые шкафы, просматривала пожелтевшие фотографии, вдыхала запах нафталина. Каждый предмет символизировал прошлое. Вот ее школьный дневник с нелепой рожицей на последней странице, вот бабушкина шкатулка с пуговицами. Мать, разумеется, не оставляла ее в покое.
- Нина, не копайся в этой пыли! Легкие испортишь. Иди лучше в огороде помоги, полоть надо.
- Ты почему так мало ешь? Опять пьешь одну воду? Я же вижу!
- Нина, этот твой Андрюша совсем отбился от рук! Сидит со своей машинкой целыми днями как сыч. Мужику надо делом заниматься, а не кнопки тыкать. Лучше бы забор с калиткой починил, а то все развалилось.
Каждое утро Нина наслаждалась не пением птиц, ее подстерегал оценивающий взгляд Алевтины Петровны. Она повсюду чувствовала его спиной.
- Опять не выспалась? – голос матери мягкий как вата, но слова кололись как иголки. Мать стояла у плиты, и весь ее силуэт излучал укор. – Круги под глазами чернее ночи. Городская жизнь она такая, высасывает красоту из женщины.
- Все в порядке, мам. Мне непривычно спать в тишине.
- Это не тишина, дочка, это покой. – назидательно изрекала Алевтина Петровна и ставила перед ней тарелку с клубникой.
- Пойду лучше в сад. – промолвила Нина после завтрака. Это ее детское убежище.
В огороде пахло влажной землей и флоксом. Нина решила прополоть старую клумбу. Она опустилась на колени, пальцы погрузились в прохладную, податливую почву. На мгновение она почувствовала себя свободной. Неожиданно, за спиной раздался скрип двери.
- Ниночка, да разве так прореживают? - Алевтина Петровна подошла сзади. Она несла в руках маленькую тяпку. - Ты же все корни повредишь! Перчатки одень, руки испортишь. Потом никакой крем не поможет. Дай-ка я покажу!
Мать ловко, почти хищно, вырвала лебеду.
- Видишь? Надо брать под корень, решительно. А ты мнешься, жалеешь.
Каждое слово матери – укор, движение – демонстрация ее правоты. Нина чувствовала себя не взрослой женщиной, а неумелой, непутевой девочкой-подростком, которую снова и снова учат жить. Она выпрямилась и отряхнула землю с колен.
- Я сама, мам.
- Да вижу я как ты «сама». – вздохнула Алевтина Петровна. – Вся в отца. Тот тоже жил душа нараспашку, а в делах – ни рыба, ни мясо. Хорошо, что я его всю жизнь направляла.
Мать постоянно возвращала Нину в прошлое. В то время, когда та находилась полностью в ее власти. Она рассказывала Лере и Тимуру смешные и нелепые истории из детства Нины и заставляла краснеть перед собственными детьми. Алевтина Петровна обесценивала ее нынешнюю жизнь, ее роль жены и матери, и постоянно сравнивала со своим собственным героическим материнством.
На четвертый день в деревне Нина развешивала постиранное белье. Солнце припекало, пахло озоном и чистотой. Она аккуратно расправляла футболку Тимура, когда мать вышла на крыльцо и громко цокнула языком.
- Ниночка, ну кто же так вешает? Все же помнется, потом не разгладишь! Дай сюда!
Она без церемонии отобрала у Нины мокрую футболку, встряхнула ее резким движением и повесила совершенно иначе. В этом жесте столько пренебрежения, уверенности в никчемности Нины, что внутри нее что-то оборвалось. Она молча отошла от веревки.
- Хлеб закончился. – неожиданно объявила Алевтина Петровна. – А у меня тесто на пирожки подходит. Ниночка, сбегай в магазин, а? Только быстро.
Нина ухватилась за эту возможность с радостью. Выйти из дома одной, без указаний и удушающей заботы. Пятнадцать минут свободы. Она шагала по деревенской улице и вдыхала аромат цветущей липы. Густой и сладкий, он сразу вернул ее в юность. В те вечера, когда казалось, что вся жизнь впереди. Она почти бежала, словно боялась, что мать окликнет ее и вернет, найдет еще одно неотложное дело.
Деревенский магазинчик, обшитый сайдингом, это центр местной вселенной. У крыльца на лавочке сидели старушки и обсуждали погоду и внучат. Внутри пахло дрожжами, стиральным порошком и рыбой. За прилавком стояла грузная тетя Валя с таким же всевидящим взглядом как у матери. Но, по крайней мере, без осуждения.
