Часть 9. Глава 166
Старенький автобус, которому уже лет двадцать как следовало бы украшать собой автомобильную свалку и служить пристанищем для одиноких бродячих псов, резко затормозил, подбрасывая пассажиров. Военврач Прокопчук, прихватив свои вещи, выбрался из провонявшего бензином и чем-то еще, неприятным и кислым, салона и прошёл несколько десятков шагов, чтобы не толкаться среди граждан, торопившихся отправиться в сторону областного центра.
Ренат Евграфович осмотрелся вокруг. Районный центр за время его отсутствия нисколько не изменился. Всё та же провинциальная дыра, по сравнению с которой даже Ростов-на-Дону выглядел почти по-столичному. Ну, особенно его центральная часть, а не всё остальное, – «там тоже деревня деревней», – ворчливо подумал майор. Он достал телефон, набрал номер. Не здороваясь, спросил:
– Где шляешься?
В трубке послышался бодрый ответ.
– Ладно, жду.
Вскоре к тому месту, где стоял Прокопчук, подкатил УАЗик с замазанным зелёной краской крестом на борту, – это было сделано специально еще пару лет назад, когда печальная статистика подтвердила: нацисты, видя опознавательные знаки медицинской службы, бьют по ним с особой тщательностью, наплевав на все международные конвенции о защите медиков.
Водитель приветствовал майора, но заметив его кислую физиономию, понял, что настроение у начальства отвратительное, потому лучше ни о чём не спрашивать. Он взял его вещи, уложил в багажник, потом забрался на своё место.
– Как обстановка? – поинтересовался Прокопчук, глянув на затянутое облаками небо. – Дроны не шалят?
– Никак нет, товарищ майор, – ответил водитель. – Они оттянули их к линии фронта, ближе к тому городу, где наши почти взяли в кольцо крупную группировку противника. Слышали, наверное?
– Угу, – буркнул Ренат Евграфович, хотя и не знал ничего про обстановку: после пережитого в Москве фиаско ему вообще всё теперь казалось безразличным, и он понимал, что лишь одна вещь на свете вернёт ему вкус к жизни – деньги. Но прежде их стоило заработать.
Дорога до госпиталя прошла без происшествий, и УАЗик остановился около КПП. Выходить из машины Прокопчук не спешил. Это место, которое еще неделю назад, в приступах отпускной эйфории, казалось ему настоящей тюрьмой, теперь виделось единственным, незыблемым убежищем от мира, который только что его ограбил, вывернув карманы и душу. К тому же госпиталь даровал надежду на скорое восстановление пошатнувшегося материального состояния.
Ренат Евграфович поправил свой дорогой, сшитый на заказ, но теперь безнадежно мятый и испачканный костюм из тонкой шерсти. Он чувствовал себя нелепо и чуждо. Московский шик, переживший плацкартный вагон, потные объятия случайного попутчика и рвоту напившегося в вагоне до зелёных соплей строителя, кричал о его недавнем унижении. Прокопчук глубоко вдохнул, пытаясь сбросить с себя остатки столичного лоска вместе с запахом дорожной грязи. Он механически натянул на лицо маску усталого, но несломленного профессионала, того самого майора медицинской службы, которого знали в этой части, и решительно шагнул к часовому.
– Майор Прокопчук, прибыл из отпуска, – голос прозвучал хрипло, но при этом достаточно властно и привычно.
Часовой, молодой парень с невыспавшимся лицом, покрасневшими глазами и помятой формой, козырнул, сначала не узнав высокого человека в гражданке, который выглядел скорее, как разорившийся бизнесмен. Узнав, боец охраны вытянулся по струнке, в его глазах вспыхнул мгновенный, почтительный ужас: кто ж не знал, какие истерики умеет закатывать заведующий терапией?
– Здравия желаю, товарищ…
– Не надо, – резко отмахнулся Прокопчук, отрезая поток ненужной информации. – Где полковник Романцов?
– У себя, товарищ майор, – машинально ответил солдат, хотя о местонахождении начальства понятия не имел. Но зато он служил третий год и прекрасно знал: говорить офицерам «не знаю» нельзя. Лучше соврать, а потом, если что, прикинуться глуповатым.
– Открывай.
Боец поспешил поднять шлагбаум, УАЗик проехал на территорию госпиталя и остановился около терапевтического корпуса.
– На кой ты меня сюда привёз? – удивился Прокопчук, глядя на водителя.
– Так я подумал…
– Чем ты подумал? – злобно спросил майор. – Ладно, отвези мои вещи, жди возле комнаты.
