Светлана не звонила. Она пришла без предупреждения.
На улице буйствовала метель. Снежные вихри кружились в безумном танце, заметая тротуары и превращая город в размытую акварель. Света стояла перед дверью Наташи, сжимая в побелевших пальцах ручку зонта, который едва защищал от колючего снега. Её одежда промокла, волосы прилипли к лицу, но она не чувствовала холода извне, она мучалась от ледяной дрожи внутри, от которой зубы стучали друг о друга.
Она нажала на кнопку звонка.
Один раз.
Второй.
Третий, уже отчаянно.
Дверь распахнулась. На пороге стояла Наташа закутанная в дорогой шёлковый халат, отливающий перламутром в приглушённом свете прихожей. В руках она держала изящную фарфоровую чашку, от которой поднимался тонкий пар с ароматом жасмина.
На её безупречном лице не было ни тени удивления, ни немого вопроса. Лишь спокойное, почти скучающее ожидание, будто она с самого начала знала, что этот визит неминуем, как смена времён года.
— Входи, — сказала Наташа, беззвучно отступая вглубь квартиры.
Света переступила порог. Мокрые ботинки оставили тёмные следы на безупречно чистом мраморном полу. Она закрыла за собой дверь, и щелчок замка прозвучал в тишине, как удар молота о наковальню.
Квартира Наташи поражала стерильной чистотой и минимализмом. Ни одной лишней вещи, ни одной безделушки, ничего, что могло бы рассказать о хозяйке. Стены ослепительно‑белые, мебель строгих геометрических форм, ни единого намёка на уют. Это было логово, место‑призрак, лишённое души. Здесь не пахло ни едой, ни цветами, ни даже пылью, только слабый аромат жасминового чая и полироли для мебели.
Света не решалась сесть на пуфик. Она стояла посреди комнаты, обхватив себя руками, чувствуя себя грязным, чужеродным пятном, нарушающим идеальный порядок. Капли талой воды стекали с её волос на плечи, но она не замечала этого, только сжимала пальцами края промокшего пальто, будто пытаясь удержать себя в реальности. Её голос, когда она наконец заговорила, прозвучал хрипло, срываясь на почти истеричный крик:
— Что это было, Наташа? Кто ты на самом деле?
Наташа медленно, с театральной неспешностью, поставила чашку на стеклянную поверхность стола. Движения её были плавными, почти гипнотическими, спешки, ни суеты. Она повернулась к Свете, и её лицо, наконец, изменилось, сбросив все привычные маски.
Исчезла весёлая маска заводилы и нарушительницы спокойствия. Растворилась и маска подруги, готовой в трудную минуту подставить плечо. Теперь перед Светой стояло совершенно иное существо, холодное, отстранённое, с глазами, в которых плескалась и переливалась бездна равнодушия. В их глубине не было ни сочувствия, ни тепла, лишь бесстрастное созерцание чужой боли.
— Я та, кто даёт людям то, чего они по‑настоящему, в самых тёмных уголках своей души, жаждут, — произнесла она, и её голос был начисто лишён каких бы то ни было эмоций.
Света почувствовала, как предательски подгибаются колени. Она попыталась сделать шаг назад, но ноги словно приросли к полу. В висках стучало: «Это не Наташа. Это кто‑то другой».
— Ты хотела мести, — продолжала Наташа, делая неспешный шаг вперёд. — Не оправданий, не денег, не движения вперёд. Ты хотела видеть, как они страдают. Ты жаждала их боли, их крови, их падения. И ты её получила. В полной мере.
Света инстинктивно отступила, натыкаясь на косяк двери. Древесина впилась в спину, но она даже не почувствовала боли. Всё её существо было поглощено ужасом, растекавшимся по венам ледяными струями.
— Ты отдала ритуалу всё до капли: свою боль, ненависть, всю свою израненную, истерзанную душу. Это была твоя добровольная плата. А он… — Наташа усмехнулась. — Он взял у тебя кое‑что взамен. Не деньги, не вещи. Часть твоей души. Ту самую, что позволяет чувствовать простую человеческую радость, покой, лёгкую грусть… Всё то, что делает человека человеком, а не пустой оболочкой. Он оставил тебе только холод и бездонную пустоту. И вечный, ненасытный голод.
— Какой… голод? — прошептала Света, чувствуя, как пол окончательно уходит у неё из‑под ног, а мир плывёт перед глазами. В ушах стоял звон, будто тысячи невидимых колокольчиков звенели в унисон.
