Дождь стучал по крыше старой пятиэтажки, когда Степан услышал голос жены из кухни. Голос был резким, как скрежет металла по стеклу.
— Да сколько можно тянуть?! Твоя тётка в больнице загнётся, а мы здесь с тобой в однушке корячимся! У неё дом целый стоит пустой!
Он стоял в прихожей, держа в руках мокрый зонт, и чувствовал, как внутри всё сжимается от этих слов. Людмила всегда умела бить точно в цель. Вот и сейчас — не спросила, как тётя Валентина, как её здоровье после инсульта. Только дом. Всегда только выгода.
— Милочка, она человек больной, — начал было он, но жена уже неслась на него, как танк.
— Человек больной! — передразнила она, скрестив руки на груди. — А мы что, здоровые, должны всю жизнь в этой клетушке провести? Твоя мамаша нам ничего не оставила, брат твой всё себе прибрал. Хоть тётка эта пусть пользу принесёт!
Степан молчал. Что он мог сказать? Людмила права была насчёт однушки — теснота проклятая, особенно теперь, когда Костик подрос, сыну уже четырнадцать. Парню нужен свой угол, а не раскладушка в гостиной. Но как она говорит про тётю Валю — это просто невыносимо.
Тётя Валя была последним родным человеком по материнской линии. Бездетная, всю жизнь проработала в школьной библиотеке. Жила одна в двухэтажном доме на окраине города, в том самом доме, где когда-то росла мама Степана. После инсульта тётю увезли в больницу, а потом в реабилитационный центр. Врачи говорили — восстановление будет долгим, может, и вообще не сможет сама себя обслуживать.
— Не медли, привози свою тётушку к нам, досмотрим её, зато дом получим! — с ехидством прошипела жена, наклонившись ближе. Глаза её блестели каким-то нехорошим блеском.
Степан отшатнулся. Вот оно, значит, как. Досмотрим. Он знал Людмилу двадцать лет, знал, что жена умеет быть практичной до цинизма, но такого...
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — тихо спросил он.
— Понимаю лучше тебя! — отрезала Людмила. — Ты всю жизнь плывёшь по течению, а я за нас троих голову ломаю! Тётка твоя всё равно не жилец, зачем ей гнить в том центре? Привезём сюда, будем ухаживать, а потом дом по наследству получим. Других родственников у неё нет, всё тебе достанется.
Она развернулась и пошла на кухню, по дороге бросив через плечо:
— К пятнице решай. Либо ты едешь за ней, либо я сама всё устрою.
Как же всё завертелось-то, — думал Степан вечером, лёжа на диване и глядя в потолок. Людмила уже спала, развернувшись к стене. Костик учил уроки за столом, шуршала тетрадь. Обычная вечерняя рутина, но внутри у Степана бушевал ураган.
Привезти тётю Валю сюда? В эту однушку, где и так троим тесно? А главное — зачем? Людмила ухаживать не будет, это точно. Она и со свекровью не справилась, когда та перед смертью болела. Тогда всё на Степана свалилось — он и грелки менял, и судна выносил, и лекарства покупал. А Людмила только морщилась и жаловалась на запахи.
И вот теперь эта история с домом. Дом действительно хороший — крепкий, с участком, в тихом районе. Степан бывал там в детстве, помнил, как пах яблоневый сад, как скрипели половицы на террасе. Тётя Валентина всегда встречала их с мамой, накрывала стол, угощала пирогами с вишней. Добрая была, тихая женщина.
А теперь что? Теперь она лежит парализованная, половина тела не двигается, говорить толком не может. И Людмила хочет использовать её беспомощность.
— Пап, ты спишь? — тихо окликнул Костик.
— Нет, сынок.
— А правда, что бабушку Валю к нам привезут?
Степан приподнялся на локте.
— Ты откуда знаешь?
— Слышал, как мама по телефону с тётей Светой разговаривала. Говорила, что скоро дом получим.
Костик сидел за столом, худенький, светловолосый. В последнее время парень стал каким-то замкнутым, будто всё в себе держит. Степан вдруг подумал — а что сын думает обо всём этом? Какой урок он усваивает, слушая материнские разговоры?
— Костя, иди сюда, — позвал он.
Сын подошёл, сел на край дивана.
— Бабушка Валя очень больна, — начал Степан. — Ей нужна помощь. Но дело не в доме, понимаешь? Дело в том, что она человек, и если мы можем помочь, то должны.
— А мама говорит по-другому.
— Знаю. Мама... она по-своему права, но не во всём.
