Сначала она списывала это на измотанные нервы. На банальное переутомление. На закономерные последствия затяжного стресса, который, казалось бы, должен был отступить вместе с первыми горькими плодами её торжества.
Но нет.
Всё началось с ночей.
Света лежала в постели, уставившись в потолок, где плясали призрачные блики от уличных фонарей. Раньше её сны были либо пустотой небытия, либо тревожными, но чёткими видениями: сценами несчастий тех, кого она когда‑то любила. Теперь же на неё обрушились беспросветные кошмары.
В одном из них она бежала по бесконечно растянувшемуся коридору своей же квартиры. Знакомые стены медленно, со скрипом сдвигались, пытаясь раздавить её в тесных тисках. Воздух становился тяжёлым, густым, пропитанным сладковато‑тленным ароматом, который она навсегда запомнила с той ритуальной ночи. Она задыхалась, металась, но выхода не было. Проснулась с криком, вся в ледяном поту, с бешено колотящимся сердцем. Долго не могла понять, где заканчивается кошмар и начинается явь.
С тех пор сны стали её палачами. Каждую ночь, новые ужасы, каждое утро, новые следы бессонницы под глазами.
*****
Потом пришли звуки.
Тишина нового жилища больше не была безмятежной. В ней таились шёпоты, шорохи, намёки на чьё‑то присутствие.
Однажды глубокой ночью Света замерла, прислушиваясь. В пустой прихожей отчётливо раздавались шаги, лёгкие, будто кто‑то крался по паркету, наслаждаясь её страхом. Затем, едва уловимый скрежет за стеной, словно кто‑то методично точил длинный нож.
Она сжалась под одеялом, пытаясь убедить себя, что это дом постанывает своими балками, что это ветер играет с оконной рамой. Но окна были наглухо закрыты, а звуки слишком целенаправленными, осмысленными, чтобы быть игрой природы.
И вот, резкий звон на кухне. Будто ложка или вилка упали на пол.
Света резко села в постели. Сердце заколотилось в паническом ритме. Каждый нерв был натянут до предела. Она прислушалась: тишина. Только собственное дыхание, рваное, прерывистое.
Собрав волю в кулак, она встала. Холодный пол обжёг босые ступни. Схватив с комода вазу, единственное, что могло сойти за оружие, женщина крадучись, как вор, вышла из комнаты.
Никого.
Пол был идеально чист. Но посреди кухни, возле стола, лежала ложка. Света помнила точно: вечером она положила всю посуду в сушилку.
— Это сквозняк, — прошептала она, пытаясь успокоить себя. — Просто сквозняк.
Но в глубине души знала: это не так.
*****
С каждым днём странности множились.
Тени двигались не так, как должны были. Отражения в зеркалах казались чуть искажёнными, будто за стеклом таилось что‑то, ждущее момента, чтобы вырваться наружу.
Однажды утром она заметила на подоконнике тонкий слой пыли, выложенный в странный узор, почти как письмена на древнем языке. Она провела пальцем, стирая его, но ощущение, что кто‑то оставил ей послание, не проходило.
Света начала бояться собственной квартиры. Каждая комната, каждый угол будто наблюдали за ней, запоминали её страхи, питались её сомнениями.
Она пыталась говорить с собой рационально:
«Это стресс. Это воображение. Это последствия усталости».
Но внутренний голос, тихий и зловещий, шептал в ответ:
«Это плата. Ты запустила бумеранг. Теперь жди, когда он вернётся».
*****
А потом вещи начали падать прямо при ней.
Света стояла у книжного шкафа, перебирая корешки томов в поисках нужной книги. Внезапно тяжёлый фолиант сорвался с полки и рухнул на пол, подняв облачко пыли. Она отпрянула, прижав ладонь к груди. Сердце заколотилось, как пойманная птица.
— Что за… — прошептала она, но ответа не последовало.
Она опустилась на корточки, подняла книгу. Обложка была целой, но в воздухе повисло ощущение намеренности, будто кто‑то специально сбросил её, чтобы напугать.