— Голод по чужой боли, — голос Наташи звучал монотонно, бесстрастно, словно она читала лекцию. — Ты запустила механизм разрушения. Теперь он требует постоянной подпитки и новой энергии. Ты думаешь, тебя преследуют тени и падают вещи просто так, для антуража? — она снова усмехнулась, и в этой усмешке не было ни капли человеческого тепла. — Это он требует новой жертвы. Ты стала проводником, Свет. Живым каналом для тёмной силы. И теперь ты будешь им всегда. До самого конца.
Света закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями, но они разбегались, как испуганные мыши. В голове метались обрывки воспоминаний: лица Николая и Тани, их растерянные взгляды, её собственное торжество, переходящее в ужас. «Я хотела справедливости… Я хотела, чтобы они почувствовали то же, что и я…» — но теперь эти мысли казались детскими, наивными, жалкими.
Она открыла глаза и посмотрела на Наташу. Та стояла неподвижно, словно статуя, её лицо было непроницаемо. В этот момент Света поняла: перед ней не человек. Перед ней воплощение той силы, которую она неосторожно призвала.
Её «помощь».
Её неподдельный интерес.
Её циничный «эксперимент» над человеческой душой.
Комната вдруг показалась тесной, стены словно надвигались, выдавливая воздух. Света сглотнула, пытаясь унять дрожь в пальцах:
— Так это… твоя работа? Подбирать таких… как я? Отчаявшихся, сломленных? И давать им то, чего они хотят, забирая взамен всё остальное? Всё, что делает жизнь жизнью?
Наташа пожала плечами с безразличным видом, как будто речь шла о выборе сорта кофе. Её движения были неторопливы, почти ленивы, она неспешно провела пальцем по краю фарфоровой чашки, словно оценивая её изящество.
— Можно сказать и так, — голос звучал ровно, без тени эмоций. — Я лишь даю выбор. Бросаю семя в благодатную почву. А люди сами поливают его своей болью, отчаянием, ненавистью, и оно прорастает тем ядовитым цветком, которого они по‑настоящему заслуживают. Ты хотела мести, ты получила её, сполна. А теперь платишь по счёту. Так устроена вселенная, милая. Ничто не даётся даром. Особенно настоящая сила.
Она повернулась спиной, будто разговор был исчерпан и больше не представлял для неё никакого интереса, и снова взяла в руки свою чашку. Лёгкий аромат жасмина, до этого едва уловимый, вдруг ударил в нос, став почти тошнотворным и навязчивым.
Света почувствовала, как внутри что‑то обрывается. Слова вырвались сами, без воли, без силы:
— Ты… ты монстр.
Наташа медленно обернулась. На мгновение в глубине её глаз мелькнула крошечная искра чего‑то бесконечно уставшего и безмерно одинокого. Но уже через секунду маска безразличия вернулась на место.
— Нет. Я реальность. Та, которую вы, маленькие люди, предпочитаете не замечать, прячась за ширмой своих иллюзий. Вы хотите волшебных таблеток, быстрых решений, но при этом не хотите видеть истинную цену, спрятанную в мелком шрифте. Я просто… показываю её вам. Во всей красе.
Её взгляд скользнул по лицу Светы, словно сканируя, оценивая глубину нанесённой раны.
— Теперь ты свободна. Свободна от прошлого, от любви, от жалости. И абсолютно пуста внутри. Поздравляю. Ты достигла просветления.
Света стояла, не в силах пошевелиться, не в силах издать ни звука. Она чувствовала эту пустоту физически. В ней не осталось ни ненависти к прошлому, ни страха перед будущим.
Ничего.
Одна сплошная пустота.
Наташа, не удостаивая её больше своим взглядом, произнесла:
— Убирайся. Наше с тобой деловое сотрудничество окончено. Ты получила свой ценный урок. Иди и живи с этим. Если, конечно, сможешь.
Света молча повернулась и вышла на пустую лестничную площадку. Дверь за её спиной закрылась с тем же тихим, беспощадным звуком, будто поставили печать на приговор.
На улице кружил снег. Крупные хлопья падали с неба, медленно, почти торжественно, и тут же таяли на её щеках. Она не замечала холода, не замечала ветра, бьющего в лицо. Она просто шла, не видя и не слыша ничего вокруг, не выбирая пути.
В голове билась единственная мысль: «Я была сильной. Я была красивой. Я отомстила. Я добилась всего, чего хотела».
*****
Наташа бесследно исчезла из её жизни, оставив после себя лишь горькое, леденящее душу знание о цене мести и холодную тень, которая теперь была не за спиной, а глубоко, глубоко внутри, в самой сердцевине её существа…