Рядовой попытался было что-то сказать, но Ренат Евграфович не стал слушать. Он уже шёл по коридору, вдыхая привычный, резкий запах хлорки, йода, бинтов и его чего-то неприятного. Этот запах был идеальной антитезой дорогому парфюму, которым он обливался в столице, и аромату шампанского в номере отеля. Зато в этой атмосфере воинской части была пусть и жестокая, но стабильность. И здесь он был майор Прокопчук, заведующий терапевтическим отделением, а не ослепленный страстью и алчностью баран, которого обвела вокруг пальца смазливая мошенница с фальшивой фамилией.
Кабинет начальника госпиталя, полковника медицинской службы Романцова, располагался в глубине административного модуля и был аскетичен и функционален. На столе – стопки документов, на стене – план-схема района боевых действий, портрет Самого главного и расписание дежурств. Сам Олег Иванович сидел за столом, был свеж, подтянут и выглядя непоколебимо. «Как только это ему удаётся?» – с завистью подумал Прокопчук.
– Разрешите войти, товарищ полковник, – майор встал напротив по стойке «смирно», демонстрируя безупречную выправку, несмотря на помятый костюм.
Романцов поднял голову. Его взгляд, обычно суровый и оценивающий, на мгновение дрогнул, заметив жалкий, не соответствующий статусу вид майора.
– Ренат Евграфович. Вернулся. Я думал, ты там окопался навсегда, женился на какой-нибудь олигархине. Присаживайся, – осклабился он.
Ренат Евграфович опустился на жесткий стул, стараясь не выдать своего внутреннего напряжения и колоссального нервного истощения.
– Отпуск окончен, товарищ полковник. Досрочно.
– Досрочно? – Романцов отложил ручку, взглянув прямо в глаза майору. – Что так? Москва надоела? Или… – он сделал многозначительную, подчеркнуто долгую паузу, – …финансы спели романсы? Ты выглядишь, как будто тебя обчистили до нитки, майор, – он лишь высказал предположение, первое, что в голову пришло. Но Прокопчук, услышав такое, почувствовав, как вспотели ладони.
– Погода не понравилась, товарищ полковник, – Прокопчук выдавил из себя кислую гримасу, которая должна была сойти за циничную иронию. – Сыро, холодно. И люди... люди там какие-то... пафосные и фальшивые. Здесь, по крайней мере, все честно. Если больно, то больно. Если грязно, то грязно.
Романцов усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья. Всё-таки он, хотя перед отъездом и говорил Ренату Евграфовичу, что тот здесь очень нужен, но пока майора не было, показатели терапевтического отделения, на удивление, пошли вверх. Значит, все недоработки заключались в неумении этого «ценного специалиста». Только избавиться от него полковник не мог.
– Что ж, Ренат Евграфович. Ты прав. Здесь все честно. И работы у нас... непочатый край. Твое терапевтическое отделение ждет. Завтра с утра – обход. А пока приводи себя в порядок, чтобы не пугать пациентов. А то выглядишь, как… не по-уставному, короче.
– Есть, товарищ полковник, привести себя в порядок, – проговорил Прокопчук.
– И еще, Ренат Евграфович, – Романцов снова взял ручку, возвращаясь к бумагам. – Постарайся повысить показатели своего отделения. А то, понимаешь, до меня стали доходить сведения, будто ты работаешь… недостаточно качественно.
– Не понял?
Олег Иванович уставился на него, взгляд стал жёстким.
– Всё ты понял, Ренат Евграфович. Жалобы на тебя были. Показать?
– Никак нет.
– Всё. Иди, до завтра отдыхай. Завтра в смену.
– Так точно, товарищ полковник.
Прокопчук вышел из кабинета, стиснув челюсти и чувствуя, как с него сошел последний остаток московского дурмана. Он был снова в игре, но теперь – без единого козыря. Оказался нищебродом, вынужденным работать, чтобы просто выжить. К тому же под подозрением у начальства. Майору было очень интересно, кто на него кляузу настрочил. «Если узнаю, что кто-то в отделении, в порошок сотру», – подумал злобно.
Он пришёл в жилой модуль, рядом с которым в машине, вынужденно охраняя вещи, сидел водитель. Забрал чемодан и сумку, отнес в свою комнату. Затем стянул костюм, исподнее и долго и с наслаждением мылся, стирая с себя неприятные воспоминания. Затем всю одежду, в которой ехал, запихнул в полиэтиленовый мешок и отнёс на помойку. Да, вещи обошлись ему в крупную сумму, но оставлять их означало цепляться взглядом за то, что навевает такие отвратные воспоминания. Этого не хотелось.