На следующий день, новый знак. Хрустальный флакон с дорогими духами, стоявший на туалетном столике, вдруг покачнулся и с мелодичным звоном разбился о мраморную поверхность. Аромат жасмина и бергамота разлился по комнате, но Света почувствовала не его, а холод, ползущий по позвоночнику.
*****
А потом треснуло зеркало.
То самое зеркальце в комоде. Светлана искала новую скатерть в ящике, и вдруг, сухой, резкий хруст. Стекло раскололось на десятки осколков. Света замерла, глядя на них. Осколки напоминали слепые, чёрные глаза, уставившиеся на неё и безмолвно обвиняя.
— Это невозможно… — голос дрогнул, сорвался.
Она попыталась вытащить осколки. В отражении мелькнуло что‑то, тень, движение, но когда она пригляделась, там была лишь её искажённая, дрожащая фигура.
С тех пор она стала ловить себя на том, что вздрагивает от движения собственной тени. Каждый шорох заставлял её оборачиваться, сердце замирало в ожидании чего‑то. Ей до паранойи казалось, что прямо за спиной кто‑то стоит, большой, тёмный и безмолвный.
Она лихорадочно оборачивалась.
Никого.
Но ощущение пристального, недоброго взгляда, впивающегося ей прямо в спину, не отпускало. Это было уже не игрой воображения. Это стало физическим чувством, леденящим, живущим между лопаток, будто кто‑то дышал ей в затылок, но она не могла обернуться достаточно быстро, чтобы поймать этот момент.
*****
Однажды утром Света стояла под тёплыми струями душа. Она закрыла глаза, пытаясь расслабиться, но вдруг это чувство снова накатило, сильнее, чем прежде.
Сквозь запотевшее стекло душевой кабины ей померещилось нечёткое, расплывчатое движение.
Тёмное, бесформенное и бесшумное.
Оно скользило по краю зрения, исчезало, появлялось снова, будто проверяло её нервы на прочность.
— Нет! — вскрикнула она, резко отдёргивая занавеску.
Холодный воздух обжёг мокрое тело. Она выскочила из кабины, наскоро завернулась в полотенец и, дрожа крупной дрожью, бросилась в гостиную.
Там она включила все светильники и люстры, комнату залило ослепительным светом. Но даже это не принесло облегчения. Она села на диван, подтянув колени к груди, обхватив себя руками, будто пытаясь удержать душу внутри тела.
За окном медленно светало, но рассвет не приносил утешения. Она смотрела на игру света и тени, и ей казалось, что тени живут. Что они шевелятся, меняют форму, шепчут что‑то на языке, которого она не понимает.
Света закрыла глаза, но даже в темноте её сознания продолжали мелькать образы: осколки зеркала, падающие книги, тёмные силуэты за спиной. Она знала: это только начало.
Что‑то наблюдало за ней.
Что‑то ждало своего часа.
И самое страшное, она не знала, как остановить это.
Ритуал окончательно вышел из‑под её контроля.
*****
Ещё недавно Светлана чувствовала себя всесильной, той, кто вершит судьбы, кто держит в руках нити чужой боли. Но теперь… теперь эти нити оплетали её саму, стягивали, душили.
Ритуал, словно вырвавшийся на свободу зверь, превратился в самостоятельную силу, обретённую в темноте. И эта сила, выпущенная на свободу, чтобы терзать других, теперь с жестокостью оборачивалась на свою создательницу.
Она достигла всего, чего так отчаянно хотела. Николай и Таня страдали, их идеальный мир трещал по швам. Она видела это в их потухших взглядах, в срывающихся голосах, в неловких, будто сломанных движениях. Но теперь, с ужасом осознавала: их страдания были лишь половинкой заклинания.
Бумеранг, запущенный ею в темноту, описал широкую, смертоносную дугу и теперь со свистом летел обратно, прямо в её лицо.
«Я хотела справедливости… Я хотела, чтобы они почувствовали то же, что и я…» — мысли метались, как птицы в клетке. Но вместо удовлетворения только страх. Только бессилие.
Месть, о которой она так грезила, оказалась вовсе не сладкой. Она оказалась живой, зубастой, хищной и очень, очень голодной. И теперь, насытившись чужими несчастьями, она с равнодушием змеи принялась пожирать свою собственную создательницу.