Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 99
Я не помню, сколько времени мы стояли, глядя на Северова. Его храп, прерывистый и тяжёлый, был единственным звуком в этом затхлом доме, где даже тишина казалась насыщенной молчаливым разложением – пыль на полках не трогали годами, обои отставали от стен по углам, а на подоконнике застыли останки давно высохшего цветка, – кажется, когда-то это была большая цветущая герань.
Роман, не говоря ни слова, вышел обратно в сени, и я услышала, как заскрипела дверь на петлях, потом – глухой стук металла об деревянный пол. Через мгновение Орловский вернулся со старым, жестяным ведром, покрытым ржавыми пятнами по бокам и каплями воды, стекающими по краю. Он подошёл к крану в углу и открыл его. Вода хлынула с хриплым клокотанием, и я увидела, что она была коричневой. То ли ржавой, то ли торфяной.
Мне вспомнилось, как на окраине, где стоял в отдалении от жилых массивов наш детский дом, у людей из центрального водопровода текла такая же. Они ее использовали для сантехнических целей, а готовили и пили только колодезную. «Наверное, и здесь так же», – подумала я отвлеченно, стараясь не слишком часто дышать, чтобы на отравиться. Воняло здесь бомжатником, и было непонятно, как Леонид Северов мог докатиться до жизни такой. Еще подумалось, что он, вероятно, чего-то жутко испугался, раз решил сбежать сюда, в эту глушь, и принялся заливать сознание алкоголем.
Это было на моего бывшего совершенно непохоже. Но всё ведь бывает в жизни первый раз.
– Единственный способ привести его в чувство, – сказал Орловский, показывая на ведро с водой, и в его голосе не было ни капли сомнения, только стальная необходимость. Кажется, он уже проходил через подобное раньше – не в этом доме, не с этим человеком, но вообще в жизни.
– Может, стоит еще попробовать его просто растолкать?
Роман отрицательно покачал головой, а потом резко, без предупреждения, выплеснул половину ведра прямо на лицо Леонида. Вода обрушилась на него потоком, заставив вздрогнуть всем телом. Северов издал нечленораздельный, животный крик, подскочил на диване, как ужаленный, и принялся судорожно хватать ртом воздух, будто его только что вытащили из глубины. Его глаза, мгновение назад мутные и пустые, теперь были широко распахнуты и полны дикого, неконтролируемого ужаса.
– Кто вы такие?! – истерично прохрипел он, откашливаясь и отплевываясь, что нам даже пришлось сделать пару шагов назад. – Что вам нужно?!
Он не узнал нас. Ни меня, ни Романа. В его взгляде не было и тени прежнего Леонида – того, кто мог часами сидеть у окна и рассказывать о каком-нибудь спектакле, где он явил миру свой распрекрасный актёрский талант. Ладно, Орловский был ему малознаком, они же виделись всего однажды, да и то Роман тогда был «в образе». Но как Северов меня не признал?!
В его взгляде вместо осознанности были только паранойя и страх. Он, судя по нему, видел перед собой не бывшую девушку и её спутника, а двух палачей, пришедших по его душу – тех, кто знает всё и не прощает ничего.
– Лёня, это Алина, – попыталась я, делая шаг вперёд, руки у меня опустились вдоль тела, голос постаралась сделать тише, мягче, даже ласковее. – Мы не хотим тебе зла.
Мои слова только ухудшили ситуацию. Северов забился в истерике, его руки затряслись, пальцы сжались в кулаки, а тело начало дрожать так, будто по нему пропустили электрический ток. Лицо исказилось, взгляд запрыгал между нами, как будто он лихорадочно пытался найти выход.
– Убирайтесь! Я знаю, зачем вы пришли! Вы от них! Убить меня хотите! – он закричал, и его голос сорвался на визг, превратившись в звук, который не должен издавать человек.
Орловский посмотрел на меня и сказал всего лишь одно слово:
– Белочка.
Тем временем Северов безумно огляделся, ища что-то, чем можно было бы защититься – то ли от нас, а может от собственных мыслей. Его взгляд остановился на кухонном столе, заваленном грязной посудой, пустыми банками, крошками хлеба и остатками еды, застывшими в тарелках. Среди всего этого хлама лежал большой, старый, потемневший от времени и жира кухонный нож с деревянной ручкой. Секунда – и Леонид уже был у стола. Еще мгновение, и нож оказался в его руке. Лезвие тускло блеснуло в полумраке, отразив слабый свет из окна.