Костик кивнул. Умный мальчишка, всё понимает. Степану стало горько — вот и втягивается сын в эти взрослые игры, в этот грязный расчёт.
На следующий день Людмила атаковала снова. Утром, за завтраком.
— Я уже позвонила в центр, — сообщила она, намазывая масло на хлеб. — Сказала, что забираем Валентину в пятницу. Так что собирайся.
— Ты что, совсем с ума сошла?! — не выдержал Степан. — Кто тебе дал право?!
— Право?! — фыркнула жена. — Ты мне дал это право, когда двадцать лет вкалывал на дядю за копейки! Когда не смог купить нам нормальное жильё! Вот я и вынуждена крутиться!
— Это не крутиться, это...
— Это забота о семье! О нашем будущем! О Костике, в конце концов! Или ты хочешь, чтобы он так всю жизнь на раскладушке спал?!
Она била по больному, и она знала это. Степан действительно винил себя за то, что не смог обеспечить семью лучше. Работал прорабом на стройках, получал неплохо, но на квартиру всё никак не хватало. Кризис, потом сокращение, потом новая работа за меньшие деньги...
— Пойми, нам никто больше не поможет, — продолжала Людмила уже мягче, видя, что Степан колеблется. — Твоя тётка всё равно не выкарабкается, врачи же говорят. Зачем ей мучиться там, в казённом доме? Привезём её, она поживёт с нами, в семье, а потом...
— Потом что? — глухо спросил Степан.
Людмила промолчала, но взгляд её сказал всё.
Господи, во что я вляпался, — думал Степан, идя на работу. Холодный осенний ветер трепал полы куртки, листья шуршали под ногами. Он понимал, что стоит на развилке. Можно послушать жену, привезти тётю Валю, получить дом. В конце концов, разве это так плохо? Он действительно родственник, он имеет право на наследство. И тётя не останется без присмотра, он сам будет за ней ухаживать.
Но другая часть его души протестовала. Это было неправильно. Это было подло. Использовать чужую беспомощность ради выгоды...
В пятницу Степан всё-таки поехал за тётей Валей. Людмила насела так, что он не выдержал. Проще согласиться, чем терпеть её пилёж.
Реабилитационный центр располагался на окраине, в старом здании бывшего санатория. Пахло лекарствами и чем-то кислым, печальным. Тётя Валя сидела в кресле у окна, укрытая пледом. Худенькая, поседевшая, с опущенным правым уголком рта.
— Тётя Валя, — позвал Степан.
Она повернула голову. Глаза её вспыхнули узнаванием, и Степан увидел в них такую радость, что ему стало стыдно до боли.
— Сте...па, — выговорила она с трудом, левая рука дёрнулась в попытке жеста.
Он присел рядом, взял её холодную ладонь в свои руки.
— Я заберу тебя отсюда, — сказал он. — Поедешь к нам жить.
Тётя закивала, по щекам покатились слёзы. Она плакала от счастья, а Степан чувствовал себя последним предателем.
Привезли тётю Валю вечером. Степан осторожно помог ей подняться на третий этаж — лифт, как назло, не работал. Каждая ступенька давалась тёте с трудом, она тяжело дышала, опираясь на него всем телом. Людмила встретила их в дверях с натянутой улыбкой.
— Ну вот, приехали! Проходите, Валентина Петровна, сейчас всё устроим.
Голос был сладким, как патока, но Степан видел, как сузились глаза жены, когда она оценила состояние больной. Тётя еле переставляла ноги, правая рука безжизненно висела вдоль тела.
— Спать будет в зале, — распорядилась Людмила. — Костик пока на кухне обустроится.
— На кухне?! — возмутился Степан. — Там же стол, холодильник!
— Ничего, парень молодой, перебьётся. Зато у бабушки свой угол будет.
Тётю уложили на раскладушку. Степан принёс из машины её немногочисленные вещи — два пакета с одеждой да старый чемоданчик. Валентина смотрела на него благодарным взглядом, губы шевелились, будто хотела что-то сказать.
— Отдыхай, тётя, — погладил он её по руке. — Всё будет хорошо.
Но сам он в эти слова не верил.
Уже через три дня стало ясно, что Людмила не собирается ухаживать за больной. Утром она убегала на работу — продавала косметику в торговом центре — и возвращалась только к вечеру. Тётя Валентина оставалась одна на целый день. Степан старался приезжать в обед, но стройка была на другом конце города, не всегда получалось вырваться.
