Дверь захлопнулась за Марией, отсекая последнюю связь с внешним миром. Звук эхом разнёсся по пустому помещению, будто прощальный набат.
Воздух внутри был не просто тяжёлым, он словно сгустился до состояния вязкого сиропа. Каждый вдох обжигал лёгкие не температурой, а чем‑то иным, куда более страшным: концентрированным отчаянием, выветрившейся болью и призраками давно растоптанных надежд. Мария почувствовала, как по спине пробежал ледяной озноб от незримой угрозы, пропитавшей каждый сантиметр этого места.
Стены бывшего цеха, покрытые граффити и пятнами плесени, были испещрены тёмными символами. Они не просто украшали поверхность, они пульсировали, словно живые, неровные вены, высасывая последние крохи света и жизни из самого пространства. Символы мерцали тусклым багровым светом, отбрасывая дрожащие тени, которые, казалось, шевелились независимо от источника света.
В центре огромного помещения, под единственным бледным лучом лунного света, пробивавшегося через разбитую кровлю, сидела Ангелина. Её руки были грубо стянуты за спиной, рот заклеен широким скотчем. Но самое ужасное — её глаза. Широко распахнутые, полные немого ужаса и мольбы, они были прикованы к Марии.
Вокруг Ангелины на запылённом бетонном полу был вычерчен сложный, многослойный круг, испещрённый рунами. Они светились нестабильным багровым светом, словно раскалённые угли, готовые в любой момент вспыхнуть пламенем.
И вокруг, в глубоких тенях, колыхались фигуры в длинных, безликих тёмных плащах с наглухо надвинутыми капюшонами.
Их было человек десять.
Молчаливая, голодная аудитория, жаждущая зрелища. Они не двигались, но Мария ощущала их внимание, липкое, пристальное, будто тысячи невидимых глаз впивались в неё со всех сторон.
А перед Ангелиной, как режиссёр стоял Виктор. Его дорогое пальто было небрежно сброшено на ржавую трубу; он остался в одной чёрной, облегающей рубашке, подчёркивающей худощавую фигуру. Поза его была расслабленной: поза полновластного хозяина, принимающего давно ожидаемого гостя. Плечи расправлены, голова слегка наклонена, одна рука небрежно опирается на бедро.
Но страшнее всего была его улыбка. Та самая, отпечатавшаяся в кошмарах Марии, улыбка чистого, неподдельного торжества и ненасытного голода. Уголки губ приподняты, но глаза… глаза оставались ледяными, безжизненными, словно два чёрных колодца, в которых не было ни капли человечности.
«Он ждёт, что я дрогну. Что упаду на колени, буду умолять. Но я не дам ему этого.»
— Добро пожаловать домой, Машенька, — голос Виктора прозвучал громко, эхом отражаясь от голых стен заброшенного цеха.
Мария застыла на пороге. Каждый вдох обжигал горло, будто она вдыхала не воздух, а ледяную крошку. В висках стучало, а в животе разрастался ледяной ком страха.
Но её амулет на груди пылал ледяным, почти болезненным огнём. Он пульсировал, сдерживая натиск тёмной энергии, и Мария цеплялась за это ощущение, как за спасительную нить. «Он не вечен, — мысленно напомнила она себе. — Нужно действовать быстро».
— Отпусти её, Виктор, — произнесла она, и сама удивилась ровности собственного голоса. Ни дрожи, ни слабости, только стальная твёрдость.
Он медленно двинулся к ней. Его шаги гулко отдавались в гробовой тишине, словно удары молота по наковальне судьбы. Каблуки чётко выстукивали ритм, будто отсчитывали последние мгновения её свободы.
— О, я хочу тебя, — он остановился в паре шагов, и Мария почувствовала исходящий голод. — Но теперь я хочу большего. Ты стала такой… сильной. Такая мощная, чистая энергия. Её хватит на всех.
Он плавно обвёл рукой своих молчаливых собратьев. Они стояли неподвижно, закутанные в длинные тёмные плащи с надвинутыми капюшонами. Ни движения, ни вздоха, лишь едва уловимое мерцание в глубине капюшонов, будто там тлели угольки ненасытной жадности.
— Но чтобы получить доступ к этому источнику, нужно сломать защиту. А твоя защита — твои привязанности. Твои друзья.
Его губы растянулись в улыбке, но глаза оставались ледяными, безжизненными, словно два чёрных колодца, в которых не было ни капли человечности.
— Сегодня мы убьём двух зайцев. Мы заберём твою силу. И мы заставим тебя смотреть, как твоя лучшая подруга умрёт, обессиленная твоим же страхом за неё. Её энергия станет предварительной закуской. А ты… ты станешь нашим главным блюдом.
Мария почувствовала, как по спине бегут ледяные мурашки. Это хуже, чем я могла представить. Он не просто хочет мою энергию. Он хочет сломать мою душу, уничтожить всё, что делает меня мной.
— Ты… сумасшедший, — выдохнула Мария, и слова прозвучали едва слышно, будто она сама не верила, что произнесла их вслух.
Её голос дрогнул на последнем слоге, а в глазах вспыхнула искра непокорности, слабая, но упрямая, как огонёк свечи на ветру. Она стояла прямо, несмотря на то, что каждая клеточка тела кричала об опасности.
Виктор улыбнулся, ещё шире, ещё неестественнее. Его губы растянулись, обнажив слишком ровные, почти идеальные зубы. В этом оскале не было ни капли человечности:
— Нет, я практичен, — произнёс он. — Ритуал уже начался. Круг питается её страхом. А твоё присутствие… о, твоё присутствие заставляет его пылать!
