Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 100
Полки в крошечном магазинчике были плотно заставлены продуктами, бытовой химией и алкоголем, – словом, всем тем, что привычно называют товарами народного потребления. За прилавком стояла женщина лет сорока в халате, смотрела в телефон и подняла голову, когда мы вошли.
– Здравствуйте, – сказал Орловский, натянув на лицо дежурную улыбку.
– Привет, – равнодушно сказала продавец.
– Дайте нам, пожалуйста, бутылку водки.
– Дешевле, дороже?
– Дороже, вон ту, – показал Роман на полку.
Женщина подошла, встала на цыпочки, сняла бутылку. Судя по пыли, та находилась тут давно: местные, видимо, предпочитают дешевые аналоги всемирно известного продукта. Всё это я, как опытный рекламщик и маркетолог, фиксировала машинально в то время, как перед глазами стояла та самая картина: грузовик и тело, распластанное на мокром асфальте, и шуршащие вокруг ярко-оранжевые листья.
– Закуску брать будете? – всё так же флегматично поинтересовалась продавец.
– Да. Ты что хочешь? – спросил меня Орловский, но я посмотрела на него такими пустыми глазами, что он тут же повернулся к прилавку и сказал, что нам нужна копченая колбаса, хлеб и апельсиновый сок. К его выбору я осталась равнодушной. До мозга постепенно доходил страшный смысл случившегося на дороге, и чувствовала: еще немного, и расплачусь. Скорее, не так. Зайдусь в рыданиях.
Роман не дал мне такой возможности. Он быстро расплатился, схватил меня за руку и потащил в машину. Мы отъехали метров на пятьсот, Орловский свернул на обочину, затем свинтил крышку с бутылки, протянул мне:
– Пей.
Я недоверчиво поглядела на посуду, на своего спутника.
– Зачем?
– Пей, вопросы потом будешь задавать.
– Прямо вот так, из горлышка?
– Да, прости, но пластиковой посуды в том магазинчике не оказалось, – ответил Роман, попутно доставая кусок копчёной колбасы, завёрнутой в полиэтиленовый пакет.
– Я не могу, – прошептала я. – Меня вырвет.
– Пей, Алина. Тебя трясёт. Тебе нужно что-то, чтобы сбить этот шок.
– Но я… – попыталась было протестовать.
– Пей! – рявкнул Орловский, я схватила бутылку, набрала почти полный рот огненной воды и поспешно проглотила. Затем схватила колбасу и буквально вонзилась в нее носом, чтобы занюхать. Знаю, выглядела в тот момент, как заядлая пьяница, но мне было всё равно: алкоголь обжёг сначала рот, потом пищевод, мне требовалось перевести дыхание. Едва это удалось, откусила кусочек колбасы, стала быстро жевать, проглотила. Затем Роман потребовал, чтобы выпила еще. На этот раз спорить не стала, ощутив, как дикое напряжение последнего получаса постепенно отпускает.
Употребила еще, потом перестала трястись, жевала уже спокойно. Орловский к этому времени раскрыл коробку сока. Пить его пришлось так же, из горлышка. «Какой-то безумный пикник на обочине», – подумала я, ощущая, как морально становится легче. Дрожь в руках начала стихать. Грудь перестала сжиматься. Я не почувствовала облегчения, а то, что могу снова более-менее ровно дышать.
– Спасибо, – выдохнула.
Роман кивнул. Не улыбнулся. Не обнял. Сказал только, отворачиваясь и заводя машину
– Ты молодец. Теперь аптека.
Мы снова сели в машину. Ехали ещё пять минут. Аптека была на углу – маленькая, с простенькой вывеской. Когда вошли, внутри привычно пахло лекарствами и почему-то хлоркой. Вспомнился детский дом: там эту химию использовали повсеместно, чтобы поддерживать учреждение в чистоте. С ней мыли полы и места общего пользования, с ней стирали одежду и так далее.
Орловский попросил две упаковки бинта, бумажный скотч и два антисептических средства: жидкость и порошок. Я, поскольку уже более-менее пришла в себя, порекомендовала ему еще упаковку сильного обезболивающего: мы оба сейчас на нервах, но мне уже легче из-за выпитого, а у Романа скоро адреналин схлынет, придёт боль. Он согласился.
Мы снова отъехали подальше и остановились на заброшенной парковке у старого здания, – кажется, это был когда-то склад. Асфальт в этом месте потрескался и был густо усыпан осенней листвой. Вокруг никого. Ни машин. Ни людей. Только ветер, да накрапывающий с хмурого неба дождик.
– Снимай, – сказала я.
Орловский посмотрел на меня и спросил шутливо:
– Сделаем это прямо здесь, в машине?
Я усмехнулась. Ах, мужчины. На краю жизни и смерти у вас всегда обостряется желание продолжить свой род, – ответвление, если так можно его назвать, инстинкта самосохранения. Роман понял, что шутка не слишком удалась и снял куртку. Потом рубашку – медленно, осторожно, потому что кровь уже успела свернуться, образовав тёмную корку, и та прилипла к ране. Мне пришлось взять жидкий антисептик и полить, растворяя. Орловский морщился, но терпел.
Когда ткань удалось отлепить, оказалось, что рана на предплечье длинная, но довольно глубокая: мышца задета. Хорошо, не до кости, и всё-таки тут требуется более тщательное медицинское вмешательство. Я прикоснулась к краю раны, проверяя, нет ли припухлости вокруг, что означало бы начало заражения. Вроде бы нет, но кто знает?