— Милочка, ну нельзя же её так оставлять! — попытался он поговорить с женой. — Ей надо помогать, кормить, лекарства давать вовремя.
— А я что, должна работу бросить? — огрызнулась Людмила, накрашенная, в новой блузке. — Мы на мою зарплату тоже живём, между прочим! Пусть Костик присмотрит.
— Костику в школу надо!
— После школы, я говорю!
Но Костик и так был перегружен. Парень готовился к поступлению в колледж, занимался допоздна. К тому же подростку тяжело было ухаживать за парализованной бабушкой. Степан видел, как сын морщится, когда приходится менять бабушке постельное бельё или кормить её.
Тётя Валя худела на глазах. Людмила готовила кое-как — разогревала полуфабрикаты, варила жидкие каши. Больной нужна была диета, протёртая пища, но жена отмахивалась:
— Ешь что дают! В центре небось хуже кормили!
Степан пытался сам готовить по выходным, но его постоянно дёргали то на работу, то ещё куда. Людмила же всё чаще стала намекать:
— Документы на дом оформлять надо. Сходи в нотариальную контору, узнай, что потребуется.
— Какие документы?! Тётя жива!
— Ну и что? Пусть оформит дарственную, пока в здравом уме. А то мало ли что... Родственники откуда-нибудь появятся.
— Какие ещё родственники?! Их нет!
— А ты откуда знаешь? — хитро прищурилась Людмила. — Может, где-то двоюродные братья-сёстры затаились. Вот помрёт твоя тётка, они и объявятся, дом отсудят.
Степан чувствовал, как его затягивает в трясину. Жена методично расставляла ловушки, толкала его к тому, чтобы он поскорее забрал дом. А тётя Валя между тем угасала. Она стала молчаливой, перестала даже пытаться говорить. Только глаза — живые, печальные — следили за происходящим.
Всё изменилось в конце второй недели, когда в дверь позвонили. На пороге стояла женщина лет сорока пяти, полная, в очках, с большой сумкой через плечо.
— Здравствуйте, я Евгения, социальный работник. Можно войти?
Людмилы дома не было, и Степан растерялся:
— А вы откуда... мы не вызывали...
— Из центра передали информацию, что Валентину Петровну выписали домой. По закону мы обязаны проверить условия проживания инвалида первой группы.
Она прошла в комнату, окинула всё оценивающим взглядом. Тётя Валя лежала на раскладушке, укрытая старым одеялом. Рядом стоял тазик — Степан не успел вынести. Пахло не очень приятно.
Евгения молча достала блокнот, начала что-то записывать. Степану стало не по себе.
— Где находится больная в течение дня? — спросила она.
— Ну... здесь. Я на работе, жена тоже...
— Кто осуществляет уход? Кормление, гигиенические процедуры?
— Я стараюсь... в обед заезжаю...
— То есть большую часть времени она одна?
Степан молчал. Евгения присела рядом с тётей, ласково взяла её за руку:
— Валентина Петровна, вам тут удобно? Вас устраивают условия?
Тётя молчала, но слёзы потекли по её впалым щекам. Это был ответ красноречивее всяких слов.
— Понятно, — выдохнула Евгения и поднялась. — Должна вас предупредить: если условия содержания не улучшатся, нам придётся вернуть Валентину Петровну в стационар. У вас есть неделя на то, чтобы организовать надлежащий уход.
Когда она ушла, Степан рухнул на диван. Вот и приехали. Неделя. Что он может изменить за неделю? Людмила работает, он работает, Костик в школе. Нанять сиделку? На какие деньги?
Вечером разразился скандал. Людмила вернулась злая, узнав от соседки о визите социального работника.
— Ты хоть понимаешь, что натворил?! — орала она, не обращая внимания на присутствие тёти и сына. — Теперь за нами следить будут! Как мы дом получим, если её обратно заберут?!
— Милочка, при ней нельзя...
— А мне плевать! — Людмила размахивала руками, её лицо покраснело. — Думаешь, я не вижу, как она на меня смотрит?! Как будто я изверг какой! Да я ей крышу над головой даю, кормлю!
— Какое кормление?! Ты каши полусырые варишь, воду забываешь налить!
— Не нравится — вали сам отсюда вместе с ней! — заорала Людмила и швырнула в стену чашку.
Та разлетелась вдребезги. Костик вздрогнул и выскочил из кухни. Тётя Валя лежала с закрытыми глазами, но Степан видел, как дрожат её губы.
— Замолчи немедленно! — рявкнул он так, что жена осеклась. — Ты вообще человек или нет?!