Вечером Прокопчук пошёл в столовую, где с удовольствием поужинал. Лишь один момент не порадовал: повариха Маруся старательно избегала его взглядов и улыбок. Делала вид, что не замечает. «Ладно, чёрт с тобой, – подумал майор. – Живи со своим солдатом. Всё равно ничего путного у вас с ним не получится. Да и вряд ли он вообще вернётся».
На следующий день, вернувшись в свое терапевтическое отделение, расположенное в длинном, отдельном модуле, Прокопчук вдохнул полной грудью и почувствовал себя в своей тарелке. Светлые стены, яркие лампы, скрипучие койки, привычный, горьковатый запах лекарств. Здесь, среди этого медицинского хозяйства, он был самым главным, это придавало уверенности.
Ренат Евграфович прошел в свой небольшой кабинет, натянул чистый медицинский халат. Ткань, ложась на плечи, тут же преобразила его, придав вид строгого, компетентного руководителя. «Ничего, наверстаю упущенное и даже больше», – решил он, вспомнив, что его отделение – самое спокойное в прифронтовом госпитале. Сюда попадают не с рваными осколочными ранениями, требующими немедленной хирургии, а с медленной, изнуряющей патологией. Тяжелые пневмонии от сырости, грипп, обострения язв и гипертонические кризы, вызванные постоянным нервным напряжением. А еще здесь лечили то, что врачи цинично называли «окопным синдромом» – психосоматику, замаскированную под боль в сердце или желудке, которая была не чем иным, как физическим криком сломленной психики.
Прокопчук провёл планёрку, затем побывал на обходе, а после выбрал пациента. Ему требовалось погружение, чтобы вытеснить воспоминания о фальшивых московских обещаниях. Вскоре майор вошел в палату. Его взгляд сразу остановился на больном.
– Рядовой Колесников. Двадцать лет, – подсказала медсестра и зачем-то добавила, что он родом из-под Новосибирска.
Ренат Евграфович обратил внимание, что боец поверхностно дышит. Его лицо было пепельно-серым, а губы приобрели пугающий синий оттенок. По словам медсестры, поступил под утро с «обычным» затяжным кашлем, который в течение пары часов перерос в нечто угрожающее жизни. Прокопчук склонился над ним, его лицо было абсолютно непроницаемым.
– Что, боец? Дымил самосадом? Решил сэкономить на сигаретах? – спросил он жестко, не ожидая ответа.
Колесников лишь слабо покачал головой, силясь открыть глаза.
– Я… не курю, товарищ майор.
Ренат Евграфович, не теряя времени, приложил фонендоскоп. Он прослушал легкие, ощущая, как сквозь тонкую ткань больничной рубахи передается дрожь тела. Хрипы были влажными, клокочущими, словно внутри бойца булькала грязная болотная вода. Это была не просто простуда, а стремительно развивающийся отек легких на фоне бактериальной агрессии.
– Сестра! – сказал майор, не отрываясь от пациента. – Срочно рентген, общий анализ крови, С-реактивный белок. И немедленно начинайте антибиотик внутривенно, два грамма. Ждать результатов некогда.
Пока дежурная медсестра, женщина опытная, начала выполнять его предписания, Прокопчук взял историю болезни. Оказалось, что рядовой Колесников заключил контракт полгода назад. На гражданке окончил строительный институт, но работал простым каменщиком стройке. Типичная история: если нет опыта, то на работу по специальности не берут, а где тогда его взять, этот опыт?
– Расскажи мне, Колесников, – голос Прокопчука смягчился, но лишь до тона холодного профессионального интереса. – Как ты дошел до жизни такой?
Парень с трудом выдохнул, цепляясь за каждое слово:
– Мы... мы сидели в блиндаже. Две недели. Вода, сырость... А потом... потом нас накрыло. Не сильно, но... блиндаж завалило. Я выбрался. А мой друг... Сашка... он остался. Я его вытащить не смог. Потом я кашлять начал. Думал, простуда. А потом...
Он зашелся в мучительном, разрывающем приступе кашля. Прокопчук, несмотря на весь свой выработанный годами цинизм, почувствовал укол. Не сострадания, нет. Скорее, раздражения от того, как глупо и бессмысленно ломаются люди. В голове майора сложилась маленькая и трагичная картина: Колесников, освободившийся себя из заваленного блиндажа, не смог вытащить друга. Теперь его легкие, казалось, подсознательно отказывались дышать, как будто он наказывал себя за то, что не сумел спасти товарища. Его тяжелая пневмония была не просто инфекцией, а физическим, почти осязаемым проявлением вины выжившего.
Прокопчук назначил ему ударную дозу антибиотиков, гормонов и кислородную поддержку. Он думал о том, как спасти…