– Будет щипать, – предупредила снова, доставая порошковый антисептик.
– Делай, – сказал Роман и сжал зубы. Пока я возилась, он ни слова не сказал, смотрел в окно. Обрабатывала аккуратно – не слишком сильно, не слишком быстро. Орловский не дрогнул. Только лицо напряглось – вены на висках выступили более отчётливо, губы сжались в тонкую линию.
– Он не хотел тебя убивать, – прошептала я. – Ты же сам видел, до какого состояния Северов напился.
Сама не знаю, зачем мне захотелось оправдать поступок Леонида. Наверное, из-за жалости. Вёл он себя порой, как настоящий муфлон, но нельзя забывать, что на деньги, вырученные от продажи его подарка, теперь целый детский дом питается каждый день свежим хлебом. Может, там, наверху, Северову это зачтётся? Правда, мы пока не знаем, что его связывало с моим отцом. Вероятно, там такие пакости и грязь, что никакие благотворительные дела не помогут смыть грехи.
– Неважно, что он хотел, Алина, – ответил Орловский. – Теперь это уже не имеет никакого значения. Я ни в чём его не виню. Гораздо серьёзнее другое: мы по-прежнему понятия не имеем, зачем Северов удрал из Москвы, и какое это имеет к тебе отношение.
Я покивала. Что тут еще скажешь? Наложила стерильную повязку – плотно, но не перетягивая. Скрепила скотчем. Роман не пошевелился. Не сказал ни слова.
– Порез неглубокий. Повезло, – констатировала я. – Но может всё-таки начаться заражение. Нам бы с тобой в больницу.
– Нельзя.
– Почему?
– Они сразу увидят ножевое ранение, сообщат в полицию. Придётся давать объяснения. Ну, я-то ладно. А вот ты…
– Что я?
– Вероятно, твой отец уже поднял шум из-за твоей пропажи. Если тебя опознают здесь, то где гарантия, что Леднёв не прикажет расценить нашу поездку, как твое похищение?
– Кем?!
– Мной, естественно. Потом придумают версию: мол, я тебя схватил, ты оборонялась. Отсюда и рана.
– Да я же им всё объясню!
– Послушай, Алина, – спокойно сказал Роман. – Ты тоже пыталась объяснить в полиции, когда обвинили сначала в мошенничестве, потом в похищении. Получилось?
Я отрицательно покачала головой. Орловский был, конечно, как всегда прав.
– Мне просто повезло, что Северов бить не умеет… Не умел, – сказал он.
Я подняла глаза. В его взгляде не было ни упрёка, ни жалости или даже сожаления. Только решимость – мрачная, холодная, как металл после закалки. Мы только что пережили нечто, что нельзя стереть. Никого не убивали и не стремились к этому, но я только теперь осознала: беда в другом. Мы ничего никому не сказали, а просто уехали с места происшествия и оставили Леонида там. Сделали выбор не в пользу справедливости или исполнения буквы закона, а для самих себя.
Это осознание легко на мои плечи еще одним тяжёлым грузом.
– Рома, может быть, нам стоило остаться и всё рассказать?
– Нет. Нас бы обвинили в его убийстве.
– Но ведь мы ничего…
– Посмотри на мою рану, Алина. У меня кровь, в доме остались ее следы. Плюс нож. Полиции потребуется виновный. Она придумает версию: мы приехали, началась драка, Северов защищался. Мы преследовали, толкнули под грузовик.
– Мы же никого!..
– А где доказательства?
– Но ведь никто не видел! Может, в грузовике видеорегистратор есть. Даже наверняка есть! И там записано…
– Что? – прервал меня Орловский. – Северов угодил под вторую ось, а видеорегистратор фиксирует лишь то, что впереди машины.
Я сокрушённо опустила голову.
– Что теперь? – спросила. Голос прозвучал чужим, будто говорил кто-то за меня – усталый, выжатый, не верящий, что слова ещё могут что-то изменить.
Роман не ответил сразу. Он глядел на дорогу, где асфальт уже начал подсыхать.
– Теперь нужно подумать, – сказал наконец. – Потому что всё это не закончится само.
– Что всё это? – я знала ответ, но хотела, чтобы он произнёс.
– Его смерть. И твоё имя в заявлении.
Он говорил спокойно, почти без эмоций. Но каждое слово ложилось тяжело, будто на меня набрасывали тяжёлое одеяло. Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя, как стучит сердце. Ну и ситуация! Как же теперь из всего этого выпутаться?!
– Его мать… – выдохнула я. – Не понимаю, зачем она всё-таки написала заявление. Неужели правда думает, что сама его похитила?
– Вероятно. Или сделала вид, что думает, – ответил Орловский и повернул ко мне голову. Глаза его были усталые, но в них уже шевелилась та деловая сосредоточенность, с которой он когда-то планировал рекламные кампании. Человек, привыкший продумывать всё до мелочей.
– Скажи, Алина, – начал он медленно, – ты уверена, что Северов был просто… несчастным человеком? Что не знал ничего про Леднёва и твоё к нему родственное отношение?
– Он… не мог знать, – прошептала я. – Они не были знакомы. Я же ему точно никогда об этом не говорила. Их пути не пересекались. По крайней мере… – прервалась, вспомнив документы у отца. Из них следовало, что Леднёв прекрасно был осведомлён о моих отношениях с Северовым. Но что насчёт обратного? Леонид водил знакомство с Владимиром Кирилловичем? Как, например, Курносов, которого мой отец, кажется, уверенно вёл по пути сближения со мной?