Людмила уставилась на него с изумлением. Степан никогда не повышал на неё голос. Никогда.
— Ах вот как... — протянула она медленно. — Поняла я тебя. Тётушка тебе дороже жены стала. Ну-ну. Тогда живи с ней сам, а я пошла.
Она схватила сумочку и хлопнула дверью. Степан остался стоять посреди комнаты, чувствуя, как внутри всё дрожит от ярости и бессилия. Ситуация выходила из-под контроля, а он не знал, как её остановить.
Людмила вернулась через два дня. Молчаливая, с каменным лицом. Степан встретил её на пороге:
— Собирай вещи. Съезжаем.
— Куда это? — вскинулась она.
— В тётин дом. Раз уж ты так хотела — поедем все вместе. Буду за ней ухаживать нормально, а ты помогать будешь.
Людмила хотела было возразить, но увидела в глазах мужа что-то новое, незнакомое. Твёрдость. Решимость. И промолчала.
Переезд состоялся через неделю. Дом встретил их скрипучим крыльцом и запахом сырости. Степан обустроил тёте комнату на первом этаже, поставил нормальную кровать, купил необходимые лекарства. Евгения, социальный работник, приезжала дважды в неделю, показывала, как правильно делать массаж, какие упражнения нужны.
А потом случилось неожиданное. Через месяц на пороге появилась женщина лет пятидесяти, элегантная, с дорогой сумкой.
— Я Оксана Ларина, адвокат, — представилась она. — Представляю интересы Валентины Петровны Красновой.
Степан опешил:
— Какие интересы? Я её племянник, мы...
— Знаю. Поэтому и приехала. — Оксана достала папку с документами. — Два года назад Валентина Петровна составила завещание. Дом и все сбережения она оставляет благотворительному фонду помощи детям-сиротам. Но есть условие: если родственники возьмут её к себе и будут обеспечивать достойный уход до конца жизни, завещание можно пересмотреть.
Людмила побледнела:
— Какой ещё фонд?! Мы тут...
— Вот именно, что вы тут, — холодно перебила адвокат. — Я получила сигнал от социальной службы о ненадлежащих условиях содержания. Приезжала лично, беседовала с Валентиной Петровной. Она всё рассказала жестами и записками. Как вы морили её голодом, оставляли одну, кричали. У нас есть показания соседей.
Степан почувствовал, как земля уходит из-под ног:
— Но я же... я старался...
— Вы старались, — кивнула Оксана мягче. — И именно поэтому Валентина Петровна попросила меня не торопиться с решением. Она хочет дать вам шанс. Если следующие полгода уход будет надлежащим, она готова переписать завещание в вашу пользу. Частично. Дом — вам, сбережения — фонду.
Людмила открывала и закрывала рот, как рыба на суше. Весь её хитроумный план рухнул в одночасье. Дом был не их. Ещё не их. И может никогда не стать их, если она продолжит своё поведение.
— Я... я буду ухаживать, — выдавила она наконец. — Буду, честно!
Оксана посмотрела на неё с нескрываемым презрением:
— Поздно, милочка. Валентина Петровна вас раскусила. Уход будет осуществлять Степан и приходящая сиделка. А вы... можете оставаться или уезжать. Это уже семейное дело.
После ухода адвоката Людмила сидела на кухне, уставившись в одну точку. Степан зашёл к тёте. Валентина лежала на подушках, и впервые за долгое время он увидел на её лице слабую улыбку. Левая рука с трудом поднялась, пальцы сжали его ладонь.
— Спа...сибо, — выдавила она.
— За что, тётя?
— За...то...что...приехал.
И Степан вдруг понял: она всё это время проверяла его. Проверяла, останется ли он человеком или превратится в стервятника, как жена. Она дала ему шанс показать, кто он на самом деле.
Людмила уехала через неделю. Забрала вещи, не попрощавшись. Костик остался с отцом — парень признался, что устал от материнских интриг.
Прошло два года
Тётя Валя потихоньку восстанавливалась, научилась заново ходить с ходунками, даже говорить стала внятнее. Степан ухаживал за ней терпеливо и с любовью, и однажды понял: не ради дома он это делает. Ради того, чтобы не потерять себя. Чтобы остаться человеком в мире, где слишком многие готовы продать душу за квадратные метры.
А дом? Дом остался стоять на своём месте, крепкий и надёжный. И неважно было, чей он в итоге. Важно было другое — внутри его стен жили люди, не утратившие совесть.