- Ниночка! Ты ли это? – прогудела она и расплылась в улыбке. – Приехала все-таки! А мы уж думали зазналась в своей столице. Мать-то, небось, на седьмом небе?
- Здравствуйте, тетя Валя! Да, проведу здесь отпуск с мужем и детьми. - Нина выдавила ответную улыбку.
Она взяла буханку теплого, еще ноздреватого хлеба, когда услышала за спиной низкий голос.
- И пакет молока, будьте добры.
Этот хрипловатый тембр не просто вернул ее на двадцать лет назад, он пробил брешь в той стене, которую она так тщательно выстраивала все эти годы. Он принадлежал другому измерению, где она еще не мать, не жена, а обычная Нинка. Девушка, кто смеялась до слез и верила в вечную любовь. А теперь она боялась обернуться. Что она скажет? Как она выглядит? Она стояла здесь в старых джинсах, с небрежным пучком на голове, и чувствовала себя разоблаченной, пойманной врасплох.
- Конечно, Сереженька. – голос тети Вали сочился почти материнской нежностью. – Как дела-то твои, мастер? Говорят, заказ тебе прямо из города поступил?
- Не жалуемся, теть Валь. – ответил мужчина.
Нина не выдержала и медленно, словно боялась, что резкое движение разрушит хрупкое наваждение, повернула голову. Сергей стоял к ней вполоборота и забирал покупку. Она видела его профиль, прямой нос, чуть обветренные губы, упрямый подбородок. Годы не стерли его черты, а лишь подчеркнули их. Серая рубашка с закатанными рукавами открывала сильные, загорелые руки. Они не потребляли, а создавали. А когда-то так нежно держали ее ладонь.
В этот момент Сергей повернулся, чтобы уйти, и их взгляды столкнулись. В его глазах, темных, как речной омут, она увидела все. Узнавание, удивление, а потом что-то еще. Теплое и пронзительно грустное. Словно он тоже на мгновение увидел не ее, 37-летнюю женщину с опущенной головой, а ту самую девчонку с горящим взором. Он замер с пакетом молока в руке, и весь гул магазина, все перешептывания за спиной исчезли. Осталось только это впечатление.
- Нина? – произнес он, и ее имя прозвучало так, будто он повторял его каждый день. – Ты? Какими судьбами?
Весь воздух вышел из ее легких. Она судорожно сглотнула и пыталась вернуть себе голос.
- Привет, Сережа. – это прозвучало предательски тонко, по-детски. Она крепче сжала теплую буханку хлеба, словно это спасательный круг. – К маме приехала в отпуск. С семьей.
Слова «с семьей» повисли в густом воздухе магазина как дым. Они символизировали границу и черту. Но вместо этого лишь обозначали пропасть между ее прошлым и настоящим. Сергей кивнул, и его взгляд, теплый и понимающий, на мгновение скользнул за ее плечо, словно пытался разглядеть там невидимые фигуры ее мужа и детей.
- С семьей. – проговорил он тихо. И в этом слове ни зависти, ни осуждения. Лишь подтверждение факта, как если бы он говорил о погоде.
- Ясно. Слышал, ты в Москве. Большая начальница, наверное?
Нина посмотрела ошеломленно. «Большая начальница». Успешная, состоявшаяся. Все то, кем она якобы стала по мнению деревенских жителей. И в кого не превратилась.
- Нет, что ты. – она неловко, слишком громко рассмеялась. И этот смех испугал ее саму. – Я… Жена и мама.
Нина произнесла это с оттенком оправдания, как признание собственной несостоятельности, но Сергей посмотрел на нее с уважением.
- Это самая главная работа. – ответил он без тени иронии. И в его словах столько искреннего почтения, что Нине стало стыдно за свою неловкость.
- А я вот… Здесь остался. Горшки леплю из глины.
Он чуть усмехнулся, одними уголками губ. И эта кривоватая, знакомая до боли улыбка. Та самая из-за которой она когда-то сбегала из дома посреди ночи, чтобы просто посидеть с ним на берегу реки.
- Я видела твою лавку, когда мы проезжали. – заторопилась Нина и зацепилась за эту тему как за палочку-выручалочку. – Очень красиво. Твои работы, они… Живые.
Продолжение.