Он резко повернулся к своим людям.
— Начинайте! — его голос ударил, словно хлыст, разрезая гнетущую тишину цеха.
Фигуры в капюшонах синхронно склонили головы. Их руки медленно поднялись, ладони развернулись к центру круга. И тогда раздался звук, низкий, вибрирующий гул, идущий будто из самых недр земли. Он проникал в кости, заставлял зубы скрежетать, сжимал виски, будто невидимые пальцы сдавливали череп.
Багровый свет рун вокруг Ангелины вспыхнул ярче, почти ало. Символы зашевелились, словно живые, пульсировали, извивались, вытягивая из пространства последние крохи света.
Ангелина закатила глаза. Сквозь скотч, заклеивающий рот, вырвался пронзительный, душераздирающий крик. Её тело неестественно выгнулось в дугу, мышцы напряглись до предела, вены на шее вздулись, словно готовые лопнуть.
— НЕТ! — закричала Мария. Она рванулась вперёд, не думая о последствиях, не взвешивая шансы. Только одно имело значение: добраться до подруги, разорвать эту чудовищную паутину боли.
Но невидимая, упругая стена энергии, окружавшая ритуальный круг, встретила её с безжалостной силой. Удар был таким мощным, что Мария отлетела назад, как тряпичная кукла. Она ударилась о холодный бетонный пол, локоть пронзила острая боль, в глазах на миг потемнело.
— Бесполезно, — голос Виктора прозвучал почти с жалостью, но в нём сквозило нескрываемое наслаждение. Он наблюдал за её падением, слегка наклонив голову, словно рассматривал редкий экземпляр насекомого под микроскопом. — Это наша территория. Наши правила.
Мария с трудом подняла голову. Мир перед глазами плыл, но она заставила себя сфокусироваться. Сквозь пелену боли и паники она видела, как Ангелина бледнеет с каждой секундой, как жизнь буквально вытекает из неё, оставляя лишь пустую оболочку.
Ужас поднялся в горле, грозя задушить. Она была в ловушке. Совершенно одна.
Одна?
Мысль пронеслась в сознании, как спасательный круг, брошенный с далёкого берега. Луна. Она обещала следовать за мной незримой тенью. Где же она?
Мария медленно повела взглядом по помещению. Ржавые балки под потолком, обшарпанные стены, тени, шевелящиеся, будто живые… И тогда она увидела.
Высоко‑высоко, на самой макушке каркаса, под самым потолком, сидел белый силуэт. Почти невидимый в полумраке, он сливался с тенями, но две точки холодного голубого света, глаза Луны, смотрели сверху вниз.
Она здесь.
Она ждёт.
Мария сглотнула, пытаясь унять дрожь в руках. Боль в локте отступила на второй план, уступив место холодной ясности.
Это не конец.
Это только начало.
Их взгляды с кошкой встретились, всего на долю секунды. Но этого было достаточно. Мария всё поняла.
«Я не одна. Моя задача — отвлечь внимание. Дать Луне тот единственный шанс».
Она медленно, с видимым усилием поднялась на ноги. Пыль с бетонного пола прилипла к ладоням, но Мария даже не заметила этого. Она отряхивала пыль не столько с одежды, сколько с души, сбрасывала груз страха, который сковывал её с момента входа в это проклятое место.
Внутри что‑то щёлкнуло, переключилось. Страх никуда не делся, он по‑прежнему сжимал сердце ледяным кулаком, проникал в каждую клетку, заставлял пальцы дрожать. Но теперь его затмила новая эмоция — ярость. Холодная, сосредоточенная, абсолютная ярость. Она текла по венам вместо крови, наполняла лёгкие вместо воздуха.
Мария подняла голову. Она посмотрела на Виктора прямо, без колебаний.
— Ты ошибся, Виктор, — сказала она. — Ты отнял у меня прошлое. Но моё будущее ты у меня не отнимешь. Оно принадлежит мне.
Виктор нахмурился. Его надменная улыбка на мгновение сползла с лица, сбитая с толку её внезапным тоном и странными словами. Он слегка наклонил голову, словно пытаясь разгадать скрытый смысл её фразы. Этого мгновения растерянности было достаточно.
Сверху, с ржавой балки под потолком, донёсся оглушительный рык. Звук был не похож ни на один кошачий, он напоминал скрежет разрываемого металла, смешанный с раскатом грома. От этого звука задрожали стёкла в дальних окнах, а у Марии зазвенело в ушах.
Лунный свет, пробивавшийся сквозь дыру в крыше, померк, словно его затмило гигантское, незримое крыло.
В багровом, неровном свете ритуального круга что‑то изменилось. Из густой тени за спиной Виктора, из самого мрака, вышла Луна. Но это была уже не та маленькая, изящная белая кошка, которую Мария знала.
Её форма колебалась в воздухе, будто размываясь по краям. Она казалась больше, объёмнее, словно тень, обретшая плоть. Голубые глаза Луны больше не отражали блеск, они источали собственный, ослепительный, нестерпимый для тьмы свет. А из горла вырывалось низкое, хищное урчание, звук огромной дикой кошки, готовящейся к прыжку.
Виктор резко обернулся. Его лицо на миг исказилось, впервые за всё время он выглядел не всесильным владыкой, а человеком, столкнувшимся с чем‑то, что выходит за рамки его понимания.
Настоящей битве только предстояло начаться.