– Не подходите! Я буду защищаться! – его глаза горели безумием. С этими словами он принялся размахивать ножом перед собой, чтобы никого даже близко не подпустить. Потом вдруг уставился на меня сумасшедшим взглядом.
Роман мгновенно оценил ситуацию. Не раздумывая, оттолкнул меня за себя так резко, что я пошатнулась, и встал между мной и Северовым, раскинув руки, чтобы продемонстрировать: в них ничего нет, незачем нападать.
– Спокойно, Леонид! Никто не собирается тебя навредить!.. – голос Орловского был низким и властным, без крика, без угрозы, но Северов уже не слышал. В его голове, наглухо одурманенной алкоголем, разум давно разрушился, поддавшись белой горячке. Не успел Роман сказать что-то еще, как Леонид кинулся на него с диким криком, хаотично размахивая ножом. Он целился не в моего спутника, а почему-то в меня. Видимо, посчитал причиной своих бед, но не потому, что помнил конкретное, просто в его разрушенном разуме незнакомая женщина стала символом какого-то ужаса.
В следующее мгновение раздался короткий свист и глухой звук – резкий, влажный, будто плотная ткань разорвалась под нагрузкой. Орловский резко вскрикнул и отшатнулся. Я увидела, как на его рукаве, чуть выше локтя, расплывается тёмное, быстро растущее пятно. Нож, который держал Северов, был теперь запачкан кровью.
– Что ты творишь?! – заорала я.
Леонид замер. Он уставился на алую жидкость, что медленно стекала по металлу. Потом медленно поднял глаза – на руку Романа, на тёмное пятно на рукаве, на то, как капли падали на пол, оставляя маленькие тёмные пятна. Его безумие мгновенно сменилось ужасом другого порядка. Это был шок, который выбил из него всё, что осталось от разума. Леонид даже перестал дышать. Глаза остались открытыми, но в них не было ни страха, ни гнева – только чернота, как у человека, который вдруг понял, что натворил нечто абсолютно безумное.
– А-а-а-а! – Северов издал истошный, пронзительный вопль и отшвырнул нож. Тот со звоном упал на деревянный пол, покатился, ударился о ножку стула и остановился рядом с лужей воды, которая ещё не высохла. Потом Леонид театрально, – так мне показалось, по крайней мере, – закрыл влажное лицо обеими ладонями, видимо, чтобы не видеть, не слышать и не чувствовать.
– Боже… что я наделал?! – пробормотал он. – Я убил человека! – потом резко развернулся и бросился к двери.
– Постой! – крикнул ему Орловский, морщась от боли! – Ты никого не убил! Я живой!
Мы услышали, как дверь распахнулась, ударившись об стену, как прогрохотали шаги по прихожей, потом по крыльцу, по заросшей бурьяном дорожке. Как резко скрипнула калитка. Всё это случилось настолько быстро, что мы с Романом даже сообразить ничего не успели.
– За ним! – скомандовал Орловский, прижимая раненую руку здоровой к груди. Кровь сочилась между пальцами, но он смотрел на меня. – Алина! Очнись! Нам нужно его догнать! Он в таком состоянии чёрт знает что сотворить может!
Мы выбежали следом. Холодный воздух ударил в лицо. Северов уже покинул пределы участка и теперь, нелепо размахивая руками, мчался по узкой, грунтовой дороге, ведущей к шоссе. Его силуэт метался. Он не смотрел по сторонам. Не оглядывался. Не думал, а просто бежал, как будто за ним гнались бесы из преисподней, чтобы схватить и утащить туда, где котлы с кипящей смолой.
– Вот же псих ненормальный! – вырвалось у меня.
Давненько бегать не приходилось. Ни мне, ни Орловскому: стоило пробежать с полсотни метров, как у обоих дыхание перехватило. Офисный планктон, вот кто мы такие. Но всё-таки двигались быстрее, чем невменяемый Северов. Значит, был шанс догнать его, вернуть обратно, постараться привести в чувство и получить информацию.
И тут я услышала его. Громкий, нарастающий гул – не просто мотор, а тяжёлый, хриплый механический рёв. Он сначала был вдалеке, потом стал ближе, потом – прямо за поворотом. Из-за изгиба дороги внезапно показался старый, гружённый лесом грузовик. Деревянные брёвна, привязанные верёвками, качались на платформе, издавая сухой, тревожный стук. Потрескавшееся стекло кабины заклеено скотчем. На борту – надпись, которую нельзя было разобрать. Кажется, название организации-владельца. Машина ехала довольно медленно: водитель понимал, что с таким грузом разгоняться – чистое безумие.
– Лёня, стой! – закричала я. Слова вырвались сами собой, мне вдруг стало за Северова очень страшно, и подумала, что, может, голос вспомнит и послушается.
Он даже внимания не обратил и выскочил на асфальт в тот самый момент, когда грузовик был паре метров. После короткий вскрик. Затем – тяжёлый скрип тормозов – не один, а целый каскад: скрежет металла по асфальту, хруст резины.
Пробежав еще несколько метров, мы замерли на краю дороги. Ни один из нас не сделал больше ни шага. Грузовик, тяжело дымя выхлопной трубой, остановился метрах в двадцати. Дверь кабины открылась со скрипом. Водитель вышел. Медленно подошёл к середине машины, глядя вниз. Не закричал. Не стал звать на помощь. Просто смотрел на то, что лежало под колёсами. Его спина была согнута, как будто на неё внезапно свалилась вся тяжесть мира.
Леонид лежал на животе в неестественной позе. Ноги широко расставлены. Правая рука вытянута назад и в сторону, пальцы растопырены, как будто пытался схватить воздух, левая плотно прижата к телу. Один ботинок валялся неподалёку. Но самое жуткое было в том, что тело как-то странно подёргивалось, хотя с Северовым, как стало понято буквально сразу, произошло ужасное: он споткнулся и полетел прямо под колёса грузовика. Да так неудачно, что выбраться не успел, и колеса… Всё, что успел Леонид, – это издать тот короткий вопль, прежде чем его голова…
Я стояла, замерев, не в силах ни пошевелиться, ни звука издать. Из оцепенения меня выхватил Орловский.
– Алина. Быстро, – сказал и обхватил за плечи. Его хватка показалась мне железной, но я знала: не силу свою решил показать, а потому что знает: если ослабит хватку – упаду.
После Орловский решительно потащил меня обратно. Мы шли, не оглядываясь. Роман не смотрел ни на грузовик, ни на водителя, ни на распластанное на асфальте тело. Он видел только свою машину. Вскоре Роман усадил меня, захлопнул дверь. Потом занял водительское место, завёл двигатель. Я уставилась зеркало заднего вида и не могла оторвать от него взгляда. Водитель грузовика всё ещё там стоял. Он сунул сигарету в рот, попробовал прикурить, но руки его дрожали так сильно, что огонёк постоянно гас. С пятой попытки ему удалось, и немолодой мужчина стал жадно втягивать в себя дым и выпускать его.
Роман плавно нажал на педаль газа. Внедорожник тронулся с места, колёса зачерпнули пыль, и мы уехали. Не быстро, – чтобы не показаться, будто скрываемся с места преступления, – но и не настолько медленно, чтобы это кому-то могло показаться подозрительным. За нами остался грузовик. Остался водитель. Остался тот, кто лежал на асфальте. Остался дом, где он спал, где он пил, где он забыл, кем он являлся совсем недавно.
Мы ехали молча. В салоне не было ни звука – ни шума вентилятора, ни болтовни радио, ни даже дыхания друг друга. Тишина была тяжёлой, как влажный воздух перед грозой, давящей на грудь. Я чувствовала, как меня трясёт – не от холода, не от усталости, а от того, что только что произошло. Каждый раз, когда машина проезжала неровность, моё тело вздрагивало, будто я снова слышала короткий вскрик Леонида перед тем, как многотонная машина превратила его голову… Даже думать не хотелось.
– Нам нужно остановиться, – сказал Орловский. Голос был напряжённым, но не дрожащим. Как у человека, который уже принял решение, и теперь только выполняет его.
Он несколько раз свернул, и вскоре мы остановились около придорожного магазинчика с вывеской «Продукты».
– Сиди здесь, никуда не выходи, – потребовал Роман. – Я сейчас вернусь.
– Я не могу… одна.
– Ладно, пошли, – он помог мне выбраться из машины.